Guts me like a knife

Двадцать семь лет. Двадцать семь лет мертвого сна, и вот он снова может видеть перед собой ее суровое лицо. Знает наизусть каждую маленькую деталь, способен воспроизвести в памяти каждую ее реакцию: как залегает невидимая морщинка между бровей, когда она хмурится, несогласная и готовая спорить; как привычно, отработанно ложится на эфес Туманного рука, когда ее что-то тревожит; как блестят ее глаза, выдавая глубоко скрываемые чувства, когда она подхватывает его идеи, и когда они говорят по душам – наедине. Сколько раз он слышал, что его ожидание бессмысленно? Сколько раз ловил шепотки, что она никогда не проснется, а ему нужно двигаться дальше?.. неважно. Его ожидание окупилось. Могло прочти и пятьдесят, и сто, и тысяча лет, он нашел бы способ дождаться. Она всегда будет его неоконченной миссией – всегда будет первой, о ком он подумает, первой, к кому он обратит взор. Всегда. Он смотрит, как Сара изучает карту – отмеченные места появления больших групп ревенантов создают паттерн, который им еще предстоит разгадать. Она опирается о стол совсем рядом с ним, они едва не соприкасаются локтями, но она так сосредоточена, что будто не замечает этого. Трудно понять, жарко ли в комнате или же это жар, сжигающий его изнутри, а может – может, это ее жар, солнечное тепло, разжигающее пламя в его душе. Трудно сосредоточиться на следах. В любом случае, он изучал вопрос ревенантов и их абсурдно организованных нападений достаточно, чтобы помнить все отметки на карте наизусть. Даже будь это иначе, он бы не смог сосредоточиться сейчас. Двадцать семь лет невидимой, нерушимой границы между ними – и вот она здесь, и все еще бесконечно недосягаемая. Люций продолжает смотреть – на нее, не на карту, ни на что больше. Способен воспроизвести ее лицо в малейших деталях, но все еще не может насмотреться, напиться. Хочется протянуть руку и коснуться ее волос, и кажется, что это его желание осязаемо для кого угодно, не только для эмпатов. Сара снова хмурится, опираясь о стол напряженными руками. Кончик ее пальца отстукивает какой-то ритм, настолько отмеренный, что эта идеальность показалась бы неестественной в каком угодно другом случае. Не в ее, впрочем. Она всегда была математично-выверенной, особенно в моменты стресса. -- Карта не скажет тебе больше того, что на ней уже отмечено, -- его собственный голос звучит глухо, издалека, чужим. Фраза – машинальная защита, как и улыбка, доведенная им до совершенства. Все это должно скрывать, что бушует у него внутри, но способно ли утаить правду от нее? Как она может не видеть? Ее глаза, бездонные теплые омуты, встречаются взглядом с его, и она замирает. Словно в замедлении Люций видит, как дрогнули ее губы, как приоткрывается рот, будто она собирается что-то сказать, но не решается. Или, может, дело не в словах. -- Люций… Его имя слетает с ее губ тихо, едва слышным шепотом, но проникает в сердце раскаленной иглой. Как она может не понимать, что делает с ним? Сара продолжает молчать, не разрывает контакта, и мгновение переплетения их взглядов кажется вечностью, заключенной в мгновение падения капли. Он слышит, чувствует, как она выдыхает, видит румянец на ее щеках, этот знакомый блеск в зеркалах глаз. Он ощущает ее тревогу без слов, и вместе с тем – что-то другое, и ему хочется молить всех, в кого он не верит, чтобы знать наверняка, что она чувствует то же, что и он. Он осознает, как близко к ней, к ее родному лицу, только когда воздух, которым они дышат, становится общим. Еще мгновение, и он мог бы коснуться ее, коснуться ее губ своими, и все снова стало бы как раньше. Так, как должно, как предназначено, и… Нет. Нет, этот выбор она должна сделать сама. Тогда, когда будет готова, когда захочет этого сама. И Люций отстраняется, отворачивается к карте, прячась за привычной уверенной улыбкой, будто весь его замысел изначально к этому и сводился – наклониться и показать через ее руку одну из точек, отмеченных ранее. -- Впервые аномальное скопление мы заметили здесь. Думаю, тут все и началось. Он слышит судорожный вздох Сары, боковым зрением ловит, как она убирает прядь волос с плеча, будто чтобы занять руки. Это приносит ему маленький укол удовлетворения, пусть и лишь на мгновение. Потому что за удовлетворением вновь приходит это тянущее чувство. Она достает его уязвимости вернее заточенного клинка. Она может разрушить его так легко, даже не подозревая об этом. Сгорает ли она изнутри так же, как пламя желания сжигает его? Сколько бы времени они ни проводили вместе, этого никогда не бывает достаточно. Никогда не будет достаточно. И яркость этих чувств не пройдет, Люций знает это вернее самого себя. Знает ли она?