***
Артём быстро шел по стройплощадке, не обращая внимания на прохожих. Не то что бы он имел четкое представление о том, куда он идет, скорее просто дышал воздухом. «Тьфу ты, даже кофе забыл попить». Вот и направление прогулки нашлось. Выйдя из ближайшей кофейни со стаканчиком он встал около шлагбаума. Как только к нему подъехала машина с солидным мужчиной за рулем, Артём постучал в окно. — Здравствуйте, вы к Артему Александровичу? Отлично. Да. Я. Вы не против провести сеанс в другом месте? Я сяду, если позволите. Случай оказался не самым интересным, да и нежелание сегодня консультировать в принципе давало неприятный привкус моменту. Просто хотел устроить себе выходной, навестить Дэна. Но все его планы сорвало одно кудрявое недоразумение.***
— «Моть, ты дома когда будешь?! У меня с интернетом опять ерунда какая-то, совсем о матери забыл!» — Мам, я в универе еще, могу сегодня после пар приехать, если надо... — «Что значит если надо?! Я тебя на этой неделе еще не видела даже, сижу тут одна, а тебе хоть бы хны…» — Сегодня среда, мам, я в воскресенье заезжал… В воскресенье они с мамой сильно поссорились. Ее не устраивало, что Матвей живет на стройке, еще и со Стрелецким, да и в принципе много чего не устраивало. Она уже не могла просто взять и запретить ему что-либо, и из-за этого сильно бесилась. Моте в итоге удалось немного сгладить углы, но осадок то остался… — «Заезжал он. Домой приходить надо, а не заезжать. А ты все с психом своим носишься, по стройкам маешься. Кстати, никого он больше из своих пациентов после психушки не угробил?» — Мам! — «Все, жду тебя сегодня, пока». Бросила трубку. Он знает, что никакой интернет не ломался. Когда он приедет и подойдет к роутеру, все «чудесным» образом заработает. Он уже даже не обращает внимания на эти очевидные манипуляции. Задевает другое – постоянное осуждение, за все и вся. За выбор, за деятельность, кажется, что за факт существования. Казалось бы, за столько лет можно и привыкнуть, но нет. Каждая грубость как маленькая иголка впивается в душу. Несмертельно, но очень болезненно. Очень.***
Мотя вышел из квартиры. На его лице не читалось ни одной эмоции или мысли. В последнее время после встреч с мамой он всегда выходит таким. Будто все силы высасывает. Конечно, из лекций в институте он знает и понимает, что это неправильно, и что нужно делать, но, к сожалению, он слишком хорошо знает свою мать, и как она отреагирует на любые попытки «лечить» ее, как она говорит. А согласно все тем же лекциям из института, в таком случае нужно прекратить общение. Как бы разговоры с ней не изматывали, пока Мотя не мог отказаться от нее. Но, честно говоря, после каждой встречи эта мысль начинала казаться все более привлекательной. Почти шесть вечера. Возвращаться «домой» пока, мягко говоря, не хотелось. Хотелось плакать. Горько, навзрыд, как в детстве, когда упал с велосипеда и содрал коленку. Но он держался, ведь «мужчины не плачут?», да? Нет. И он знает, что это не так. Но внутри как будто стоит предохранитель, не дающий хоть как-то снять напряжение. Предохранитель, установленный собственной матерью. Голова закипает, нос неприятно щиплет, но слез нет. Как и почти всегда. Последний раз они появлялись, когда Артём Александрович попал в больницу. Вспомнив об утренней ситуации, Матвея еще сильнее перекрутило внутри. Чувство стыда и безнадеги сделали тело ватным, а мысли неразборчивыми. Для мамы он – инструмент для подтверждения собственной важности, для Артема Александровича – разговаривающий умный календарь, который еще может кофе принести. Для Кати… Точно, Катя. Ему было жизненно необходимо увидеть человека, которому он действительно нужен, по-настоящему. По крайней мере, он очень хотел в это верить. Критически оглядев свой внешний вид, он достал телефон.Катя С.
В сети
— Кать, привет. Не хочешь сходить куда-нибудь?
— В Кафе, например, можно где-нибудь недалеко от твоего дома
— Привет — Ладно. — Давай в пиццерии той, через час.— Хорошо, буду ждать)
— Ага Дышать стало чуть легче. В обычной обстановке его бы насторожили такие односложные ответы, но сейчас ему было не до этого. Взглянув на часы, он отправился к ближайшему бутику цветов. Оставшегося времени как раз должно было хватить на дорогу…***
Матвей стоит у ресторана с пышным нежно-розовым букетом астр. Солнце уже давно зашло за горизонт, но улицу освещали фонари и нескончаемые вывески заведений. Несмотря на холод, Мотя не заходил внутрь – всё выслеживал глазами Катю. И вот она выходит из-за угла, он замечает ее сразу же. Немного нервно улыбается и, наконец, идет навстречу. Катя выглядит мрачно. Не то что бы она раньше была особо улыбчивой, но сейчас в ее взгляде читалось что-то совсем уж тяжелое. Надо сказать, что в последние пару недель Мотя уже замечал этот взгляд – не решался спросить, в чем дело, хотя может и стоило. Какое-то нехорошее предчувствие у него… — Привет, Кать! Это тебе, — он осторожным движением протягивает ей букет, — надеюсь тебе понравится. — при взгляде на астры глаза кати распахнулись шире, но будто не от радости, а от болезненного удивления. Она на секунду поджала губы и отвела взгляд. — Привет, да, спасибо… Очень красивые. — девушка с неохотой взяла букет и опустила глаза в пол. — Ну что, пошли? — А? А, да, пошли, конечно. — из-за неожиданного поведения Кати Матвей впал в небольшой ступор. Что же случилось?.. Они зашли в ресторан и нашли свободный столик. Все это время Катя была очень напряженной и не проронила ни слова, и как только принесли меню она вдруг заговорила. Хотя лучше, наверное, этого не делала бы. — Моть, слушай. Я уже давно хотела это сказать, все не могла собраться с силами. Нужно было сказать лично. Ты очень классный, правда. С тобой было безумно здорово проводить время, и я действительно любила тебя… раньше. Я не врала и не притворялась. Но сейчас… Я просто не хочу тебя обманывать. Ты не заслуживаешь этого. Я… — она начала нервно расчесывать руку, — Я люблю не тебя. Прости. — Она начала вставать из-за стола. — ты ни в чем не виноват. Спасибо за астры. И за всё остальное. Не пиши больше, пожалуйста. Пока. Она не дала вставить ни слова. Молча и быстро ушла. Испарилась, будто и не было. И попросила испариться из её жизни. Мотя не успел даже осознать всего сказанного. Понял одно — это всё. Точка. И весьма четкая. Ни эмоций, ни мыслей, в голове только шум и писк — так бывает, когда резко встаешь с места. Интуитивно понимает, что, наверное, лучше уйти. Опираясь на стол, приподнимается со стула, и сразу ловит приступ тошноты. Закрывает глаза, хватает воздух ртом. Как только немного восстанавливает пульс, резко срывается с места. Выбегает из злосчастного кафе, и бежит. Куда? А имеет ли значение? Адреналин впрыскивается в кровь, мышцы напрягаются до предела, в голове только одно — бежать, бежать, бежать… слез нет. Как и грусти в целом тоже. Ничего нет. Впрочем, видимо и не будет, да и какая разница. Через десять минут предельного напряжения организм выключается. Ноги подкашиваются, дышать становится почти невозможно. Он хватается за попавшийся под руку столб, оказавшийся автобусной остановкой. Как по волшебству, через несколько минут к ней подъезжает автобус, идущий к бизнес-центру. По крайней мере, Матвей часто видел его около стройки. Последним рывком он вваливается в открывшиеся двери и опускается на ближайшее сиденье. Домой.***
Матвей открывает дверь и молится всем богам, чтобы Артема Александровича не было в фургоне. Света в окнах нет, так что его молитвы не беспочвенны. Так и есть. Никого. Закрывается дверь. Город засыпает, просыпается всё то, чему запрещено давать выход. То, что всю жизнь прячется под половицами сознания, а в один миг разрывает его. Пружина разжимается, давит на мозг, тот в свою очередь теряет контроль. Матвей кричит. Кричит так, как не кричал никогда. Он вообще не знал, что так умеет. Уши сворачиваются от собственного рева. Боль выворачивает наизнанку, разрывая все внутренности. Из глаз ручьями хлынули слезы. Так неожиданно и сильно, будто дождь в солнечный день. Странное ощущение. Матвей падает на пол, хватаясь за каштановые кудри, все продолжая кричать. Держит волосы так крепко, будто пытается вырвать. Да и пусть, черт с ними! Не имеет значения. Вообще ничего уже не имеет. Крик наконец сходит на нет, голову заполняет глубокий, беспросветный ужас. У него ничего не осталось. Никого не осталось. Все эти попытки найти ту соломинку, за которую можно удержаться в любую погоду, ни к чему не привели. Люди не нуждаются в нем. Тогда зачем ему все это? Почему он так старается? Это не важно. Суть от этого не меняется. Его нужность и полезность сводится к его безотказности. К пользованию. «Каждому иногда надо слышать, что его любят…». Так почему он слышит лишь упреки или разрывающую душу тишину? Никто не задумывается, как чувствует себя кофемашина. Не спрашивают, как дела у ремонтника. И уж тем более не интересуются надоедливой мошкой, постоянно жужжащей над ухом. Вот и все его роли. Он ведь правда старается. Старается быть хорошим. Хорошим работником, другом, сыном, парнем… но не получается. Всегда что-то неправильно. Он неправильный. Мотя устал. Футболка почти насквозь мокрая от слез. Предохранитель все же сорвало: руки начали дрожать, разум утопал, утопал в страхе. В страхе жить так. Дальнейшие действия казались ему единственным логичным вариантом. Подняв руку, он легко нащупал канцелярский нож, которым только вчера открывал какую-то посылку шефа. Горькая ухмылка промелькнула на зареванном лице — лезвие, как знак, было даже не задвинуто. Первый порез был решительный, но все же не сильный – проба пера, так сказать. Руку обожгло сначала сталью, а затем подступившей кровью. В начале несколько бусинок, а затем полноценные капли. Через порез будто выходила вся его боль, все невысказанные слова… Еще один. Теперь значительно глубже. А потом еще, еще, и еще один. Больно, но по-другому – не так мучительно и неопределённо. Еще один, еще, еще! Он видит порезы, они болят, и это нормально. Когда же от боли душа разбивается на куски, намного сложнее воспринять это. На полу образовалось несколько лужиц темно-красной крови, одежда тоже безнадежно испачкана. Обе руки исполосованы так, что найти участок целой кожи почти нереально. А если он и есть, то надежно замаскирован ручьями бордовой жидкости. Нож лежит рядом с правой рукой, также перепачканный. Матвею уже все равно, умрет он или нет. Он сидит, тупо уставившись в одну точку. Боли больше нет. Никакой. Ему вдруг становится просто обидно. Как будто мама поставила его в угол и запретила на месяц есть сладкое. Один нюанс – не мама, а он сам. Слезы вновь подступают к глазам, но теперь не слезы агонии, а слезы досады. Не такие объемные, но куда более горькие и соленые. Мотя устал.***
Не спеша идя вдоль дороги, Артем подумал, что возможно стоит извиниться перед Мотей. Даже для него, Стрелецкого А. А. младшего, он поступил как-то слишком уж резко. Это ведь он сам загонял вчера своего помощника, да и сам проступок не то чтобы очень серьезный. По факту, реакция могла ограничиться закатанными глазами и недовольным цоканьем. Могла бы, если бы не все последние события. Вот и сорвался. Артём уже подошел к вагончику. Внутри горел свет, и есть не так много людей, которые могли находиться внутри. Он открывает дверь, осматривается и даже не сразу понимает, что происходит. Матвей сидит на полу около кровати, спрятав голову в колени и тихо всхлипывая. Руки лежат на кудрявой макушке, будто защищаясь от кого-то или чего-то. Руки, изрезанные от запястья до локтя… – Мотя… Моть, ты что сделал?! – Артём перешёл на крик от переизбытка эмоций. Гнев, непонимание, а главное… страх. Страх за близкого, дорогого человека. Сразу после его догнало ужаснейшее чувство вины. Не за ситуацию утром, а за безразличие. Конечно же он замечал, что с Матвеем в последнее время что-то не так. Это было почти невозможно не заметить. Но он просто сознательно игнорировал это, мол, не маленький, сам разберётся. Вот, видимо, и разобрался. От крика Матвей съежился сильнее, опуская голову еще ниже. Артём медленно вдохнул, стараясь немного успокоится, его паника сейчас никому не поможет. Он аккуратно опустился на корточки рядом с Мотей. – Матюш, посмотри на меня. – голос уже спокойный, тихий и уверенный. Он не хочет пугать его ещё больше. Артём кладет руку на плечо, немного поглаживая большим пальцем шею. Матвей сжимает кудри рукой, начинает мелко дрожать. – Все в порядке, это я. – Свободной рукой Артём, поочерёдно поглаживая пальцы, очень осторожно отцепляет одну руку Матвея от головы. После аккуратно берет ее за ладонь и подносит к себе, оценивая ситуацию. Порезов было очень много, причем довольно глубоких, но вены чудом почти не были задеты. Намерения явно были серьезными — рука была исполосована преимущественно вдоль вен. Этого Артём и боялся. Это не привлечение внимания, не сбрасывание стресса, как это было у его первого пациента после тюрьмы. Это было прямое намерение себя убить. Это пугало до ужаса. Артём сжимает его ладонь и шёпотом обреченно произносит себе под нос – Как так-то, Моть?.. Матвей медленно поднимает голову. Лицо опухло от слёз, глаза не выражали никаких эмоций. Артём с беспокойством рассматривает его, а потом смотрит прямо в глаза. – Прости меня, Матюш. – Мотя наконец тоже посмотрел на него. Взгляд был уставший, измотанный. Спустя несколько секунд он уткнулся в плечо Артёма, не произнося ни звука. Тот аккуратно обнял его одной рукой, а второй стал перебирать каштановые кудряшки. – Мне все надоело. – Артём ничего не отвечает. Сейчас это и не нужно. Слёз у Матвея уже не осталось. Он просто хотел исчезнуть, навсегда. Всё произошедшее казалось каким-то бредовым сном, о которых забываешь сразу после пробуждения. Вот только он всё никак не просыпался. Сколько они так просидели — минуту, пять, десять, — Мотя не знал. Затуманенность сознания постепенно проходила, и боль дала о себе знать. Руки будто облили кипятком. Матвей резко поджал их к себе, глухо простонав. Артём быстро отодвинулся. – Так, – он легонько хлопнул Мотю по плечам, – сядь на кровать. – сил и, впрочем, желания что-либо говорить не было. Он не без усилий встал с пола и плюхнулся на кровать, стараясь лишний раз не шевелить руками. Артём взял несколько бумажных полотенец и намочил их водой, после сел рядом с ним. Для начала он решил вытереть всю кровь, сочившуюся из порезов. Артём взял руки Моти за локти и притянул к себе. Матвей немного дрожал и кидал взгляд в разные стороны, периодически зажмуриваясь. Осторожные движения, чтобы не причинить лишней боли и так многострадальным рукам. Он почти не давит на салфетку, лишь слегка касается кожи. С особенной аккуратностью касается запястий, так как там ситуация была еще более плачевная — целой кожи было еще меньше, чем на остальной части рук. Старается быть осторожным, но Мотя все равно морщится и шумно выдыхает, когда становится совсем неприятно. В конце концов Артём заканчивает, выбрасывая перепачканные салфетки в мусорку. Эмоции начинают постепенно возвращаться к Матвею. И первая из них — стыд. Стыдно перед Артёмом Александровичем, что он увидел всю эту картину. Стыдно перед собой, что не смог завершить начатое. И одновременно с этим — страх, что всё могло получиться. Он даже сам не понимал, рад он или нет. Да и, честно говоря, думать было пока тяжело. Перед глазами проносились какие-то несвязные образы и места, которые он когда-либо видел. Его первая школа, первая учительница, родной двор с фигурами из бутылок и шин, школьная столовая с самыми вкусными пирожками на свете. Книжный магазин, куда он не раз заходил после школы. Первый компьютер, первый велосипед, счастливое лицо мамы, когда он подарил ей букет цветов с соседской клумбы и долгие нравоучения, когда выяснилось его происхождение. Разбитые коленки после первого велосипеда. Первая двойка, слова мамы о том, какое он разочарование. Слёзы, и мгновенный упрек — ты же мальчик! Переписывание домашки по третьему кругу из-за помарок. К третьему классу — уже без слёз. Счастливое лицо мамы, когда он купил ей букет цветов. Радость от покупки домашнего хомячка Васьки. Безграничная горечь от его смерти. Первая подработка, первое кидание с зарплатой, мамино «а я же говорила!». Встреча со Стрелецким, уход из дома, неимоверная радость от того, что он его принял. Совсем другая жизнь, взрослая, ответственная!.. А сейчас он здесь. Сидит с разодранными руками, а этот самый Стрелецкий не спеша возвращает его к жизни. Достаёт из аптечки перекись, вату, бинт. Снова садится рядом. Глаза у него беспокойные и печальные. Из-за него, что ли?.. – Артём Александрович, а чего вы грустный такой?.. — Матвей спрашивает хрипящим голосом, едва шевеля губами. Артём не понимает, это такой юмор в состоянии стресса, или абсолютно серьезный вопрос помутненного сознания. На всякий случай отвечает серьёзно. – Потому что мой помощник и близкий человек чуть не убил себя, и скорее всего я к этому как-то причастен. – Тон голоса немного безучастный, так обычно говорят с детьми, которые задают какие-то глупые вопросы. Параллельно с этим открывает перекись и смачивает ей кусочек ваты. – М… понятно. – Матвею кажется, что со стороны он выглядит как сумасшедший, хотя он не был уверен на сто процентов, что это не так. Ему сложно сфокусировать взгляд на одной точке, поэтому он прикрывает глаза на несколько секунд. «Близкий человек»? Серьезно? Ему врут? Не похоже. От переизбытка мыслей голова начинает болеть, и он решает отложить эти размышления. Открывает глаза, пытается посмотреть в глаза Артёму, но получается с трудом. В этот момент Артём вновь берёт его руку и едва касается ваткой одного пореза. Матвей громко мычит и одергивает руку, резко выходя из транса. – Так, спокойно. – Артём мягко берёт его ладонь и сжимает своей. – Не дёргайся, я быстро. Покрепче взяв руку, чтобы если что удержать её, Артём быстро проводит ватой от локтевого сгиба до кисти руки, а потом еще раз, но правее. Мотя сжимает руку Артёма, мычит, но ничего не говорит — стыдно. – Всё, теперь вторую. Та же схема, те же действия, та же боль. С одним исключением — на левой руке у него всё же получилось достаточно сильно повредить вену. Когда уже розоватый тампон касается этой области, Мотя не выдерживает, и мычание перерастает в несильный крик. Артём быстро заканчивает и поглаживает большим пальцем тыльную сторону ладони. – Всё, выдыхай. Артём забинтовывает предплечья. Тихо, с каким-то несвойственным ему спокойствием. Особенно тщательно заматывает запястья, и на бинте мгновенно проявляются кровавые пятнышки. При небольшом давлении повязок порезы меньше болят, взгляд Матвея становится более ясным. Он вдумчиво смотрит то на свои руки, то на канцелярский нож, всё еще валяющийся на полу. Артём замечает эти проблески сознания, и всё же решает начать разговор. – Что произошло? – Мотя даже не сразу понял, что вопрос обращен к нему. – Попытка суицида. – Не то нервное желание пошутить, не то уйти от ответа. Стрелецкий едва заметно горько улыбается самыми уголками губ, но не унимается. – Что произошло такого, что произошла попытка суицида? В ответ тишина. Видимо, пока еще рано. Артём заканчивает перевязку. Получилось на удивление аккуратно. Он опускает руки Моти и смотрит ему в глаза. Тот еще какое-то время разглядывает белое полотнище в красный горошек. – Артём Александрович, вы тоже что ли в кружок ходили? – К счастью или к сожалению, нет. Теперь они оба сидят и смотрят друг другу в глаза. Матвей наконец-то полноценно вздыхает и откидывается к стене. – Паршивенько как-то получилось. – Не то слово. – И что теперь? – Ну, – Артём грустно хмыкает, – это уже тебе думать. Но было бы здорово, если бы ты себя не убивал. – А я не знаю, что еще делать. – Матюш, сейчас иди поспи лучше, ты не совсем в адеквате. Утром поговорим обязательно. – Хорошо. – Матвей, чуть пошатываясь, встаёт и идёт к своей кровати, но на пол пути вдруг оборачивается. – Артём Александрович, а можно мне завтра выходной? Артём улыбается. – Я подумаю.