Побудь со мной

      Противная сладость в виде ликёра стекает по глотке, пока слёзы отчаяния покрывают дрожащие ладони Виолетты. Она — убожество, ебаная ошибка природы, которую исправить можно лишь одним действием, одним шагом в пропасть, но Малышенко настолько слабая, что ей даже это сделать не по силам. Только алкоголь с утра пораньше, только сигарета меж обожжённых пальцев и искусанные до мяса губы. А в дурной голове кроме отвратительных и грязных мыслей она.       Лиза. Светлая и добрая, самая лучшая. Благодаря ей жизнь Малышенко не выглядела серой пустотой, Лиза подарила ей смысл жить, а потом исчезла, невольно столкнув в ледяное море одиночества. Ушла, забрав с собой весь свет, и оставила лишь разъедающую тело боль. И вновь загоны, и снова пустая квартира. Большая, уютная, но такая ненужная без неё.       Ненужная квартира, ненужная Виолетта. Раньше матери и самой себе, а теперь ещё Лизе. И виновата в этом только Ви.       — Я устала, Малышенко. Я пиздец как устала всё тащить на себе. — застёгивая нервно куртку, шепчет девушка.       Виолетта же улыбается во все тридцать два зуба и шаткой походкой бредёт к Андрющенко, бережно обнимая бутылку пива. Пятую иль шестую — Елизавета уже со счёта сбилась.       — Зай, ты в магаз собралась? Купи ещё пару бутылочек, я в долгу не останусь. — смеётся, тянется поцеловать, но Лиза, покачав головой, выскальзывает из объятий.       — Нет, Вил, я не в магазин. Я возвращаюсь домой.       Слёзы на щеках, в трясущихся руках спортивная сумка, а во взгляде сплошное разочарование, что проникает в самую душу Ви. Лишь через несколько секунд приходит осознание сказанного, и улыбка пьяная сползает с лица. Её Лиза уходит, бросает, поддавшись какому-то ебучему порыву.       — Это, типа, ты меня так бросаешь, да, Лизка? — вскипает сразу же, рычит как псина дворовая и, не дождавшись ответа, хватает за пальцы грубо. — Хули ты молчишь-то? Лиза, блять!       Но в глазах зелёных ни грамма испуга, только усталость и желание уйти спокойно, без ругани и битой посуды, однако нетрезвой Малышенко этого не понять. Она дышит часто, зубами скрипит и на Индиго пристально смотрит, не отрываясь. У них же всё было хорошо, практически идеально, и в чём, сука, проблема, Лиза не говорит. Молчит как рыба, а молчание напряжённое давит на Вилку, по вискам бьёт с мощнейшей силой и заставляет перебирать в голове самые худшие варианты. Неужели разлюбила? Или нашла кого-то другого?       — У тебя кто-то появился? — вопрос слетает с губ, и Андрющенко морщится, выхватив тёплые пальцы из руки.       — Нет. Я тебе не изменила, если ты так думаешь, Вил. Я просто хочу побыть одна и всё обдумать. А сейчас, пожалуйста, ложись спать, постель я расправила уже, и… — говорит-говорит-говорит, а Виолетта хмурым взглядом по чёрным волосам скользит, по глазам цвета зелени и по тонким любимым губам, что шептали ночами «люблю».       — Что обдумать?       Злость кипит, почти что выплёскиваясь наружу, раздражение растёт словно снежный ком, но Ви себя сдерживает. Сдерживает из последних сил, вспоминая все слова любви и поддержки, что слышала из уст девушки. Но ебаные мысли стучат по мозгам, выворачивают все остатки уважения и здравомыслия, внедряя одну мерзость.       Лиза наигралась и выбросила.       — Нужны ли нам эти отношения. Нужна ли я тебе. — набравшись смелости, отвечает и сводит брови на переносице.       — Конечно, блять, нужна. Ты чё говоришь такое?       А злость больше не может сидеть в глубине и отмалчиваться. Не может терпеть, ждя снисхождения. Виолетта усмехается криво и вновь за пальцы цепляется, прожигая глазами Андрющенко.       — Успокойся, пожалуйста, и иди спать. Ты пьяная, очень пьяная, Вил. Проспишься, я приеду завтра вечером, и мы спокойно поговорим. Решим мирно и…       Злость уже обволакивает Виолетту, топит нещадно, и всё хорошее, светлое, что было в их отношениях забывается, исчезает как снег под ярким солнцем. Мерзость, слабость и резкие слова, за которые в трезвом состоянии Вилка бы себя ударила со всей дури:       — Хочешь съебаться — съёбывай, мне похуй. Правильно твой бывший говорил, что ты конченая дура. Я, бля, даже не удивлена, что он тебя кинул. Ты походу не способна на нормальные отношения, тебе лишь бы всё испортить. Скажи честно, тебе в кайф вся эта хуета?       Но в ответ лишь грустная улыбка и тихое, произнесённое сквозь слёзы «до завтра, Вил».       Виолетта не помнит, в какой момент Лиза ушла, не помнит, как отключилась на полу с пустой бутылкой водки в руках и в грязной, пропахшей дешёвым пойлом футболке, но сдавленные всхлипы и нежное касание пальцев к щеке отпечатались в её памяти на долгое время.       Утро не было добрым, утро не было радостным, и всё из-за того, что в нём не было Лизы. Не было приятного запаха свежесваренного кофе, не было нежных поцелуев в оголённое плечо. Не было ничего кроме пересохшего горла и боли в голове. Только пустая квартира и пустые бутылки из-под алкоголя. Ни записки, ни сообщения, ни вещей Лизки, но зато неожиданно ворвавшаяся мысль, воспоминание, что казалось полной бредятиной или сном. Лиза почему-то ушла.       И причина ухода заключается, скорее всего, в самой Вилке.       Она и есть причина.       — Зая, а у тебя сегодня разве не выходной? Я проснулась, и тебя нет, вещей твоих тоже. Чё вчера случилось-то? — смеётся в трубку, ища аптечку в ящичках ванной комнаты. — А где у нас аптечка, Лизок? Башка разрывается пиздец, я всю ванную прошерстила…       — Я приеду вечером, Вил, а аптечка у нас всегда находилась на кухне.       Холод. Вздохи. Печаль в голосе. А в голове у Ви пустота и плохое предчувствие, подкреплённое непрочитанными смс.        Время до вечера тянулось крайне медленно, паршиво, оно прошло опять с бутылкой в обнимку и привкусом табака на губах. С чувством полного одиночества и желанием набухаться до отключки. Но странное состояние Лизы не позволяло сделать этого, и Малышенко ждала, тупо залипая в социальных сетях.       Когда Индиго пришла, Виолетта не получила привычный поцелуй в губы, не получила ласкового взгляда и греющее сердце « котёнок, я дома». Вместо этого слабая улыбка и отрешённость в голосе:       — Пойдём на кухню.       И пять минут тишины, что бьют по нервам хуже диких криков. Лиза молчит, помешивая сахар в чашке, и делает глоток, пока Вилка собирает разбросанные по кухне бутылки. Лишь кинув последнюю в пакет, опускается на стул и вглядывается в лицо своей девушки.       — Мы вчера поругались, Лизок? — спрашивает осторожно и боится услышать ответ утвердительный.       — А ты ничего не помнишь? Хорошо, Вил, я тебе напомню. Когда ты вчера напилась в очередной раз, я психанула и решила на пару дней уехать к маме, но ты подумала, что я тебя бросаю, и сильно разозлилась…       — Я тебя… ударила? — сглатывает, а внутренности сжимаются, сковав тело спазмом.       — Нет. Конечно нет. Но ты напомнила мне про мою прошлую жизнь, про бывшего, и, Виолетт, услышать такое от тебя было очень больно. Ты же единственный человек, который знал абсолютно всё про тот ужас. Я даже маме не рассказывала столько, сколько знаешь ты. И, блять, я…я не знаю, что делать дальше…       С каждым словом сердце щемило, сгорало от грусти в родном голосе, и Малышенко хотелось удавиться от собственного ублюдства. Руки чесались ударить себя, но под взглядом Лизы и шевельнуться было страшно. Страшно и за руку взять, что лежит в нескольких сантиметрах от пальцев Вилки.       — Лиза, милая… Я такая дура, прости меня, пожалуйста… Блять, зая, я немного перепила вчера и… и клянусь, такого больше не повторится. Прости. — сбивается, сдерживая слёзы, но в глаза зелёные не смотрит. Боится увидеть отвращение, боится не отыскать в них любви. Она боится, а Андрющенко смеётся грустно, убрав резко руку со стола.       — Ладно. Однако важны не слова, Вил, а то, почему ты их мне сказала. Точнее в каком состоянии.       — Я…я не понимаю.       — А я сейчас всё объясню. У тебя, Ви, алкогольная зависимость. Не отрицай этого. Ты пьёшь каждый божий день, придумывая какие-то глупые поводы и отговорки, а это неправильно, ужасно. Тебе же всего двадцать лет, вот зачем ты над собой издеваешься, скажи мне?       Вилка не знает ответа на вопрос. Не пытается подобрать слова даже, лишь молчит и носом боязливо шмыгает, понимая, что фразы по типу «мне так легче жить» глупые до невозможности. Так же оправдываются алкоголики, верно?        — Зая, я брошу, честно… — и её перебивают на середине.       — Ты говорила так много раз. И тогда, когда я тебя забирала из полицейского участка, и тогда, когда ты умотала на несколько дней в Воронеж и не отвечала на звонки. И даже, блять, в мой прошлый день рождения, когда ты разгромила полквартиры, а мне одной пришлось убираться всю ночь и в перерывах таскать тебе тазики. Вил, я реально устала. Мне очень больно, что мой дорогой человек гробит себя, а я ничем не могу помочь. И ладно бы ты хоть как-то пыталась, но нет, твои слова не подкрепляются действиями. Вчера я думала, что просто отдохну несколько дней и вернусь назад, но сейчас я приняла решение.       И больно так, как-будто бьют с ноги, вжимая лицо в асфальт и грязь. Больно до слёз и тремора в конечностях. Однако Виолетта понимает, что Лизе больнее в тысячу раз, и от этого чувство ненависти к себе разрастается, затапливая душу.       — Лиз, пожалуйста…       — Я хочу взять перерыв в отношениях.       Перерыв, а не расставание, но слёзы скатываются по щекам, сдавливая горло. Малышенко вскакивает со стула и перед Лизой на колени падает, уткнувшись лицом в тёмную ткань джинсов. Её трясёт, ломает, и она, боясь остаться в одиночестве, срывает голос в рыданиях:       — Не уходи! Пожалуйста, не уходи, Лиза! Я… я не смогу без тебя, пожалуйста, Лизонька! Зая, я всё сделаю, всё что угодно, только не бросай! Ударь… ударь меня, пожалуйста, но не уходи!       — Я не буду тебя бить, Виолетта, — качает головой, поджав губы, и ладонью к волосам тёмным притрагивается.       Гладит ласково, согревает своими касаниями, а слёз всё больше и больше. Потому что без нежности и тепла Вилка умрёт. Умрёт без Лизы, что всегда была рядом и не позволяла захлебнуться в ненависти к себе.       — Пожалуйста, Лиза! Мне страшно, мне очень страшно…       — Прости, Вил. Я не могу. — рука соскальзывает с макушки, но Виолетта поднимает голову и, крепко обхватив чужое запястье пальцами, целует светлую кожу, смотря снизу вверх.       В глаза, полные боли и тоски, в глаза, где больше не сверкает обожание. Только боль и мысленное «мы не смогли». Поцелуи на руках, а из влажных губ жалобное:       — Побудь со мной ещё немного.       Андрющенко слабо головой кивает, выдавив улыбку. Пальцы тянутся к мокрой от слёз татуированной щеке, и Виолетта льнёт к ладони, прикрыв веки. Хоть напоследок почувствовать тепло, хоть напоследок ощутить её прикосновения к телу. Мягкий поцелуй со вкусом слёз, без пошлости и грязи, и тихие-тихие слова, пропитанные нежностью:       — Идём в спальню, котёнок.       Очутившись в комнате, девушки опускаются на постель, не говоря и слова. Ви макушкой к груди Лизы прислоняется и за руку крепко берёт, до хруста костей сжимая. Держит, поглаживает пальцами, а дыра на сердце становится больше. Если Индиго решила уйти — она уйдёт, и Вилка остановить её не сможет. Слёзы без остановки стекают по коже, а Лиза к себе прижимает плотнее, прошептав:       — Мы не расстаёмся, я всё ещё тебя люблю, Вил. Просто я не могу быть с человеком, который столько пьёт. Мне тяжело контактировать с пьющими людьми, и я не хочу, чтобы наши отношения испортились вконец. Ты…       — Я безумно тебя люблю и я брошу, обещаю. — и, поднявшись, оборачивается и заплаканными глазами в чужие заглядывает, где теплится надежда.       Андрющенко усмехается горько и, опустив взор на губы, слабо улыбается. Виолетта ничего понять не успевает, как вдруг её нежно целуют, взяв лицо в ладони. Язык медленно линию губы очерчивает, в рот толкается, пока Ви скрытые тёмной рубашкой плечи обхватывает, дрожа. Ей так не хватало тепла, не хватало Лизы, пусть она и была рядом долгое время. Виолетте всегда было мало её.       Она, почувствовав на своём теле тёплые руки, отвечает на поцелуй и спиной на подушки откидывается, утянув за собой любимую. Та, отстранившись, уголком губ улыбается и в шею мокро целует, задирая рукой футболку. Пальцы под ткань проскакивают, к груди ведут, а Ви навстречу касаниям выгибается и шумно дышит.       — Зая.       Ласково. Трепетно. Умоляюще. В глазах Лизы загорается огонёк, и она сосок потирает мягко, отлично зная, что Вилку любые прикосновения к груди заводят. Быстро сняв мешающую вещицу с тела Малышенко, Индиго к ключице языком притрагивается, скользит, наслаждаясь чувственными стонами и не убирая ладонь с полушария.       — Потерпи, котёнок, — кожу бархатную всасывает, оставляя заметные пятнышки.       Лиза языком по ареоле кружит, пальцами поглаживая живот. Короткая улыбка, и Андрющенко сосок слегка прикусывает под стоны Ви. Поцелуи на ложбинку обрушиваются и спускаются ниже и ниже, пока не доходят до нижнего белья. Виолетта вздрагивает легонько, ощутив горячее дыхание сквозь тонкую ткань трусов, и пальцы тянет, желая поскорее снять их.       — Давай помогу, — Лиза стягивает бельё и откидывает в сторону.       Согнув ноги Вилки в коленях и разведя их в стороны, девушка устраивается поудобнее и притягивает к себе за бёдра. Поцелуи на светлой коже, поцелуи на татуировках, и язык уже по промежности мажет, собирая обильную влагу. Малышенко неуверенно ладонь кладёт на темноволосую голову и стон выпускает из груди, почувствовав, что движения ускорились. Кончик языка к клитору прикасается, обводит его, а Ви, боясь быть громкой, собственные пальцы кусает и глаза закатывает.       Смазка по бёдрам стекает, взгляд притягивает, а Лиза, хмыкнув удовлетворённо, двумя пальцами проникает во влагалище. Толчки плавные совершает, не переставая стимулировать клитор языком. Слабые стоны долетают до ушей, Индиго нехотя отстраняется и, сверкая глазами, качает головой:       — Зачем ты себя сдерживаешь? Не нужно, котёнок.       И Лиза скорость толчков увеличивает, вновь прильнув к клитору. Она губами его обхватывает, посасывает, а сладкие стоны, ласкающие слух, затапливают спальню. Не ругань и не пьяные истерики Ви, а стоны удовольствия, за которые Индиго продала бы душу. Только их бы слышать и больше ничего. Только ими бы наслаждаться и ради них жить, однако бесконечные пьянки Виолетты всё разрушают. Гармонию в отношениях, здоровье и веру в совместное будущее.       Движения навстречу, пальцы в тёмных прядях и влага на коже. Нежность в касаниях, сладость на языке и сводящее с ума:       — Лиза...       Малышенко кончает, несильно сжав голову Индиго между своих ног, и пытается отдышаться. На секунду забылось даже, что Лизка уйти должна, и когда та накрывает обнажённую Ви пледом, мысль бьёт по голове кувалдой. Виолетта тут же вскакивает и обнимает девушку, уткнувшись лбом в грудь. Страшно остаться одной, страшно остаться без Лизы, и слёзы вновь наворачиваются на глаза.       — Останься, прошу.       Но в ответ непреклонное и режущее душу на маленькие кусочки:       — Извини, Вил.       И, чмокнув в лоб, отстраняется и быстро выходит из комнаты. Сердце Вилки разбивается на малюсенькие осколки, и жизнь в мгновение меркнет, заставляя задыхаться от собственных мыслей.       Лиза никогда не вернётся.

***

      Бросить пить оказалось сложнее, чем Ви думала. Без алкоголя жизнь казалось серой, как старые фильмы и как существование в пустой квартире. Ужасно, гадко и омерзительно. Жить без Лизы омерзительно. Не привыкла Виолетта засыпать без неё, не привыкла находиться в удушающей тишине.       Пусто, одиноко, а взгляд на бутылку вина падает, заманивая. Обещала ведь Лизе, клялась, но без неё стало хуже в разы. Душа ноет, плачет, и радости нет. Ничего нет, и только ощущение безысходности. Хочется упасть в объятия и прикоснуться к мягким губам, но Вилка не заслуживает этого, потому что проебалась вновь.       — Лизок, милая, прости, я опять выпила. Держалась, блять, больше недели, и... и не вышло. Прости. — плачет, разговаривая на громкой связи, и нос утирает.       — Вил, ты дома? — взволнованно спрашивает и, получив ответ, добавляет. — Закройся, пожалуйста, и ложись спать.       — Мне очень плохо. Лиз, я... я не могу, мне нужна твоя помощь, нужна ты. Я чувствую...       — Вот зачем ты пьёшь? Скажи.       — Не знаю. Я так живу с тринадцати лет, и сейчас тяжело отвыкнуть от прошлого. Просто знаешь, когда я выпью, мне сразу легче, и вроде бы не кажется всё хуёвым. Настоящим человеком себя чувствовать начинаю, типа. И даже жить хочется. Не приходится притворяться, играть. Я становлюсь счастливой, когда набухаюсь.       — А со мной ты разве не была счастлива? — и лёгкий укор в голосе.       — Зая...       — Спокойной ночи.       Вызов завершён. Виолетта, резко скинув со стола недопитую бутылку вина, смотрит на разбитое стекло и на лужицу красную, после пряча лицо в ладонях. Теперь услышит она ласковое «котёнок» только в старых голосовых, увидит Лизу лишь во снах, потому что та ушла навсегда. Ушла, оставив в одиночестве, и винить её в этом Малышенко не может.       Любит до безумства, но одной любви оказалось мало.