Значит, ты довольна

      Андрей смотрит такими пёсье-преданными глазами, что ей и правда хочется верить в его искренность и готовность исправится. Он не спорит, не огрызается и исправно помогает по дому. Даже врёт, что вернулся в музыкалку. Ей бы пора поверить. И в музыкалку, и в то, что она хороший педагог.        Если бы не тяжёлый взгляд, которым Андрей её не прожигает, а буквально нагибает на всех горизонтальных поверхностях, стоит хоть на минуту утратить бдительность и расслабиться.        Она чувствует этот взгляд спиной, когда готовит завтрак. Ловит в зеркале по утрам, чистя зубы. Встречает на пороге квартиры, когда Андрей возвращается затемно со сбитыми в фарш костяшками. Она уже даже не пытается их обрабатывать, смирившись с бессмысленностью этого процесса. Всё равно через день, максимум два, он снова их разобьёт, сорвав старые корочки.         Ире бы списать всё происходящее в жизни на собственное воображение и пресловутое «показалось», как это успешно делают десятки тысяч советских женщин (и это только официальная статистика). Не подрался Андрей, а упал. А деньги заработал честным трудом, а не выбивал из детей. А по ночам она просыпается из-за пресловутого сбитого режима, а не из–за проседающего под чужим весом матраса.        Андрей не спрашивает и не объясняет. Просто берёт, что хочет и как хочет. Благо, делает это, когда Юля уже спит. Ночует девочка, кстати, теперь на раскладном кресле в зале, по соседству с диваном, на котором спит её брат. Такое нововведение было сделано, чтобы Ирина Сергеевна могла спокойно отдохнуть в спальне после суточной смены без ворочающегося ребёнка под боком. Вот только сон её прерывает теперь другой воспитанник, правда не под боком, а преимущественно за спиной.        Ира начинает бояться выходных и праздников, выпадающих на будние дни. Если Юлька будет в садике, то всё может произойти без покрова темноты и тишины. А это страшно. Это стыдно. Это уже без шансов сделать вид, что тебе приснился кошмар (ха-ха, эротический). И это вдвойне пугающе, потому что возможно придётся смотреть в эти злые, лишённые и намёка на жалость, глаза, пока её будут в очередной раз…       В очередной раз что? Насиловать? Она не особо то и сопротивлялась в такие моменты. И Ирина Сергеевна может сколько угодно уверять десятки тысяч советских женщин в том, что они не виноваты. Сама то она своей ментовской шкурой ощущает разницу между «сама дала» и «изнасиловали». Пока ты не кричишь во всю глотку, не кусаешься, не брыкаешься и не готова проломить противнику голову, ни хера ты не жертва насилия. Ира может сколько угодно оправдывать себя тем, что не хочет травмировать ребёнка, находящегося в соседней комнате, но горькая правда в том, что никто не мешал ей днём пойти в родимое отделение милиции и написать заявление.        Не идёт, не пишет, помалкивает в тряпочку и в собственную подушку, пока Васильев вколачивает в неё свой член и выколачивает из неё оргазмы. Кстати, с каких пор жертвы изнасилования кончают?        Противный писк оповещает Ирину о закипевшей воде в недрах старого чайника. Снимая его с плиты, она случайно бросает взгляд в окно. Васильев, даже не пытаясь прятаться, о чём-то переговаривается с лысым парнишкой явно старшего универсамовского возраста. Ирине уже доводилось лицезреть эту бандитскую рожу. Преимущественно, во время проведения задержаний в районном ДК. И общение Андрея со столь сомнительной личностью явно не вязалось в её исправительно-спасательную миссию. А также в обещания самого парня взяться за ум.        Натянув куртку прямо поверх домашнего платья (в шортах она старается лишний раз теперь не щеголять) и наспех застегнув сапоги, Ира несётся вниз по лестнице, как школьница, увидевшая из окна понравившегося мальчика. Впрочем, она когда-то такой и была. Недолго, правда.        Мартовский воздух принёс с собой призрачный намёк на скорое тепло и промозглость, вызванную растаявшим снегом. Идеальная погода, чтобы заболеть и свалиться с бронхитом на пару недель.        Андрей даже не пытается спрятать сигарету. А что, ему уже можно курить при старших? Судя по спокойному, даже безмятежному выражению лица его товарища, да. Последний окидывает выскочившую из подъезда Иру узнающим взглядом, но не спешит ни ретироваться, ни здороваться.        – Пальто, твоя?        Андрей удивлённо поворачивает голову, наконец-то замечая свою опекуншу. Сигарету по-прежнему не убирает. У неё и раньше не оставалось сомнений в наличии у него пагубной привычки, но смолить в её присутствии он не решался. А теперь спокойно подносит сигарету к губам и делает глубокую затяжку.       – Моя.        Она сперва не понимает, к чему это, продолжая пялится на облачко дыма, которые Андрей выпускает изо рта. Красиво. Когда до неё доходит смысл этого «моя», по коже проносится табун мурашек. Она что, теперь «под ним ходит»?! Она взрослая женщина, младший лейтенант милиции, его опекун, в конце концов! То, что творится в их квартире за закрытой дверью, остаётся, безусловно, полным пиздецом. Но пиздецом, который существует только между ними, на их совести. И втягивать себя в блатную чепуху Ирина точно не позволит.        –  Андрей, тебе домой пора.        Его собеседник давится усмешкой. То ли от её слов, то ли от её тона. А вот сам Васильев такого веселья не разделяет. Он делает ещё одну затяжку и разворачивается в сторону собеседника, бросив ей:       –  Домой иди.        Ирине будто снега за шиворот швырнули. Он просто так взял и указал, что ей делать? Вот так нагло, беспардонно и по-хамски?! Её теперь на один уровень с группировщицами поставили? Или как у них там девушек бандитов называют?        Ирина старается, чтобы голос её звучал строго и холодно. Однако подходить ближе и предпринимать какие-то более активные действия не спешит. Этот лысый не один раз попадал в отделение милиции, и не к ней, в детскую комнату, а в кабинет следователя под присмотром оперов, как один из самых жёстких универсамовских. Чего можно ожидать от такого, подумать страшно. Лишний раз провоцировать не хочется. Но и оставлять всё вот так Ира не собирается.       – Чтобы дома был через пять минут. Я не шучу. У меня с тобой серьёзный разговор будет.        В ответ её прожигают именно тем самым взглядом, который она боялась увидеть. Ира всматривается в это лицо и не узнаёт того мальчика-пианиста, робко звавшего её в кино. Она видит зверя, жестокого, грубого, того, кто до полусмерти избил в больнице человека. Теперь она знает, как Андрей смотрел на того парня. И ей делается по-настоящему страшно.        Она пятится в сторону подъезда, не решаясь сдавать своих позиций, но и не смея что-либо ещё сказать. Хватит уже, у неё и так ощущение, что это не у неё с Андреем будет серьёзный разговор, а у него с ней.         Она успевает скрыться в подъезде и не может услышать, как Зима практически по-дружески говорит Пальто:              – Бабу свою успокой. А то в следующий раз за такой базар от неё тебе в фанеру пропишу. А то пацан, а позволяешь ей с тобой, как с чушпаном разговаривать. Ещё и при старших.        Андрей улыбается уголком губ, прекрасно понимая, что Зима угрозу свою выполнит. Не потому, что ищет повода повоспитывать, как раз наоборот. Он с недавних пор в Андрее уже скорлупу не видит, считая того если не ровней, то хотя бы возраста супера. Просто Зима старается со всеми по справедливости поступать. А по справедливости, за такой базар и правда по морде получают. Если не девчонки, так пацаны, которые с ними гоняют. Да и вообще, нельзя вот так при других пацанах отчитывать. Хорошо ещё, что это был Зима, а не Турбо. Последнего, кстати, до сих пор не выпустили. Именно поэтому они в общем то с Вахитом и встретились сегодня, решали, как поступят при том или ином раскладе. Пришиваться к Кащею не хотелось, но и собирать Универсам у него под боком было небезопасно. Адидаса больше нет, без Турбо они считай совсем обескровлены.        – Так что там, дело закрыли? – Андрей не старается увести тему, но сейчас важно выяснить повесят ли убийство Жёлтого на покойного Адидаса или же продолжат давить на Туркина, стараясь выбить из него признание.        Вахит передёргивает плечами, будто бы ёжась от холода, а на деле от неприятных мыслей. Они с Турбо всегда были рядом, неразлучные и несокрушимые. Без лучшего друга Зима как будто утратил почву под ногами, начав тонуть как в трясине.        – Я к его бате заходил. Тот в запое. Орёт, что сын уголовник ему не сын. Так что дела хреновые, но насколько хреновые пока неясно. Сам Турбо точно признаваться ни в чём не станет, пусть ему хоть все пальцы переломают, – затянувшись сигаретой, Зима ненадолго задумывается, прежде чем обратиться в Пальто с внезапной просьбой, – Слушай, ты ж с Маратом вроде нормально общался? Ну, чё ты глаза то опустил, я ж понимаю всё, это он тебя пришиваться к нам в контору привёл. Попробуй узнать, есть пальчики на том стволе, который он подкинул.        Андрей не знает, как подойти к Марату после той драки. Да и не было желания общаться с этой крысой, что сдала их всех, позволив развалить Универсам и практически повесив на Турбо убийство. Но отказываться нельзя. Если старший сказал, пацан идёт и делает.        – Добро. Поговорю с ним.        Попрощавшись и пожав друг другу руки, пацаны расходятся. Вахит трясти чушпанов на районе (им пока за это по тыквам люди Кащея не настучали только благодаря быстрым ногам Универсамовских), а Пальто домой. Проводить воспитательную беседу. 

***

      Главное, не реагировать. Не говорить ничего, не подходить и не поворачиваться в сторону входной двери. Сделать вид, что не при делах. От последней мысли у Иры невольно вырывается нервный смешок. Не поворачиваться, не говорить, не реагировать, притвориться, что ничего не было. С последним у неё точно всё получится.        Андрей не спешит заходить в кухню для «серьёзного разговора», предпочитая сперва заглянуть в комнату к Юле. Судя по звукам работающего телевизора, девочка смотрит мультики. А судя по донёсшемуся щелчку выключателя и последующему звуку закрывающейся в зал двери, Юля под эти самые мультики успешно заснула. От этой догадки по спине Ирина пробегает холодок. Который усиливается после того, как Андрей заходит в кухню и устремляет на неё тот самый взгляд.        Жёсткий, решительный, без намёка на свойственное парню ещё несколько месяцев назад тепло, не имеющий ничего общего с той собачьей преданностью, с которой он смотрит не неё по утрам, вытирая посуду и выполняя прочую работу по дому. Будто перед ней не нежный, влюблённый мальчик музыкант, а…Пальто. Группировщик с нелепым прозвищем, отправивший человека в реанимацию.        Главное, не реагировать. Пусть почувствует свою вину. Раньше же чувствовал, прибегал, искал с ней встречи.        – И что это было?       Вроде это она должна была ему этот вопрос задать. Что это было, кто это был, чем занимались около подъезда, давно ли куришь…       Он подходит к ней и рывком поднимает с табуретки, схватив за плечо. Хватка крепкая, хотя Андрей не особо то напрягается. Продолжая удерживать её, он вглядывается в её лицо так, будто она только что налила ему после тяжёлого трудового дня горячий суп в тарелку, а потом смачно в неё плюнула.        – Я тебе вопрос задал. Что это такое было? Ты меня перед старшим позорила.        – Старшим? – растягивает губы в ядовитой улыбке, – Так ты снова пришился?       – А меня и не отшивал никто.        Лучшая защита – нападение. И сейчас Ира решает использовать это правило на всю катушку. Так уж сложилось, что, когда на неё нападали, преимущественно словесно, в ней засыпала младший лейтенант милиции Ирина Сергеевна, и просыпалась Ирка. Или даже Шелли. В общем, кусачая, весёлая и местами бесстрашная барышня, любительница рок музыки, тайных квартирников и красного полусухого.        Поэтому она перехватывает запястье Андрея и бросает ему в лицо:       – А мне заливал, что исправишься. А сам, смотрю, снова с группировщиками трёшься, дела какие-то решаешь. Вот она, цена слову пацана?        Удивительно, но в ответ на её реплику тот лишь ухмыляется. Правда, добрее от этого он выглядеть не начал. Скорее даже наоборот, красивое и нежное лицо приняло ожесточённое взрослое выражение.        – А я тебе слово пацана не давал. Что исправлюсь.        Ей возразить на это ровным счётом нечего. Но задетая гордость подсказывает предпринять попытку вырваться. Что Ирина и делает. Точнее, пытается сделать, потому что выходит ровно никак. Андрея её возня лишь забавляет, он продолжает удерживать её на месте одной рукой, а попытку завести ногу за его бедро с целью дальнейшего броска пресекает на корню.        – Пусти.        – Ага, сейчас. Так что это было?        – Попытка наставить на путь исправления, – нервы у неё сдают, а слова звучат жалко. Она вообще чувствует себя жалко, будучи удерживаемой подростком, которого должна вроде как воспитывать, а по сути являясь чуть ли не заложницей.       – Дома воспитывай. Когда одни, – он хватает второй рукой подбородок, заставляя смотреть себе в глаза, – А чтобы при пацанах вела себя нормально и делала, что я тебе говорю. Понятно?        Собрав последние остатки смелости, Ира выплёвывает тихое, насквозь пропитанное её отчаянием и злостью:       – Пошёл ты.        Ладонь опускается на её губы, не сильно, но хлёстко. Тишина, повисшая после этого, позволяет ей услышать собственное дыхание. Раньше Андрей не поднимал на неё руку. Происходящее кажется Ире чем-то гротескным и нереальным, чем-то, что происходит либо не с ней, либо не по-настоящему.        Андрей помогает ей вернуться в реальность и осознать всю патовость их положения, подхватывая и усаживая на стол. Ира уже знает, что будет дальше. И от этого становится вдвойне обидно. Теперь её не только пользуют, но и бьют. Ситуация усугубляется тем, что свет на кухне горит, и Андрея это кажется ничуть не беспокоит. Он стаскивает с себя свитер, оставаясь в майке, и принимается расстёгивать ремень.        Уперевшись руками ему в плечи, Ира старается отодвинуть парня от себя. Бесполезно и жалко, лишь раззадоривает, судя по пробежавшей тени усмешки на таком смазливом лице. Его губы впиваются в шею, оставляя влажные следы, руки лезут под платье, грубо хватая за нежную кожу бёдер, оставляя на ней отпечатки, которые расцветут на следующий день лиловыми синяками. Нога Андрея протискивается между её колен, разводя их в стороны. Он подтаскивает её ближе к себе, вжимая в свой пах.        – Юля в зале, – старается воззвать если не к совести, но хотя бы к разуму.        – Спит, – голос охрипший, нервный, возбуждённый.        Она слышит, как ремень выскальзывает из шлицев, и мысленно готовится снова ощутить Андрея в себе. Просто закрыть глаза, просто переждать. Притвориться, что это не с ней. Что всё хорошо. Что всё добровольно.        А спустя секунду глаза Ирины распахиваются в немом шоке, когда ремень оказывается перекинут через её шею. Протянув кожаный конец в пряжку, Андрей затягивает его, не слишком сильно, но достаточно плотно, чтобы она чувствовала давление на своей шее. Будто собаку на поводок посадил.        Слова теряются, она мычит, открыв рот, но её затыкают поцелуем. Напористым, глубоким, мокрым. Андрей вылизывает её рот, не очень умело, сталкиваясь зубами, попутно подхватывая её под ягодицы, чтобы стянуть трусы. Ему приходится слегка отстраниться, чтобы полностью снять их, бросив на пол, будто бы белый флаг её безоговорочного и позорного поражения. Вновь разомкнув её бёдра и устроившись меж ними, Андрей тянет за ремень, заставляя Иру откинуть голову.        Пока он фиксирует её одной рукой, вторая начинает гладить её между ног. Андрей раздвигает складки, не столько ради того, чтобы сделать приятно, скорее из юношеского любопытства и эгоистичного желания охватить всё, до чего может дотянуться. Его палец скользит внутрь, а давление на шее увеличивается. И Ире от этого делается не просто страшно–больно–плохо, но ещё и влажно. Потому что всегда хотела вот так.        Бровь парня поднимается вверх в приятном удивлении. Он явно заметил появившийся на щеках румянец и раскрывшиеся в немом стоне губы. Палец начинает двигаться быстрее и жёстче внутри неё. Андрею не хватает ни опыта, ни знаний, чтобы сделать всё правильно, но этой животной грубости и так достаточно. Ира слегка изгибается, создавая нужный угол, пытаясь получить удовольствие. Вот так, чтобы давление приходилось на нужную точку внутри неё, там, где по-особенному приятно. Он редко доставляет ей удовольствие пальцами, предпочитая действовать быстро и без прелюдий. Поэтому сейчас Ира старается извлечь из ситуации всё возможное, надеясь на быструю разрядку.       Вот только у Андрея другие планы.        Он отнимает руку из неё и приспускает собственные штаны и нижнее белью, вынимая член. Ира не успевает вовремя отвести взгляд и успевает рассмотреть достаточно, чтобы убедиться, да, у него и правда большой. Сам Андрей никакого внимания на этом на акцентирует, словно всё ещё немного стесняясь собственной наготы, и спешит пристроиться поближе.        Рывок, и она ощущает, как головка скользит внутрь, заполняя и растягивая её.  Андрей продолжает тянуть ремень, не вызывая удушья, а просто удерживая её голову так, как ему вздумается, и начинает делает резкие толчки. Темп не особо быстрый, в его планы не входит быстро кончить, но жёсткий. Ира ёрзает под ним, стараясь коснуться его живота клитором в надежде получить наслаждение. Получается с переменным успехом.  Наклонившись, он впивается в её губы, одновременно с этим просовывая руку между их тел и касаясь клитора большим пальцем.        – Здесь? – судя по тону, ему неловко спрашивать.        Пальцы Иры ложатся за заднюю поверхность шеи парня, гладят нежную кожу.  Её ласка в ответ на его грубость.        Движения становятся быстрее и резче. Андрей старается доставить ей удовольствие, он надавливает на клитор, слегка потирая его, но это не те движения, что могли бы дать желанную разрядку. Ира накрывает его ладонь своей, направляя, показывая, как надо. И пока их руки доставляют ей наслаждение, ремень на шее начинает затягиваться сильнее. В глазах темнеет, дышать становится сложнее, а внутри неё такие быстрые, такие грубые толчки. Сомкнув ноги на пояснице Андрея, она притягивает его ближе, подсказывая, что можно ещё сильнее и жёстче. От этого у парня рвёт крышу окончательно, он уже не разменивается, принимаясь вколачиваться в её тело.        Ира чувствует, как нарастает напряжение, и боится не успеть. Она подносит руку к губам и облизывает свои пальцы, чтобы в следующий миг начать ласкать свой сосок, усиливая ощущения, пуская ток по телу. Пока он долбит её изнутри, его рука ласкает снаружи, направляемая ею. А ремень вонзается в кожу, так, что след наверняка останется. Сука, да почему же так приятно!       Вскинув бёдра, она вся тянется, сжимается и напрягается, чтобы получить столь необходимое ей удовольствие, что как лекарство позволяет забыться во всём происходящем кошмаре. Близко, уже совсем близко…       С резким хлопком рука Андрея обрушивается на её щёку, отправляя Иру на небо в алмазах, столь ярких, что в глазах рябит. Или это от нехватки воздуха?       Она приходит в себя спустя несколько секунд, на столе, уже свободная от кожаной удавки, ослабленная и всё ещё принимающая Андрея в себе. Он ловит её расфокусированный взгляд и резко отстраняется, покидая чувствительное после яркого оргазма лоно. Обхватит рукой член, он делает несколько движений, прежде чем излить семя ей на живот. Она не против, пусть так, главное, что не внутрь.        В кухне разносится тяжёлое дыхание, а потом Андрей принимается приводить себя в порядок, натягивая штаны и застёгивая ширинку. Он приводит в порядок себя, но не её, как это происходит обычно. Наклонившись, он подхватывает с пола ремень и вдевает его в брюки. Ира всё ждёт, когда он обратит на неё внимание, но этого не происходит.       Странно, как правило парень делается виновато-ласковым после очередного акта насилия над её телом, помогая вытереться от спермы и добраться до душа или постели. Иногда даже заботливо приносит стакан воды или кружку чая.       Но сегодня он ведёт себя так, будто ему наплевать. Будто всё произошедшее здесь не является чем-то отвратительным и неправильным, будто так и должно быть в их жизни. Он доволен, она довольна. А то, что этому предшествовало, не так уж на самом деле то и важно.        Уже в дверях Андрей оборачивается в её сторону:       – В следующий раз, когда откроешь на меня рот при пацанах, ремень использую уже по-другому.       Ну, по крайней мере не пообещал закопать на районе. Можно считать промежуточным успехом.