Аллергия на мороз

Когда достаёшь руку из варежки, нужно всегда понимать две вещи: зачем и стоит ли оно того. Никому не нравится чувствовать, будто тысяча ледяных иголок протыкает нежный слой верхнего эпидермиса. Чен Сяоши это ощущение просто ненавидел. Аллергия на мороз у него была с самого детства: каждую зиму он проводил с красными костяшками. С возрастом становилось всё хуже, и к двадцати двум годам усугубилась настолько, что от нескольких секунд, проведённых вне перчаток, пальцы превращались в кровавое месиво. До этой зимы Чен Сяоши никогда бы и не подумал, что это дурацкое проклятие вообще способно приносить хоть какое-то удовольствие. Ошибался. Хотя ему простительно — до этой зимы у него и гиперзаботливого парня не было. Ну, любого другого парня тоже, в общем-то, не было. Лу Гуан в какой-то мере являлся идеалом. Он умел свою любовь изливать таким образом, чтобы становилось настолько тепло, что в ледяной комнате практически начинали расти подснежники. То, с каким трепетом он относился к потрескавшейся коже, можно было сравнить разве что с тем, как кошки вылизывают своих котят. Чен Сяоши это всё нравилось настолько, что иногда ладошка будто специально выскальзывала из перчатки. Правда всё всегда заканчивалось одинаково: "нарушительницу" ловили холодными пальцами и засовывали в тёплый карман чужого пальто. Кажется, эта игра со временем полюбилась даже ворчливому Лу Гуану. Поход в магазин с Чен Сяоши зимой превращался в целые сборы чемоданов. Ну смотрите: ровно через пять минут после выхода на улицу, из носа начинало нещадно течь. Спустя полчаса дышать уже было нечем — вот тут и выскакивал Лу Гуан, со своими салфетками, браво защищая возлюбленного от насморка. Или вот например: Чен Сяоши в голову ударило желание поиграть в снежки, а в варежках их лепить неудобно. Вот и приходится после таких "развлечений" сжимать чужую ладонь в своей и дуть на неё горячим воздухом, иногда прерываясь на короткие поцелуи и ласковые упрёки. Или такая история: Чен Сяоши, даже со своей чувствительной кожей, постоянно забывает взять с собой шарф или балаклаву. Лу Гуан всегда носит с собой запасной, защищая горло своего парня. Ну или, допустим, у Чен Сяоши как обычно обветриваются губы от того, что он их постоянно облизывает. Ну и конечно же Лу Гуан хватает его за подбородок и целует, целует, целует… Погодите, что? — Лу Г… Лу Гуа… М… Лу Гуан! — Чен Сяоши сначала пытался вырваться: такая близость на улице? А если кто-то увидит, то что тогда? Хотя почувствовав у себя на шее ледяные кончики бледных пальцев, все возражения внезапно исчезли, оставив только какую-то неописуемую нежность, игривость и, несомненно, лёгкое возбуждение. — Даже не смей свои губы обветривать. Не буду тебя целовать, пока не заживут. — Лу Гуан нагло врал. Такого провокатора как Чен Сяоши ещё поискать нужно, так что все подобные обещания никогда не держались дольше двух дней, но эти слабенькие манипуляции почему-то всегда работали. Чен Сяоши, широко раскрыв глаза и ничего не отвечая, притянул любимого к себе, продолжая этот интимный акт на глазах у людей. Кому не плевать, что два юноши целуются прямо посреди улицы? Точнее так: почему этим двум юношам должно быть не плевать на то, что подумают о них люди? И они целовались. Прижимались к стенам, замерзали, грелись в магазинах, выбегали обратно. Снег падал на их шапки, шарфы и ресницы. Лу Гуан забавно щурился, Чен Сяоши тепло улыбался. Они гладили друг друга по щекам, пожирали взглядами. Влюблялись сильнее с каждой секундой. Снова отогревались в продуктовом, переплетали пальцы. Лу Гуан заказал кофе, снял с себя шарфик и завязал на Чен Сяоши, пряча чужой красный от холода нос. Тихие слова любви. Опять вышли на мороз. У Чен Сяоши горячий чай. У Лу Гуана капучино. Очередной поцелуй. Уставшие ноги и ледяные ступеньки. — А я тебя люблю. И всё сначала, но наоборот: Чен Сяоши сминал пересохшие губы, сжимал руками белые волосы, гладил языком дёсна. Так и дошли до дома, врезаясь в прохожих и столбы, хихикая и кидая друг на друга многозначительные взгляды. — Я замёрз, — первое, что сказал Чен Сяоши, стянув с себя мокрую шапку. — По твоей вине, между прочим. Ты ведь меня согреешь? — Куртку сними сначала. — Глядя на то, как торопливо Чен Сяоши начал расстёгивать верхнюю одежду, Лу Гуан ухмыльнулся. Этот парень — сгусток тактильности и энергии. — Грей меня, — раскинув руки по сторонам и встав посреди коридора, Чен Сяоши выглядел как победитель олимпийских игр: довольный и гордый, в ожидании своего любимого приза. Под красный свитер залезли бледные пальцы, заставив "победителя" сжаться всем телом. — Лу Гуан, я просил согреть, а не остудить! У тебя руки жутко холодные! Лёд! — А у тебя мысли жутко грязные. Не отмоешься. — Ой, да иди ты. — Чен Сяоши подулся около минуты, а затем почувствовал на своих костяшках тепло и улетел куда-то в стратосферу. Это лучшее проклятие в мире. Ни на что и никогда бы его не променял. Лишь бы Лу Гуан продолжал свою заботу пускать через трещинки на коже. Лишь бы продолжал гладить с такой нежностью… — Сухие… Какой же ты безответственный, Чен Сяоши, — Лу Гуан цокнул языком так, будто не по его инициативе они начали целоваться посреди улицы. — Опять мазать… — Тебе же самому это нравится. — Я и не отрицаю. — Услышав эти слова, Чен Сяоши улыбнулся и крепко поцеловал своего самого любимого парня в щёку. Где-то через полчаса они уже сидели в спальне. Чен Сяоши мычал что-то под нос, а Лу Гуан сжимал в руках белый тюбик. В воздухе запахло химозными апельсинами, заставляя серые глаза максимально осуждающе посмотреть на отключенную от реальности тёмную макушку. Вокруг горели огни гирлянды, которую эти двое решили не снимать вообще никогда. С улицы были слышны редкие проезжающие мимо машины, а где-то на кухне Цяо Лин готовила какое-то печенье, слушая похожую на k-pop музыку. Иногда гремели тарелки и скрипели стулья, а с крыши падали огромные комья снега, громко взрываясь от малейшего соприкосновения с поверхностью. — Тебе нельзя цитрусовые, балбес. — Там другого крема не было, — Чен Сяоши сначала прикрыл, а потом широко раскрыл глаза. — Да и это не то же самое, что съесть апельсин. Ничего такого не случится! — Чен Сяоши, каждый раз, когда ты говоришь эту фразу, в мире происходит бедствие континентальных масштабов, — Лу Гуан нахмурился. Взвесив все за и против, он всё же решился мазнуть каплю по одной из потрескавшихся костяшек. Кожа тут же покраснела, а её владелец зашипел. — О чём я и говорил. — Вытри, прошу! У меня сейчас будто кожа слезет! Понял я, понял, на кремах экономить нельзя! — Буквально взвыл Чен Сяоши, сжимая пальцы в кулак. Раздражение заметно усилилось. Лу Гуан спешно вытер всю мазь влажной салфеткой, не забыв предварительно убить своего непутёвого парня взглядом. Это стремление экономить на своём здоровье вообще убивало. Альтруизм не должен переходить грани разумного, а деньги должны идти на собственные нужды, а не на чужие. — В следующем году трать меньше денег на подарок для меня. Лучше купи себе нормальных лекарств и я уже буду счастлив. — В завершение Лу Гуан осторожно поцеловал повреждённую костяшку, тем самым заставив Чен Сяоши растаять и глупо улыбнуться. — Хорошо-хорошо. Знаешь, с тобой я даже боль перестаю чувствовать. Ты мой этот… Ну… Антидот. Спаситель! — Холодная щека потёрлась о другую, заставляя Лу Гуана тяжело вздохнуть. Почему-то именно кожа лица у Чен Сяоши была нежной, как попка младенца, хотя абсолютно всё остальное тело было покрыто сухими корочками и царапинами. Этот факт каким-то образом запоминался, да ещё и настолько, что приходил в голову в рандомные моменты времени. Например, когда розовые губы, открываясь и говоря откровенные глупости, расплывались в широкой-широкой улыбке. Почему-то в этот момент становилось очевидно, что у Чен Сяоши приятное на ощупь лицо. Наверное, это впечатление создавал добрый и задорный взгляд, способный разламывать ледники, главным из которых являлся, является и будет являться Лу Гуан. Тут уж похлеще Титаника заварушка: такие столкновения не только корабль в щепки разбивают, но и разрушают мир, изменяя его до неузнаваемости. Заставляют идти на такие сумасшедшие поступки, что в иной раз невольно задумываешься: "а не нужно ли мне к мозгоправу?". — Клянусь вечно защищать тебя, Чен Сяоши. — Клянусь вечно попадать в такие ситуации, где мне понадобится твоя защита, Гуан-Гуан, — Чен Сяоши хихикнул, за что сразу же получил по затылку. — Ай! Это абьюз, Гуан-Гуан! — И где ты таких словечек нахапался, Сяо-Сяо?.. Даже вступив в отношения, они продолжали спать раздельно. Так проще: ютиться на односпальной кровати вдвоём это скорее какое-то особое удовольствие из культуры садомаза, но уж точно не "комфорт и уют". Хотя бывало такое, что Чен Сяоши пристраивался ночью, сгибаясь в три погибели и утыкаясь носом в белый затылок. Он всегда в такие моменты дышал быстро-быстро, будто после длинного забега. Кошмары. Лу Гуан никогда не спрашивал, если Чен Сяоши не рассказывал утром сам. Это ведь кусок души, слишком сокровенный, чтобы делиться им с первым встречным. Даже если этот первый встречный является твоим самым любимым парнем на всём свете. Они не умели спать спокойно. Всё их подсознание было пропитано какой-то надоедливой и тихой тревогой, жужжащей как комар под ухом. Вместе было чуть легче: иногда Лу Гуану снились сны про звёзды. Бескрайний космос, неимоверная лёгкость и огромные светила, складывающиеся в невероятные узоры. Кажется, это место, где создаются мечты. Столь прекрасное, но разбивающее хрусталики глаз, если смотреть слишком долго. Наверное, его даже можно назвать страшным. Лу Гуану почему-то нравилось. Если выбирать между сном, где в тысячный раз умирает Чен Сяоши и сном, где на тебя смотрит сама Вселенная, предпочтения определённо падут на второй. Потому что Лу Гуан чувствовал чужое присутствие рядом с собой. Сухие костяшки и согнутую спину. Размеренное дыхание. Вот он — рецепт бесстрашия. Вот он — рецепт вечной жизни. Мир спасёт не красота, а любовь. Истина, которую Лу Гуан давно для себя осознал и приклеил в самый верх своего подсознания. Любовь требует жертв. Чен Сяоши требует жертв. Именно поэтому Лу Гуан так спокоен, даже смотря в глаза Вселенной. Иначе быть и не могло. Чен Сяоши снился Лу Гуан. Абсолютно разный Лу Гуан. Иногда он носил пальто, иногда был в своей любимой рубашке, иногда полностью голый. Иногда он корчил недовольные рожи, иногда слегка улыбался, иногда задумчиво смотрел вдаль. Любил? Любил. Тут уже не было никаких "иногда". Это константа, аксиома. Что-то такое, что так же просто, вечно и неопровержимо, как "два плюс два равно четыре", как наличие хлоропласта в зелёном растении, как сумма углов треугольника. В мире Чен Сяоши никогда не было определённости, но просыпаясь он всегда понимал, что где-то рядом будет находиться Лу Гуан. Ждать чужого пробуждения, отвлекая себя различными делами: вот готовка, вот книга, вот дрожащие чёрные ресницы. Дел невпроворот. Но к Чен Сяоши его действительно тянуло. Всё всегда заканчивалось одинаковым образом: Лу Гуан осторожно ложился рядом и просто смотрел на то, как опускается и поднимается чужая грудь. Если его парень спал без футболки, взгляд невольно останавливался на бледных и неумелых засосах. Вот один над ключицей, а вот один на шее… — М… Смотришь на меня, как удав на кролика. — Коричневый глаз хитро выглянул из-за приоткрытых век. Лу Гуан слишком поздно осознал, что попался в ловушку. Живым его отсюда не отпустят. Чен Сяоши был слишком хорошим охотником для этого. Секунда, две: курок спускается прямо у виска жертвы, разнося мозг сладкими речами и прикосновениями. Каким-то образом Лу Гуан уже лежит напротив Чен Сяоши и гладит его сухие руки. Магия, да и только. — Кстати, пока ты спал, я купил тебе новую мазь. — Ты серьезно хочешь начать лечение с самого утра? — Чен Сяоши недовольно щурится и даёт Лу Гуану небольшой щелбан в лоб (за что получает ответный щелбан). — Я, между прочим, ещё даже не завтракал. Неужели ты некрофил и хочешь, чтобы твой парень умер голодной смертью? — Перестань валять дурака. Я взял тебе две паровые булочки в местной пекарне. — Булочки? Что же мы… Что же мы лежим тут до сих пор! Гуан-Гуан, почему ты сразу мне не сказал?! — Чен Сяоши практически вскакивает с кровати от нетерпения. Лу Гуан издаёт легкий смешок: он слишком хорошо знает слабости своего парня. Чен Сяоши не против того, что Лу Гуан начинает мазать его руки кремом прямо за столом. Лучше перетерпеть неприятное пощипывание, нежели чем чувствовать на себе напряжённый взгляд серых глаз. Лу Гуан иногда перегибал планку со своей заботливостью, но Чен Сяоши эту черту принимал. У Лу Гуана были все причины, чтобы его оберегать от всего, особенно учитывая недавнее пулевое ранение в боку. И да, шрам остался. И да, в чужом лице читалась неподъёмная вина и печаль, когда Чен Сяоши морщился от фантомных болей. И да, это было действительно заметно. Поэтому Чен Сяоши шёл на компромиссы. Позволял волноваться о себе сильнее, чем раньше, позволял обрабатывать каждую малюсенькую трещинку на коже и говорил о своих проблемах. И то душащее чувство вины будто ненадолго покидало тело Лу Гуана, позволяя ему наконец-то выдохнуть и расслабиться. Такое же действие на него иногда оказывали дурачества, поцелуи или возбуждение. Лу Гуана успокаивала обычная жизнь, в которой не происходило никаких смертей и трагедий, где он мог спокойно встречаться со своим парнем и не думать о том, какой это прыжок. Сколько раз он… Это в прошлом. Эта тема — табу. О таком даже думать нельзя, а то вся картинка треснет, и… Чен Сяоши ласково трётся носом о щёку Лу Гуана, напоминая о себе и вытягивая из душащих мыслей. Когда он успел доесть?.. Вперёд протягивается правая рука, имеющая на себе ещё больше трещин и красноты. Лу Гуан выдавливает большое количество крема себе на ладонь и принимается обрабатывать своего ненаглядного аллергика, особое внимание уделяя костяшкам. Пощипывало. Чен Сяоши легонько морщился. — Терпи. Это последствия того крема. Никаких больше цитрусовых. — Мой парень жестоко со мной обращается… — Чен Сяоши строит из себя страдальца. — Обязательно напиши об этом в твиттер. — Хмыкает Лу Гуан. — О да. А ещё, что ты меня целуешь мало и постоянно теребишь мои волосы. Это уже как домашнее насилие… — Ага, а какие ещё статьи мне припишешь? — Кража моего сердечка? — Чен Сяоши делает максимально самоуверенную ухмылку, а у Лу Гуана после этих прекрасных слов появляется желание убить. — Сейчас блевану. Обработка экземы сухой (именно так это диагностировали врачи) наконец завершилась, и рука наконец освободилась из своего ужасного плена, взмыв в воздух и быстро ретировавшись в белый затылок. — Господи, Лу Гуан, когда ты уже разрешишь мне пользоваться твоим шампунем? — Никогда. — Юноша прикрыл глаза и положил подбородок на плечо Чен Сяоши. — Ну пожалуйста… — Не-а — Ну солнышко… — …М? — Ну милый мой… — Объятия резко стали крепче. Чен Сяоши воспринял это как команду "вперёд!". — Нельзя. — Ну драгоценный… Ненаглядный… Сладенький! Целовательный ты мой! Лу Гуан издал что-то среднее между тяжёлым вздохом и разочарованием в этом мире и провёл кончиками пальцев по талии своего парня. Сработало безотказно — Чен Сяоши довольно засопел, напрочь забыв о своей просьбе. Знал бы он, насколько в точку попал со своими милыми прозвищами, и что если бы ещё хоть одно новое придумал, Лу Гуан отдал бы ему сначала весь свой набор для ванной, а затем и просто себя… Чен Сяоши тепло-тепло обнимает Лу Гуана, и тот осознаёт, что если сейчас попросит возлюбленного сходить в магазин вместо него, то юноша с радостью согласится. И даже проверяет это на практике! Но в итоге всё равно выходит на улицу с ним. Чтобы удостовериться, что всё будет в порядке. Чтобы не замёрз. Чтобы не обветрил губы. Ведь если бы Лу Гуан выбирал свой смысл жизни самостоятельно, то определённо выбрал бы заботу о Чен Сяоши как главный приоритет. Потому что когда этот дурачок улыбается, стоя в минус тридцать с расстёгнутой курткой, в его глазах можно увидеть настоящее счастье. И почему-то тоже хочется улыбаться.