as clear as mud

      Тяжело переться домой, даже с другом, чтобы снова принести дерьмовую оценку, рядом идёшь ты. Блеешь как овца про какие-то комиксы своего брата и новые пластинки. Мне невыносимо больно ощущать на себе твой взгляд, полный восхищения, будто кости ломает. Я хочу улыбнуться в ответ, но не могу. В голове назойливым шумом мелькают твои слова — суть я, конечно, уловил, но так и не понял, к чему ты ведёшь, если честно, я даже не пытался вникнуть в смысл этого бесконечного монолога.       — Джерард, повтори, пожалуйста, я немного прослушал, — виновато чешу затылок и смотрю на парня, а у него взгляд гаснет после моих слов. Стоит, опустив глаза, и чуть ли не плачет. — Я тебя обидел? Прости. — Джерард слабо кивнул и, активно жестикулируя, повторил то, что через секунду снова вылетит у меня из головы.       — Так вот, слушай: даже не представляешь, какую пластинку я смог урвать вчера! Она была такая дешёвая и потрёпанная... — а дальше снова белый шум, не могу разобрать ни слова, собираюсь с мыслями только тогда, когда ты заканчиваешь говорить. — В общем, на лицевой стороне есть небольшая царапина, и я понятия не имею, что с ней делать, потому что она портит мои две самые любимые песни! Нет, ты понимаешь? Две любимые песни, ради которых я всё это покупал! Почему продавец ни о чём меня не предупредил? — Я невольно улыбнулся возмущениям, доносящимся из твоего надорванного от крика горла. Ты и дальше что-то болтаешь, когда мы подходим к моему дому.       — Ладно, до завтра, чучело! — сказал ты и торопливо скрылся за поворотом.

***

       Я сонно распахиваю глаза, потревоженный нервным стуком в форточку, и вижу знакомую фигуру. Ты всегда любил бесцельно шататься по залитым лунным светом ночным улицам, где кроме тебя — никого. Я открываю форточку и впускаю тебя в свою комнату. Прохладный ветер колышет пожелтевшие занавески, и ты, задевая гриф моей гитары и стопку нелепых эскизов, на полях которых написаны заметки для будущих песен, с грохотом приземляешься на кровать.       — Фрэнк, идём гулять под дождем? И прежде, чем ты что-то скажешь: у меня с собой пиво в рюкзаке, — такой аргумент довольно сильно привлекал меня. Я наспех накинул на себя чёрную толстовку и, слыша шаги из маминой комнаты, выпрыгнул в окно, приземлившись в колючие кусты у себя под окном, сбив коленки в кровь. Мы бежим так быстро, чтобы успеть до закрытия парка, что влажный воздух вязкой массой оседает в наших прокуренных лёгких. Тащишь меня за локоть в глубину лесной рощи, ближе к заброшенному кладбищу, где тишина и спокойствие, где нет камер и людей, а есть только мы, молодые и беспечные, и эта дождливая беззвёздная ночь — наша.       — Садись, — улыбаешься краешком губ, поправляя края забавного пледа в цветочек, который явно стащил из комнаты родителей. Ты достаёшь из кармана пару жвачек и два надломанных от неаккуратного ношения в кармане сахарно-лимонных печенья. Мы долго сидим молча, ты не можешь оторвать взгляд от иссиня-чёрного неба, с которого мелкими бусинами сыплются прозрачные влажные капли, я же с неподдельным интересом разглядываю силуэты полуразрушенных надгробий, на которых витиеватым шрифтом увековечены чьи-то имена.        — Что ты будешь делать, если я пропаду? — отрешённо шепчешь ты, а мне и думать о таком страшно. Я затыкаю тебя сахарным поцелуем с лимонными крошками в уголках рта. Не смей мне говорить такое. Никогда, слышишь? Я глажу тебя по волосам и мягко улыбаюсь, глядя в твои распахнутые от удивления глаза. Это слишком хорошая картинка, запечатлею её на подкорке своего разума, буду каждую ночь открывать свою маленькую галерею в голове и просматривать это фото. Я так тебя люблю, Джерард Артур Уэй.