***
— Дорогой, любимый, мой славный человек Сон Сыну! Хосок громко шлепает по вымоченным в дожде улицам Сеула, ощущая Великий Потоп в его туфлях от Giuseppe Zanotti. Телефон в одной его руке тоже утопает под каплями дождя — там карта города, на которой он выглядит маленькой точкой с указанием направления, с которой он сверялся примерно каждые тридцать секунд: пусть Сеул его родной город, достаточно хорошо он знает только свой район и четверть еще одного другого района. Седой мужчина в пальто, закрывая двери за собой, щурится, потом поворачиваясь к Чону. Узнавание бегущего к нему Хосока происходит мгновенно — пусть тот выглядит достаточно нетипично для наследника корпорации и походит более на облезлого мокрого кота, но даже этот ливень не смог бы смыть с него весь лоск и ореол богаства, в котором Хосок рос с первого дня жизни. Сон Сыну быстро и судорожно начинает качать головой: в прошлом этот въедливый и искушенный искатель редкого и прекрасного выпил из него уже достаточно крови, так что Сон Сыну вряд ли действительно огорчился, когда не увидел Хосока на аукционе. — Продано, продано, мой хороший! — быстро тараторит он, — все выкуплено! — Все-все? — Хосок останавливается перед мужчиной, — совершенно все? Может… остался клочок ткани, о которую Ким Тэ вытирал свои кисти, а? Или… — Совершенно вся коллекция выкуплена, мой хороший! — Сон Сыну жмет руку Хосоку, кланяясь, — совершенно все выкупили!.. Ничего не осталось — ни одной даже самой маленькой картины. — И ни одной гравюры? — И ни одной гравюры! — А вы… — Я все проверил, мой хороший, Ким Тэ уже ушел в частную коллекцию. — К… — К кому сказать я, конечно, не могу! Это конфиденциальная информация! Мой хороший, я ничего поделать не могу, не могу… я знаю, я знаю. Я за все благодарен вашим родителям, за все эти ужины… подарки!.. Но ведь поймите меня, Хосок, я же не могу держать картины, ведь мы и не знали, что вы собираетесь явиться… Жаль, жаль. Все куплено! Каждое слово вносит новый разлад в хрупкую сердечную систему Чон Хосока; это не открытие правды, это тщательно забиваемые в его сердце осиновые колы, которые лишают вечной жизни — ведь что есть еще искусство, если не попытка посягнуть на вечную жизнь? Ким Тэ ближе всех приблизился к опасно-притягательному краю вопроса, которым задавались еще с античных времен — Ким Тэ лучший, он всех обошел! И Ван Гога обошел, и Дали, и даже фантасмагоричную и великую Фриду Кало, которая через боль и страдания выжимала на полотна крупицы того, ради чего стоит жить и то, ради чего стоит страдать. И даже ее Ким Тэ обошел. А он, Хосок, упустил! К черту — сейчас сам найдет кол и сам себе его вонзит в сердце! — А вот и вы, Хосок, — голос водителя Сухо за спиной почти мягко обнимает его душу, успокаивая, — я вас уже заждался. — Только не говори мне, что ты тут уже давно, мой славный водитель Сухо, — Хосок сдержанно поворачивается к нему на пятках, дрожа всем телом. — О, да, — он кивает добродушно, раскрывая глаза, — сразу за поворотом пробка быстро рассосалась, так что я домчался сюда за минут 10. И забежал в E-mart, — мужчина протягивает зонт через открытое окно — Хосок его благодарно принимает, но, по правде говоря, зонт тут все равно что кружка воды, которой хотят затушить пылающее пламя. — А мои любимые паровые булочки взял? Если уж и приезжать в Корею, то, пожалуй, ради них можно… Пожалуйста, скажи, что взял, иначе я сброшу свое бренное тело с моста прямиком в реку Ханган, чтобы она унесла меня в желтое море, где я затеряюсь в водах мирового океана и пойду на дно где-нибудь в районах марианской впадины, ведь именно там сейчас находится моя самооценка и настроение и желание жить. Я упустил Ким Тэ! Упустил! Теперь мне точно придется жить еще, как минимум, лет 25… — Все будет хорошо, господин, — мужчина улыбается, — булочки на заднем сидении. Давайте я вас отвезу к вам домой: вы ведь наверняка устали с дороги и с пробежки по Сеулу? А дома вас, я уверен, ждет отдых и наслаждение. — Ты слишком хороший для этого мира, Сухо, — Хосок, шмыгая носом, подходит к машине, — я тебе куплю апартмент. — Снова? — усмехается. Только сейчас, наверное, Хосок и понимает, что вообще-то прилетел в Корею, в Сеул. Он дома. В Штатах он проводит много времени из-за работы, и постоянная спешка не позволяет осмысливать некоторые события, зато в медленном потоке машин он приходит к той самой мысли, что он, наконец, в стране, где он больше всего похож на себя самого. Затерянный в искусно выращенных садах комплекс апартаментов GardenCo кажется тихой гаванью после лишенного лоска Эл-Эй и кипишующего в ливневом безумии Сеула: если бы Хосок и мог выбирать, где жить на постоянной основе, то точно остановил бы свой выбор на этом месте — даже странно как-то, что при большом желании он может купить хоть весь комплекс, но из-за обязательств на работе он попросту не сможет этим воспользоваться. Бессменный консъерж уже встречает при входе в корпус, услужливо кланяясь: «Как вы добрались, господин Чон? Помочь с заказом ужина или завтрака? Или заказать для вас столик в ресторане?» Фразы следуют по стандарту — их Хосок уже выучил, поэтому просто устало чеканит, что пока ничего не нужно. Но вдруг запинается, когда слышит фразу, которая обычно не входит в обязательный набор слов, которыми вежливо бросается Минджун. «Все картины уже доставлены к вам домой». Проходит несколько мгновений, когда до Хосока доходит смысл услышанного, и он медленно приостанавливается, всматриваясь в широко улыбающееся лицо мистера Минджуна, который от такого незапланированного зрительного контакта почти покрывается испариной. — Что?.. — Картины… уже все доставлены, — голос подрагивает, — вот только что закончили. Вы ведь из-за аукциона прилетели сегодня? Кто же не знает, что вы такой ценитель Ким Тэ — вы бы такое ни за что не упустили. И картины так быстро доставили. Я даже удивлен. Обычно им требуется какое-то время. А тут мгновенно. Знают ведь, что господин Чон любит, когда все быстро делают… — А… — тупо отзывается он, хмурясь, — ага… В квартире и правда оказывается небольшой склад с тщательно запакованными картинами, и Хосок какое-то время даже приблизиться к ним не смеет — да что там, даже воздух, в котором теперь есть частичка самого Ким Тэ, он вдыхает порционно, будто с разрешения. Как ему теперь ходить здесь, существовать? Есть еду, посещать уборную?.. С такими соседями все, что он может — это только стоять. Пальцы аккуратно проходятся по деревянным ящикам, в которых скрыты маленькие шедевры великого художника, пока сердце Хосока превращается в суп-пюре — это будет его сегодняшний ужин. Он даже не задает себе вопросов «кто», «как» и «почему». Знает уже. Записка на одном из ящиков подверждает догадки Чон Хосока, и он срывает ее трясущимися руками; улыбка выходит за грани всего допустимого и становится прибором искуственного освещения в его квартире на последнем этаже комплекса апартаментов GardenCo. «Жаль, ты опоздал, мне бы хотелось поторговаться с тобой за то, что ты любишь больше всего в своей жизни, но ты нас обоих лишил веселья: представляю, какими сделались бы твои глаза, когда я бы непомерно повысил ставку. Что ж. Твоя очередь.— Ю.»
Хосок перечитывает записку вновь и вновь, неосознанно принюхиваясь к ней: ну… вдруг… вдруг можно будет почувствовать его запах?.. Ну… случайно? А когда приходит в себя, то обнаруживает, что счастливый, он лежит на собственной постели, любуясь аккуратным почерком, в который он так часто вчитывался на работе — обычно та же самая рука писала угрозы о том, что вот-вот и его компания подаст на компанию Хосока в суд. И вот он смотрит на аккуратный почерк на влажной записке, а не на шедевры Ким Тэ — про них он даже совсем немного забывает. На безосновательные угрозы о вызове в суд Хосок всегда закрывал глаза и будет закрывать: это ведь тоже флирт. Только две вещи в жизни Хосока не поддаются холодному расчету — это искуство и… впрочем, это тоже находится в Сеуле. Мин Юнги.***
— Ты слышал уже, что Чон Хосок в Сеуле? Прямо перед нашей новой сделкой? Чего он припылил-то? Намджун долго пытался добраться до обсуждения этой темы обходными путями, но когда Юнги не купился ни на одну манипуляцию, решил все-таки прямо спросить — это тешит Юнги; все же нечасто он слышит имя Хосока и такие моменты особенно приятны ему — так Хосок хоть вот таким странным образом, но становится ближе к нему. Обычно расстояние между ними около половины мира, но когда его имя произносит кто-то другой, то он как будто бы сразу становится на километр ближе. Юнги, закидывая ногу на ногу, ставит коктейль на стол, поправляет RayBan и выдерживает достаточное количество времени, чтобы измучить Намджуна молчанием. Смотрит на пустое поле для гольфа перед ними, на безмятежные пейзажи, которые расплываются во все стороны с этой стартовой базы, на голубое летнее небо, которое еще неделю назад было одной большой серой тяжелой тучей, паралелльно тихо отсчитывает внутри себя последние крупицы терпения Намджуна — злого умысла у Юнги нет, ему просто хочется подшутить над сводным братом, и вскоре тот не выдерживает: — Вдруг подгадить нам хочет, а? Как думаешь? Этот Чон и его родители… вспомни, как наши с его воевали в свое время, пока те в Штаты частично не переехали? Но ведь все равно… все равно у них еще и в Сеуле большие капиталы и вообще… Чего ему в Эл-Эй не сиделось? Может, все-таки приехал, чтобы клиента переманить? Слушай, — Намджун пододвигается ближе, — я тут подумал… — Промышленный шпионаж меня не интересует, Намджун. Я знаю, что ты хочешь мне предложить. Угрозы, шпионаж, разборки в ангарах… это был век наших родителей. Мы живем в эпоху политкорректного бизнеса. — Скука смертная, — дует губы Намджун, скрещивая руки, — а как развлекаться-то? Политкорректный бизнес… — Ага, — Юнги делает новый глоток, — я тебе еще напомнить хочу, что мы живем и работаем по законам Республики Корея. Даже налоги платим. И топим за экологию. Даже если эта сделка сорвется и даже если к этому каким-либо образом будет причастен Чон Хосок, что крайне маловероятно, то наша компания от этого не рухнет. Клиенты приходят и уходят. Сделки заключаются и не заключаются. Мы не в беспросветной жопе, чтобы слишком тревожиться из-за этого — не надумывай слишком. Лучше пей свой коктейль за пятьдесят баксов и иди бей по шарам, — лицо Намджуна медленно превращается в подобие прокисшей манной каши: младший брат как раз в том возрасте, когда хочется устраивать кровавые разборки и текущее положение вещей ему мало нравится. Утренняя приятная прохлада почти грозится перейти в настоящий зной, который обычно бывает по полудням. Поэтому Хосок не очень-то любит лето в Сеуле: иногда бывает невыносимо жить, а в случае, если ты любишь бывать на природе, то можно сразу рассчитывать на то, что в один момент захочется снять слой кожи. Со своим приятелем на стартовый участок Хосок приходит как раз вовремя — Юнги и его тревожный братец еще не успели двинуться по полю дальше. И, конечно, самое приятное в этом всем то, что их заметили — Юнги человек не самый внимательный, с плохим зрением к тому же, так что людей вокруг себя он может попросту игнорировать, но вот Намджун следит за всем — и именно Намджун толкает Юнги в плечо и, шикая, приближается к нему: — Я тебе говорю! — Намджун придерживает Юнги, пока не позволяя ему оберунуться, — он следит за нами, этот Хосок! Чего ему тут делать-то, если не преследовать нас, м? Вот я только о нем говорить начал, он тут как тут! В любой дырке затычка! И вообще!.. — Хо?.. Звуки его имени срываются с губ Юнги беззвучно, и когда он оборачивается, то и правда видит за своей спиной того самого Чон Хосока — он пока не смотрит на Юнги (делает вид, что не видит), улыбается своей самой лучезарной улыбкой на свете с самыми идеальными зубами и заполняет собой все пустое пространство этого гольф-клуба; пусть Юнги и сидит, но колени все равно у него подкашиваются, а зад теряет под собой ощущение твердой поверхности. Ну и дыхание тоже начинает работать с перебоями — это классика уже. Но настоящий удар поддых Юнги получает, когда видит того, с кем пришел Хосок. Вряд ли Юнги успел получить тепловой или солнечный удар, но всякое ощущение реальности пропадает, когда Юнги и правда рядом с Хосоком видит самого Чон Чонгука — не просто легенда, а… супер-легенда? Чон Чонгук был знаменитым уже тогда, когда Юнги с Хосоком только учились ходить, а настоящий успех к нему пришел, когда лет двадцать назад он выпустил альбом с разорвавшим весь мир хитом «Don't go» — вот тогда Юнги и влюбился впервые в жизни. Не в Чонгука, хотя и до этого было недалеко, но в саму музыку — в ее концепцию, в то, что она приносит с собой, в то, какие чувства музыка может вызывать. И хоть семья Юнги, как и семья Чона, всегда была где-то у верхушек элиты, Мин почему-то никогда не считал реальным даже на концерт Чонгука попасть: это как лично встретиться с Иисусом и попросить его спеть на бис, а в разгар концерта быть окропленным святой водой. Хотя бы издалека полюбоваться… А тут он. Собственной персоной. С Чон Хосоком! — Мин Юнги! Ты что ли? Какой же мир маленький! Хосок превосходно умеет притворяться и мимикрировать — это было первым, что о нем узнал Юнги, но он все равно удивляется тому, как он легко и естественно это произносит, будто эта встреча и правда случайна; но пока Юнги не может внятно ответить — он на данный момент своей жизни превращается в маленькое зерно неловкости: наличие рядом кумира такой величины автоматически сужает до чего-то мизерного. Юнги даже на ноги подняться не может, пока Намджун не подтаскивает его за локоть, и тогда он, щурясь словно от яркого солнечного света, глядит на Чон Чонгука: седовласая легенда рока с самыми добрыми глазами на свете… это и правда он… — Вы тоже играете? — лощеный, ухоженный, будто только вышедший из 15-часового сеанса в спа Хосок появляется в их ложе с клюшкой в руке, — я со своим давним другом тоже решил выбраться, мы давно не играли. Юнги, я слышал, ты давно хотел познакомиться с Чон Чонгуком… …Слова теряют всякую форму, смысл — ведь в этот самый момент Юнги пожимает сморщенную руку Чон Чонгука, которая вот уже 25 лет играет самую прекрасную музыку в мире, на которой выросло уже целое поколение. Мин низко кланяется, придерживая локоть, думает мимоходом, что руку мыть больше никогда в своей жизни не будет, кажется, даже говорит что-то несуразное, помпезное, вычурное и глубокочувствительное, отчего Намджун смущенно прикрывает глаза: Намджун, если честно, всегда больше соответствовал роли богатого человека, у Юнги же этот паттерн поведения с треском разламывается на части, и он мгновенно превращается в представителя расы лишенных гордости фанбоев. — Юнги, рад видеть, — для рукопожатия приближается теперь и Хосок, и Юнги с трудом удерживает себя от того, чтобы не кинуться к нему в обьятия: это, во-первых, будет не по правилам их игры, а, во-вторых, не будет воспринято адекватно Намджуном — он-то считает, что они смертные враги, которые не примирятся никогда в своей жизни. В-третьих, ему бы не хотелось, чтобы сам Чон Чонгук увидел насколько он похож на изделие из мокрой тряпки рядом с ним — в общем, Юнги крепко сжимает его руку, придерживаясь всех канонов, но Хосок вдруг нарушает привычное течение их жизни и первым притягивается для небольшого объятия; Юнги в нем застывает, облегченно выдыхая и даже прикрывая глаза: они ведь долго не виделись с прошлой встречи. — Правда рад видеть, — быстро задерживается он рядом с ухом Мина, — я только из спа вышел — меня облили всякими кислотами, а тут такое солнце… я думал, будет пасмурно! Не откажешь сопроводить моего друга на поле для гольфа? Я, так уж и быть, свожу твоего брата на обед, чтобы не докучал вам. — Свидание с самим Чон Чонгуком… — влюбленно проговаривает Юнги, слегка отдаляясь, — так, стоп. Ты этого не слышал. — Не слышал, — усмехается Хосок, но потом снова притягивается к уху, — наслаждайся этим днем, Мин Юнги. У Чон Чонгука сегодня нет никаких планов, кроме ужина с тобой в семь в Gourmet 494. — Хосок!.. — много чего сказать хочет — не может. — М? — Надолго в Сеул? — Еще не знаю, — улыбается мягко, — встретимся как-нибудь? — Да. Давай.— судорожно думает: Юнги! Отпусти его руку! Но не может. — Юнги, — выпускает пальцы мужчины Хосок, отходя спиной, — твоя очередь, — подмигивает ему, чем окончательно убивает все человеческое и в Юнги, и в Намджуне, который грозно опускает брови к переносице, сжимая кулаки. — Да я не буду заниматься промышленным шпионажем, — Хосок закатывает глаза, когда увлеченный Юнги буквально растворяется в Чонгуке, и вдвоем они уходят на игровое поле, даже не прощаясь (влюбленные — что с них взять!) — честно тебе говорю. — А зачем тогда? — опускает голову к нему, — …это все? Хосок хохочет, слегка пихая парня плечом: — Идем. У меня там на площадке хэликоптер стоит, слетаем в Сеул на обед? Так проголодался… — Ты меня таким не купишь, Чон, — скрещивает руки на груди, — чего тебе надо от моего брата? Он хоть и старше, а все равно почему-то доверчивый… — Ты начитался криминальных историй? — чешет затылок, — думаешь… я злодеус злей? — смеется громко. — Не полечу я с тобой на обед. — Там королевские омары… — Ну ладно, — провожает взглядом брата.***
Это все началось еще в детстве, только тогда они, конечно, не подозревали, что представляет из себя этот вид взаимодействий. История их семей крепко переплетается и так вышло, что до великой эпохи Кровавой Вражды и подозрительных разборок, семьи были дружны и часто встречались; и пока проводились ни то переговоры, ни то банальные попойки в элитарных интерьерах, Юнги и Хосок коротали вечера друг с другом и часто мерились сначала своими игрушками, а потом историями из жизни. «Я-то целовался уже! А ты чего молчишь? Твоя очередь говорить!» «А че! Я-то тоже! Уже с двумя! Не говорил, потому что ты обиделся бы еще!» «И чего мне обижаться?» «Да потому что ты лузер!» «Сам ты лузер! Я те щас вмажу — твоя очередь по морде получать!» Потом однажды, лет в 15, по удручающе неловкому стечению обстоятельств они вдвоем оказались на вечеринке общего знакомого — такого же богательного сынка, только, в отличие от них, у него еще и мозгов не было — и вдвоем они так же случайно (нет, не случайно) напились и остались вдвоем в одной комнате. По случайному стечению обстоятельств, конечно (нет). И тогда произошло то самое событие, после которого все начало идти по другому сценарию — к тому моменту семьи их уже разругались и им нельзя было общаться; если сейчас наступили времена политкорректного бизнеса, то тогда промышленным шпионом мог стать даже 15-летний отпрыск с неудержимым спермотоксикозом и неловким стояком от любого случайного трения или даже от мысли о трении. Так что, по большому счету, «случайная» встреча на вечеринке и инсценировка их прилюдной ссоры там — это спланированная акция по сохранению связи, только теперь уже тайной. Для всех они разорвали свою дружбу, потому что в их кругу это было ожидаемо: ведь если родители теперь враждуют, то как они могут хотя бы здороваться друг с другом? Но сделали они это только для того, чтоб все от них отлипли, наконец, и не доставали с тупыми вопросами. Пришлось даже в шутку подраться друг с другом, а потом дождаться подходящий момент и случайно оказаться в одиночестве в одной комнате — они тогда уже знали, что все теперь иначе будет, как знали и то, что им удастся водить всех за нос и дальше. «Я тебе секрет открою, хочешь? Только это моя тайна. Если я ее скажу, то и ты свою тайну мне откроешь. По очереди. Согласен?» «Согласен. Валяй». «Я думаю, что ты очень красивый. Твоя очередь» «Я… а я думаю, что ты тут самый красивый». Они тогда только на слова и отважились — после этого не смогли даже взглянуть друг на друга, только вытирали кровавые носы после драки. По иронии судьбы сразу же на следующий день у Хосока отобрали кнопочный телефон последней модели и перевели в частную академию, из которой он через полтора года улетел учиться в Штаты: встревоженные мистер и миссис Чон поймали волну паранойи и в каждом втором начали видеть врага народа. Хоть коммунистов в Корее притянуло только к ее северному полюсу, от родины они решили отдалиться и с помощью какой-то умной схемы перевезли часть бизнеса в Эл-Эй (Что-то подобное проделывал Дон Корлеоне из «Кресного отца»). Более либерально настроенные родители Юнги к таким мерам не прибегали, но оттого 17-летнему буйству гормонов на тонких ножках было слегка труднее: когда есть огромный выбор всего и вся, а хочется только одного… Зигмунд Фрейд с легкостью обозначил бы это состояние Мин Юнги, как сублимацию, и Юнги, возможно, согласился бы с этим, если бы был знаком с трудами великого философа. Вместо погружения в науку он действительно занялся шпионажем и впервые воспользовался положением своей семьи в таком ключе — Хосока он разыскал в Стэнфордском университете и без труда выяснил, где у него проходят лекции и в какое время у него перерывы. Однажды ничего не подозревающий Хосок вышел с лекции биологии поведения (он пошел туда только из-за харизматичного препода по фамилии Сапольски, который свои лекции превращал в стендап-шоу. Вообще-то специализация его как раз-таки связана была с ведением бизнеса, но его внутреннее чутье подсказало, что Сапольски вряд ли можно пропустить, потому что это буквально будущая звезда научного мира) и увидел, как в небе прямо перед ним сразу за небольшим кукурузником растягивается плакат с фразой на корейском: «Теперь твоя очередь найти меня. -Ю.» Через два часа юное дарование сидело в интернет-кафе рядом с офисом Google и уже писало свое первое сообщение некому Ю. из Южной Кореи, тревожно выпивая супер-калорийный молочный коктейль — тогда-то Хосок и узнал, что у него имеется некоторая непереносимость лактозы, которая вкупе с тревогой могла сделать страшные вещи, но начать диалог с Юнги было важнее. Дело запрещенное его родителями, а оттого, конечно, более желанное. К тому же, времена такой жестокой конкуренции проходили и многое теперь решал свободный рынок и грамотный маркетинг, а не внутренние договоренности и размахивание пистолетами перед лицом. «Нашел. -Х»«Так быстро?..
…Как?..»
«Юнги, это ICQ Я нашел тебя по ФИО»«Я тупой…
Я еще не привык
ко всем этим технологиям»
«Ты еще моих однокурсников не видел Они реально думают, что Земля плоская. Юнги? Правда ты? Не верю»«Я ему самолет через
весь мир отправил,
а он не верит мне»
«Ладно, теперь верю» И стало так странно — о чем общаться с этим парнем из прошлого? Разве ежедневный обмен новостями и перекидывание смсками — это про них? Разве их история такой будет? Но еще Хосок помнил кое о чем: о том, что обещал Юнги, но не смог это обещание сдержать — это горело в нем каждый раз, когда он об этом вспоминал, а вспоминал он это часто, к сожалению. Каждый раз, когда о Юнги и думал — а это значит, что примерно 365 раз в день. «Юнги, я сразу должен сказать мне жаль, Юнги Тот кулон, помнишь? Меня не совсем аккуратно доставляли в ту ужасную закрытую школу он потерялся по пути… очень-очень жаль. Правда. Подумал, что ты должен знать».«Все нормально.
Я, если честно, тоже
не знаю, где уже твой альбом»
«Это была твоя очередь сделать мне неприятно, да? Понимаю. Но я правда не специально его потерял»«Ага»
«Юнги, интернет тут дорогой — с ума сойти. У меня начинается пара, я идти должен. Мы же спишемся еще?»«Разве не ты наследник
огромной империи? Ты типа…
богат? И переживаешь за
интернет?»
«Маменька и папенька меня воспитывают xDxD Говорят я должен знать меру Мы же спишемся еще?» И Юнги не ответил ему. Пока он еще какое-то время думал, что все-таки значит это Хосоково «xDxD», чувство сладкой эйфории от успешно выполненного плана медленно сходило на нет, а холодная ледышка осознания разрезала его мягкое невинное сердце. Ведь Хосок потерял этот кулончик. Кулончик, который Юнги подарил ему в ту самую ночь их первого акта «твоя очередь» и тот самый кулончик, который Хосок пообещал беречь — значит, он на деле ничего и не значил для Чона. То есть, это совершенно естественно, что для Хосока этот кулон мог значить не то же, что и для Юнги. Конечно, Юнги это не проговорил словами — да кому это надо? Разве Хосок и так этого не понял? Не понял, что кулон этот больше, чем обычная вещица? Это его акт верности Хосоку и их тайный договор продолжать общаться, несмотря на то, что их родители поехали кукушкой. Это что, словами нужно было проговаривать?.. Хосок его потерял, так что… наверное, все, что было — глупые иллюзии. Наверное, родители всегда были правы. Только вот Юнги, например, никогда не забывал, где хранится альбом Чон Хосока.***
Страдающий от джетлага Хосок, замотавшись, начал засыпать еще где-то на середине пути к своей кровати и поэтому он, естесственно, забыл поставить режим «не беспокоить» на квартиру, а это значит, что консьерж сейчас вполне законно звонит ему из фойе и будит его чуткий сон глубокой ночью (=около восьми часов вечера). Очень долго и очень красочно Хосоку снилось продолжение всего того, что было после их с Юнги кулонового инцидента: измученный виной Хосок перерыл весь рынок антиквариата в Штатах, нанял своего первого шоппера, который во всех этих делах был подкованннее его, и вместе они все же нашли одну из гитар культового гитариста Джими Хендрикса, в которого Юнги влюбился сразу после Чон Чонгука и всегда держал его на почетном втором месте обожания. Ради одной этой гитары Хосок поднял в небо семейный джет и вместе с личным шоппером доставил такое небольшое сокровище прямо к Мин Юнги. На коробке была изящная подпись: «По кулону я скучаю и мне жаль, что я его потерял, но по тебе, дурачила, я скучаю больше и не позволю себе потерять тебя. Твоя очередь. -Х.» Лица Юнги Хосок, к сожалению, не видел, но, кажется, услышал его восторженный крик на другом конце земного шара. Личный ассистент, который доставлял гитару, в красках эмоциональное состояние Юнги описать не смог, так как не обладал хорошей фантазией и искусством художественного изложения событий посредством слов. Хосоку пришлось купить ему небольшую машину представительского класса, чтобы вина не мучила, и уволить его. После этого у Хосока и появился агент Пак — он не только мог достать антикварные вещицы, но и оказался в состоянии писать поэмы о том, как та или иная вещь подействовала на очень важного человека в жизни Хосока. Еще поглощенный сладкими воспоминаниями о сне, Хосок только с третьей попытки берет трубку телефона, из которой сразу же доносится почтительный голос Минджуна: — Добрый вечер, консьерж Минджун. Прошу прощения за беспокойство, на рецепцию поступила курьерская доставка для вас с пометкой «важно». Курьер попросил передать, что посылка не терпит отлагательств — возможно, там скоропортящиеся продукты питания. Было бы вам удобно, чтобы я отправил посыльного к вам? Хосок успевает только ненадолго прикрыть глаза, как в дверь начинают ожесточенно (как ему кажется) стучать — маленькая аккуратно запакованная коробочка оказывается на ладонях Хосока, пока он тяжело зевает и приходит в себя после тяжелого сна. Он с легкостью отпускает посыльного, не подозревая даже, что это самые-самые последние мгновения перед тем, как сердце его разорвется на маленькие клочки уже безжизненной массы, которую уже не сшить вместе по причине их фатальных повреждений — остается только новое сердце отращивать. И дело не в том, что некий инкогнито или недоброжелатель подослал ему маленькое взрывное устройство; дело в том, что вполне очевидно, кто здесь отправитель и вполне очевидно, что делал он это с такой же целью, что и потенциальный киллер — полное уничтожение Чон Хосока. Это тот самый кулон, который когда-то Юнги ему уже дарил… (Реплика, конечно, и уже из золота и с драгоценными камнями) У Хосока даже руки потрясываются, когда он аккуратно берет цепочку кулона и достает его из коробки. На корпусе теперь и надпись появляется — «Твоя очередь». Тот, первый кулон и не открывался даже, и Хосок подозревает, что Юнги нашел его где-то на свалке ненужных вещей, но ценность в нем и тогда, и сейчас совершенно другая, не материальная. Новый кулончик открывается — внутри вместо фотографии, которые обычно вставляют внутрь, лаконичная фраза, которая наносит последний фатальный ущерб мягкому Хосоку, который и правда падает на кровать и заливается слащавой улыбкой, почти начиная по-детски визжать и дрыгать ногами. «Самый красивый». — Так решительно нельзя, — Хосок поднимается с кровати, разыскивая свой телефон — так вышло, что с Юнги они после того интернет-кафе не переписывались и не созванивались; зато были многочисленные встречи и новые раунды «твоей очереди»; были деловые разговоры на конференциях и разговоры более неформальные на вечеринках, но они никогда почему-то не переступали очерченную ими же линию (к слову, линия это появилась не только из-за них, но и из-за их родителей, и из-за подозрительного Намджуна, и из-за гомофобной общественности, и из-за их внешних отношений, которые можно было бы котировать только как «конкуренты», и из-за их внезапных отношений с другими людьми, и… и вообще много чего помогло появиться той линии…) Но избавиться от нее им и подвластно. Хосока никогда не беспокоило отсутствие в телефоне номера Юнги, потому что он всегда знал, что ему хватит и 10 секунд, чтобы узнать это. — Я назначаю тебе эппойнтмент, — Хосок не дожидается, когда Юнги ответит ему, — есть важный разговор. Это по бизнесу. Бизнес-вопрос. Сейчас, — прикусывает губу, все же не удерживается от маленькой безобидной шутки — Юнги ведь купится, и он знает это. — Это сильно важно? Я, быть может, не один сейчас, Хосок. — Я знаю, что Чон Чонгук уже уехал, — закатывает глаза, — с кем еще ты можешь быть? С личным шеф-поваром? Передавай Ким Сокджину привет от меня и скажи, что ты ненадолго. Наверное. — … — GardenCo. Хотя зачем я тебе это говорю? Ты знаешь, где я живу. — Что за вопрос? — голос мужчины напрягается, и это доводит Хосока до настоящего восторга, — Мне нужно брать какие-то бумаги, документы? — Ты действительно собрался сейчас работать со мной? — не выдерживает, смеется: — ты никогда не перестанешь удивлять меня, Мин Юнги. Как ты вообще выжил в нашем деле? Бизнес-вопрос заключается в том, что я… никак не могу застегнуть этот кулон у себя на шее. Нам нужно фикс этот кейс, окей? — посмеивается, — захвати свои руки — они должны будут помочь.***
Юнги и не скажет никому (позже скажет Хосоку), что никакого курьера не было — это и был он, поэтому когда телефон его зазвонил он даже не успел уйти с территории комплекса (он не торопился уходить, потому что ждал этого звонка). Минджун смотрит на него довольно холодно (но сразу как Юнги скроется из поля зрения, он загуглит его имя и начнет рвать на себе волосы, а потом придумывать, как загладить эту ситуацию), но Юнги это не заботит сейчас — чуть-чуть заботят слегка трясущиеся руки, которым сейчас предстоит важная задача. И когда он поднимается в лифте, то задумывается, как же все-таки странно получилось, что, несмотря на все эти вещи между ним и Хосоком, они оба зачем-то потом вступали в отношения. После раунда с гитарой Джими Хендрикса (самого Джими Хендрикса!) Юнги думал, что Хосока ему уже не переиграть, но в итоге ему удалось организовать на его день Рождения вечеринку в обсерватории Гриффита — самому ему тогда приехать не удалось. (Он испугался, что его приезд изменит все, поэтому нашел тысячи причин не приезжать. Хосоку вечеринка понравилась, но он сделал вывод для себя: оказывается, даже самое классное торжество может быть абсолютно бесполезным, если там не будет одного-единственного Мин Юнги) Это, как подумал Юнги, наверное, расстроило Хосока, потому что он ответил только через полгода — как бы считав этот знак, Юнги и нырнул во все тяжкие: мужчины, женщины, снова мужчины… и поэтому, когда он узнал, что и Хосок кое с кем встречается, не слишком разочаровался. Наоборот скорее — его открытия на любовном поприще скорее стали компенсацией осознания того, что Хосок на том конце света не будет тешиться иллюзиями насчет сына из семьи конкурентов. В Штатах много соблазнов и много свободы и это было бы естественным, если бы Хосок вступил там в отношения. Наверное, Юнги это предвидел и постарался его опередить — ну, чтобы не отставать, как минимум. Хотя, конечно, хотелось бы, что это всегда был только один человек. Юнги уверенно стучит в двери квартиры Хосока, ждет; на месте Чона он бы тоже не торопился открывать, а пялился бы в дверной глазок, поэтому Юнги его прикрывает рукой — дверь после этого раскрывается почти сразу. — Здравствуй, Мин Юнги, — широко улыбается Хосок, раскрывая двери, — ты так быстро? Работаешь сегодня на повышенных тарифах в экспресс-доставке? Как тебе свидание с Чон Чонгуком? Не стой на пороге — заходи скорее! Хосок притягивает его за плечо внутрь, потому что удерживать себя не может: разговаривать, флиртовать, знать о существовании друг друга — одно дело; касаться — другое. Юнги раньше здесь не бывал, поэтому его даже удивляет некоторая скромность обстановки; картин Ким Тэ здесь он тоже не видит, поэтому слегка пугается: уж неужели он не угадал тогда с картинами?.. — Проходи, скорее, я не смогу уснуть, если не надену этот кулон, — Хосок доводит его до середины гостиной, потом выпускает его руку, — он такой замечательный и слегка мне напоминает о том, что был у меня в подростковые годы. Я его очень любил. Но, к сожалению… у нас с ним все сложилось трагично. Знаешь, Мин Юнги, когда меня перевозили в ту школу, меня не спрашивали — схватили ночью, пока я спал… Юнги позже начал догадываться, что Хосок и правда мог случайно потерять его подарок, но словами свои мысли и чувства проговорить не смог — ему почему-то стало так жаль за себя и за Хосока, что он почти случайно купил безлимитное годовое обслуживание в любимой блинной для парня; кажется, после этого Хосок и начал заниматься в зале с персональным тренером… Юнги, улыбаясь от воспоминаний, задерживает руку у руки Хосока, когда тот опускает кулон в его ладонь — самое забавное в этом всем, что цепочка достаточно длинная, чтобы надеть его просто через шею; к тому же, надеть самому украшение тоже не составляет труда, но Юнги охотно покупается на правила этой игры, прикусывая губы, которые расползаются в улыбке. — Повернись спиной, Хосок. Так будет удобнее. Чон безропотно повинуется, и Юнги смотрит на его изящную длинную шею, вспоминая свои фантомные, будто давно забытые мысли о том, что их разница в росте идеальна для того, чтобы Юнги оставлял ему поцелуи в шею, а Хосок его целовал в лоб: эти мысли он попытался стереть сразу, как они возникли, но они оказались достаточно крепкими, поэтому не забылись даже сейчас. И у Хосока все щекочется изнутри, и руки у него отнимаются и отпадывают куда-то к безвольным ватным ногам, которые держат его тело с помощью некого чуда Господня: он ведь чувствует теплое спокойное дыхание Юнги за собой и не верит, сколько им всего пришлось переделать, чтобы оказаться в этой точке их жизней. — Готово, — застегивает кулон Юнги, и Хосок быстро поворачивается к нему: — Юнги, он ведь еще открывается? — Чон протягивает его мужчине, — ты можешь открыть? У меня не получается. Кулон легко открывается в руках Юнги, но он не смотрит внутрь: будто не знает он, что там? Сам же писал. — Что там? — Хосок смотрит на Юнги, аккуратно перехватывает его руки. — Надпись, — смотрит на него в ответ, проваливается в мерцающие глаза и становится таким же маленьким зернышком, которым был рядом с Чонгуком. — Прочти мне вслух ее, Юнги. — «Самый красивый»… — шепчет, все так же не глядя на записку в медальоне, а когда чувствует, что руки Хосока перемещаются на его шею, то вдруг покрывается мурашками и вытягивается в стройную нить. Конечно, они давно уже должны были это сделать. Тогда, пьяными в 15 на полу в доме их общего друга, вытирая кровавые носы — ведь они уже тогда все знали, понимали, почему именно им пришлось подраться; Юнги тогда должен был приехать к Хосоку на вечеринку в Эл-Эй и поцеловать его в одном из самых романтичных мест мира — ведь тогда уже все было понятно, что друг без друга им уже никак — будто без второй руки или ноги; Хосок тогда, после завершения учебы и возвращения в Сеул, после почти семи лет разлуки, должен был первым делом схватить Юнги и больше не отпускать его — ведь все отношения, через которые оба прошли, ясно говорили: да не нужен больше никто; и родители не преграда; и бизнесы их тоже — с каждым годом области их корпораций все больше смещались и переставали иметь прямое влияние на дела друг друга. — Это ведь про тебя, Юнги, — улыбается Хосок в губы, — это ты самый красивый. И всегда оставался последний шаг, финальный — оба боялись его сделать. Но сейчас Хосок его делает. Он притягивается к обездвиженным губам и мягко касается их — если его сердце раздробили на мелкие куски немногим ранее, то он это проделывает с Юнги прямо сейчас. И сначала Мин только хватается за губы, за мягкие, неуловимые, еще робкие прикосновения, хватается за плечи Хосока, за его тепло — и пусть он совсем не замерз, пусть ему наоборот жарко, но человеческое тепло абсолютно другое и не сравнимо с другими величинами. Человеческое тепло существует не для обогрева тела — для обогрева души скорее. Особенно Хосоково тепло — самое лучшее… Хосок мягко отдаляется, облизывая свои губы, и Юнги почти хочет возмутиться, что всего этого вообще-то было слишком мало, но Чон мягко посмеивается, соприкасаясь с ним лбом: — Ну, Юнги, не все же сразу! — прикрывает он глаза, — просто теперь твоя очередь. — Моя? Как скажешь. …И мужчина напирает, зарывается руками в волосы Хосока и почти с рыком порывается к долгожданным губам, срывая новые и новые поцелуи, как переспелые ягоды с уже склоняющихся к земле переполненных ветвей. Чон задыхается, а потом обхватывает торс мужчины, чувствует даже, что Юнги приподнимает его, сжимая со всех сторон: таким пылким Юнги никогда не был, и это приятно удивляет Хосока — отвечает он ему с такой же горячестью, пылкостью, с такой же отдачей и с крепкими объятиями. Они даже на кровати Хосока оказываются — Чон и это не сразу понимает, полностью пропадая в обжигающем поцелуе Юнги, ягодицы которого он так беззастенчиво прижимает к себе и даже сжимает их. — Тебе не кажется, что мы торопимся? — Хосок хитро усмехается, и Юнги готов сожрать его хотя бы за эту вечную привычку мужчины подшучивать над ним. — Ты издеваешься, да? — придерживает его за плечи. — О, да, Мин Юнги, — Хосок приподнимается на постели и, обвивая шею руками, быстро целует в губы, — я очень люблю над тобой издеваться. Мое любимое, — Хосок раздвигает ноги, опускаясь обратно на кровать, — ты в курсе вообще, что ты — причина моей первой эрекции? И эякуляции, если уж на то пошло. — Ты мне такого не рассказывал. — Еще бы. Мы с тобой почти и не разговаривали, — усмехается, опираясь локтями о матрац, пока Юнги устраивается между его ног, — но о тебе я знаю больше, чем о ком бы то ни было. И ты обо мне. — Это правда, — Юнги склоняется над ним, проводя пальцами по гладкой щеке — тут заслуга вполне очевидного денежного гена, он-то помнит то акне-безобразие, когда им было по 15, но все же… лучшее лицо, к которому прикасались его пальцы — вот, где его пальцам самое место, — все правда, Хосок, — он, выдыхая, склоняется к непростительно пустым губам, которые сразу заполняет собой и почти валится на Хосока, когда тот нежно проводит пальцами по спине, а потом притягивает к себе, — Хосок, ты правда хочешь этого?.. — Лет десять уже, Мин, — он сжимает ягодицы лежащего на нем Юнги, но потом разжимает пальцы, — а… ты?.. — Лет десять плюс примерно один месяц, — прикусывает губу, — готов поспорить на гитару Джими Хендрикса, что я раньше тебя все понял, — кладет руки на его бедра, потом аккуратно поднимаясь до его живота, пока голова проделывает путь до шеи и делает там небольшую остановку, — Хосок, ты уж прости. Слишком сдерживать я себя не смогу, — слегка надавливает на грудь, — я… ну слишком хочу тебя. — Кто кого, а? — улыбается, сжимая руку Юнги на своей груди, — я-то ведь тоже кое-чему научился. Начинай. Потом моя очередь.***
Хосок, теребя горячий медальон на груди, буквально ощущает, как на его коже горят следы от поцелуев и прикосновений Юнги — даже в комнате, освещенной только лунным светом, он видит, что покрыт красными пятнами. С Мином, впрочем, картина примерно такая же удручающая: в какой-то момент Хосок забылся и впился в шею Юнги как самый настоящий румынский вампир — с зубами и рыком, как положено; но Мин, к счастью, вовремя воткнул свой кол, и внутренний кровосос внутри Чон Хосока перестал нуждаться именно в крови. С приятной тяжелой усталостью Хосок отрывает свое липкое тело от липкого тела Юнги, садясь на его бедра и все еще чувствуя мужчину в себе. Юнги быстро дышит, продолжая массировать красные ягодицы Чона, когда он игриво виляет ими. — Э… — Юнги судорожно поднимает голову — он все, конечно, понимает, но идти на четвертый заход уже через пять минут… ну это уже как-то… да, он сам сказал, что сдерживаться не будет, но что-то как-то как будто бы ему нужно немножечко перевести дух — в последнем раунде Хосок его, мягко говоря, обкатал. — Да шучу я, — смеется Хосок, опираясь руками о грудь мужчины, — ты в зал ходишь? — Да. — Круто, — устраивает лицо на груди, — Юнги. — М? — почти мурчит, поглаживая его волосы. — Сколько мужчин и женщин у тебя было? — Ну почему именно сейчас этот вопрос?.. — смеется. — А когда еще? Когда мы романтично будем встречать закат над Сеулом в самом дорогом ресторане города? — Если тебе нужна справка от врача, что я чистый, то ты все равно слегка опоздал… — Нет, — хмурится, — это почти единственная информация, которую даже мне было невозможно узнать. А мне о тебе все хочется знать. Все-все. — Гмх… наверное?.. Парней пять… и… три девушки. — Кто нравился тебе больше? В плане секса и отношений? — укладывается подбродок на груди, притягиваясь вплотную к его лицу, — у меня были друзья-бисексуалы, все всегда отвечали по-разному. Хочу знать это про тебя, Мин Юнги. Может, мне начать беспокоиться, что женщины тебе все-таки нравятся больше? — Ну… женщины приятные, — пожимает плечом, задумываясь. — Да. Согласен. — Ты с ними… тоже? — Мин, серьезно, посмотри на меня, — хохочет, — если в Корее это, возможно, понятно не всем, то в Штатах тебя сразу сканируют и видят, кто ты есть. Родители, если честно, до сих пор тешат себя иллюзиями о том, что я однажды обрадую их внуками… Ну так… женщины тебе…нравятся больше? — Женщины приятные, но с парнями… всегда как будто больше чувств. Но не со всеми. Недавно понял. — С какими у тебя больше чувств? У тебя есть типаж? — обхватывает его лицо руками и, не удерживаясь, целует в губы: «Пусть твоим типажом буду я, пусть твоим типажом буду я!» — Угу, — мычит в губы, — есть один типаж. Зовут Чон Хосок. — Убил, — валится обратно на грудь Юнги, поглаживая по коже. — А что у тебя с бывшими?.. — Ты как будто не знаешь? Или мне подыграть тебе? — Это было совершенно случайно, я не делал это специально. Само все так сложилось! — закатывает глаза Юнги, — и бывший твой мудак полный. Ты знал, что он уклонялся от оплаты налогов? И вообще-то у него еще и любовник был? — Звучит так, будто ты мой сумасшедший преследователь, который знает обо мне такие детали. — Ты таким не стал только потому что я тщательнее скрывал свою персональную информацию, — приподнимает бровь, — тот случай с ICQ меня многому научил. — То, что он уклонялся от оплаты налогов и то, что он мне изменял, я узнал из анонимного письма. Спасибо, — целует в грудь, потом гладит мягкую кожу Юнги, — так бы он меня еще долго дурил. А я ему почти остров купил!.. — Я… не хотел вмешиваться, — обнимает за талию, — но не вмешиваться не мог. — Я знаю, — Хосок протягивает руки к волосам, поглаживая их, — и после этого случая я совсем запутался. Все думал, почему ты тогда не приехал на мой день рождения?.. Я ведь ждал тебя больше всего на свете, а ты мне какого-то Канье Уэста отправил. Когда ты не приехал, я подумал, ну… значит, это все игры. Но мы, наверное, оба не были готовы прекращать эту игру; я понял, что мы повзрослели, только после твоего «анонимного» письма. С первой буквы, кстати, понял, что это ты, — смеется. — Так странно все это. Мне просто страшно было, Хо. Не знаю, почему именно — все изменить, наверное. И… после письма прошло еще… сколько? Пять лет? — Пять лет самого лучшего флирта, самых красивых ухаживаний и самой большой любви в моей жизни — разве это слишком плохо? Хосок говорит это беззаботно, лишь только потом понимая, как оговорился. «Любовь». В общем-то они еще не успели обсудить с Юнги текущий статус их отношений, и Хосоку не хотелось бы обременять его своими чувствами, но и обманывать себя Хосоку тоже не хочется: он знает, что все, что он ощущает к Юнги — это и есть самое светлое, теплое и приятное в нем, но он все равно прикрывает губы рукой, а потом вглядывается в изменение мимики Юнги — если хорошо знать как это все работает, то с человека буквально можно считать чувства… …Но Юнги тоже изучал физиогномику, поэтому, соответственно, подкован в этом вопросе: в этом плане к нему не подобраться, поэтому Хосоку остается только напряженно ждать оглашения приговора. И Юнги снова бьет на самое поражение. — Все в порядке, Хосок, — гладит нежную кожу на спине, — я люблю тебя. Это же очевидно. Можешь спрашивать у меня и говорить мне все, что угодно. — Ты мне поверишь, что я на прошлой неделе почти купил для тебя джет, чтобы ты летал ко мне на выходные в Эл-Эй? — смущаясь, прячет лицо у шеи мужчины. — Почему же не купил? — хмурится, надувая губы. — Вспомнил, что у тебя уже один есть. А потом подумал, что не выживу жить через целый океан от тебя — достало. Чего мне эти Штаты — мой дом тут. Ты тут. Юнги. — Хосок… — Юнги, приоткрывая глаза, вдруг хмурится, и Хосока почти пугает такое выражение лица, — где, блин, Ким Тэ?… Я состояние за него выложил!… Чон громко смеется, прикусывая губу: — Юнги, а где гитара Джими Хендрикса? — Ну… — закатывает глаза, — я построил для гитары отдельную комнату…. — Ну вот и я для Ким Тэ строю отдельную галерею в семейном доме, — хохочет, — ты вообще в курсе, почему я им заинтересовался когда-то? Дурачила, у тебя в комнате висела его репродукция, — усмехается, садясь на бедрах, — Юнги. А чья, получается, очередь сейчас?… Юнги, улыбаясь, прикрывает глаза, чувствуя, как Хосок еще больше прижимается к нему. — Хосок. Твоя очередь. — Я тоже тебя люблю, Юнги, — целует в губы… …(и думает о четвертом заходе)