Молоточком по струнам

Высыпаю чернику из ладони в корзину, разравниваю и выбираю случайно сорванные зелёно-красные листочки. Теперь хватит. Стоило купить плодосборник, как у Лизаветы, — быстрее было бы, — но своих денег у меня нет, а тратить деньги Ильи тогда, когда их можно не тратить, неправильно.       Я выхожу к дороге. От неё немного пахнет свежим асфальтом — ямы недавно заделывали. Солнце уже садится, густые сероватые облака начинают розоветь. Илья поужинал раньше, чем обычно, так что вряд ли откажется от ягод перед сном. Хотя в последние дни он много работает и иногда забывает выйти поесть. Для этого я и нужен — напоминать… Завтра гулять пойдём вечером. Погода будет хорошая, посвежеет. Ему понравится закат.       Захожу в дом, разуваюсь, мою руки и оставляю чернику на кухне. Нужно сперва спросить, будет ли он её есть. Выхожу в коридор, стучусь в комнату к Илье. Ответа нет: наверное, сидит за ноутбуком в наушниках. Работает. Работа идёт ему на пользу, он стал веселее, но иногда слишком увлекается. Я стучусь ещё раз, громче, потом приоткрываю дверь. Горит только напольная лампа у кресла. Илья не за ноутбуком, но в наушниках. На кровати. Дышит как-то тяжело и громко.       — С вами всё хорошо? — спрашиваю я, подходя ближе.       Глаза закрыты, лицо раскрасневшееся, на висках пот. Он в кардигане, но футболка задрана. Штаны спущены на бёдра.       — Господи! — вздрагивает Илья. Свободной рукой касается наушников, выключая. — Когда ты вошёл?       — Извините… — Я пытаюсь смотреть ему в глаза, но взгляд всё равно соскальзывает ниже. Он торопливо снимает наушники, подтягивает бельё и штаны. — Извините, я стучал, но вы не отвечали, поэтому я вошёл, извините, я не думал, что вы…       — Да я сам виноват, — смущённо вздыхает Илья. Ткань топорщится, у него всё ещё стоит. — Прости, что тебе пришлось такое увидеть.       — Я мог бы вам помочь, — говорю я каким-то сдавленным, почти не своим голосом.       Илья недоумённо хмурит брови.       — Помочь? Что за глупости?       Я пытаюсь говорить безучастно, спокойно, так, как говорю о продуктах, что нужно купить к ужину, или о вещах, что нужно постирать, или о смесителе, что нужно починить, но выходит ужасающе сбивчиво:       — Можете просто считать это заботой о вашем теле. Вы ведь столько времени справлялись со всем в одиночку, но теперь у вас есть я. Конечно, я не сексдроид, но вы же знаете, что моя модель отличается высоким уровнем обучаемости, поэтому я могу помочь вам не только с уборкой и готовкой, но и…       Илья тянет меня за футболку, заставляя нагнуться, хватается за шею. Мне приходится опереться рукой на кровать. Он касается моих губ своими. Это поцелуй. Это правда поцелуй! Самый настоящий, как в сериалах. Хотя там не настоящий, там понарошку, там просто имитация, а вот у нас как раз настоящий… У Ильи сухие губы, мягкий язык и неожиданно сильные руки. Зрение на мгновение отключается, но я движусь на ощупь и прижимаюсь ладонью к его щеке. Как хорошо, что мне не нужно дышать.       Как жаль, что ему нужно дышать. Хотя отстраняется он, наверное, не поэтому, ведь дышать можно и через нос. Люди вроде бы так обычно и делают. Может, и нет. Не знаю. Все данные перемешались.       — Я поцеловал тебя, потому что ты выглядел так, словно вот-вот расплачешься. И потому, что не смог устоять перед твоим милым личиком и нелепыми оправданиями. Но не потому, что ты предлагаешь мне пользоваться тобой, как секс-игрушкой. Ты меня понял, Тис?       Киваю, хотя не очень понимаю: ему понравилось? Я правильно всё делаю? Могу продолжить? Он больше ничего не говорит, я ничего не спрашиваю и просто целую, повторяя его движения. Я ведь только ощущаю прикосновения, но не чувствую их, у меня нет эрогенных зон, как у людей. Так почему я не могу удержаться от того, чтобы прижаться к нему ещё ближе? Почему у меня подгибаются колени, когда он гладит по спине?       Я забираюсь в кровать, целую его в шею и стаскиваю штаны вместе с боксерами. Он снимает кардиган, пытается вытащить из-под себя, но я останавливаю:       — Я всё постираю, если запачкается, не беспокойтесь. Ни о чём не беспокойтесь. Пожалуйста. Просто…       Я не заканчиваю, задираю футболку ещё выше, целую грудь с редкими волосками, целую в солнечное сплетение и в живот. Илья запрокидывает голову и на выдохе стонет. Внутри как будто подскочило давление, как будто всем запчастям стало тесно. Как будто я больше этого тела и мне в нём не хватает места. Что есть это тело? Не больше чем оболочка. Кто… я? Сотни и тысячи перепутанных, как тонкие провода, мыслей, разных, но все об одном. Мне нужно что-то сказать — чтобы стало хоть немного легче.       — Вы такой красивый, — говорю я, но в груди становится только теснее, потому что мысли хватаются друг за друга, множатся и тянутся, тянутся наружу.       — У тебя очень странный вкус, — смеётся Илья. Я прижимаюсь щекой к животу, потому что мне мало слышать его смех. Я хочу его чувствовать. Ему щекотно, и он смеётся ещё сильнее. — Я не помню, когда в последний раз бегал, не говоря о походах в спортзал. Да и щетина уже отросла.       — Вы очень красивы, — настаиваю я, и он отвечает:       — Ты тоже.       Я с ним не согласен, ведь красота должна быть уникальной, природной, а где-то ходит ещё около семисот точно таких же роботов, созданных для труда, для таскания тяжёлых грузов, а не для красоты, но ничего не говорю. Ему не понравится такое слышать. Будет переубеждать, и, может, у него это даже получится. Я касаюсь губами его члена, рукой скольжу по внутренней стороне бедра, такой нежной, что на ум приходит странное, если подумать, слово «трогательность», скольжу всё выше и выше. Останавливаюсь, аккуратно надавливаю большим пальцем. Илья не сопротивляется, только цепляется за мои плечи. Значит, я угадал.       Заглатываю глубже. Слышу, как выдвигается нижний ящик тумбочки — верхний не такой скрипучий, — и рядом со мной падает смазка. Я выдавливаю немного, размазываю по пальцам и медленно вхожу. Илья толкается бёдрами.       — Какое же у тебя узкое горло, — судорожно выдыхает он, когда я снова беру в рот. — Я скоро… Ах…       Я проникаю глубже, добавляю второй палец. Илья не сдерживается, давит мне на голову, но волосы перебирает нежно. Он весь сжимается, и я отстраняюсь — вдруг ему потом противно будет целоваться. Илья громко стонет, чертыхается и изливается мне в руку. Некоторое время лежит, тяжело дышит, потом протягивает мне салфетки. Я вытираю руки, вытираю его бёдра. Трогательные.       — Ужас какой… — бормочет Илья. — Совратил собственного андроида, подумать только. Хотя кто ещё кого совратил. И после этого ты ещё будешь говорить, что у тебя чувств нет?       Поднимаю голову. Он одевается и расслабленно зевает. И правда ничего не понимает. Становится пусто, словно я намного меньше этого огромного тела, и все мысли эхом ударяются по металлическим стенкам. Потом, спутавшись в клубок, падают куда-то вниз и там же остаются.       — Но у меня их действительно нет. Их и не может быть. Они не заложены в программу. Нет у меня таких алгоритмов. Поэтому вам нельзя думать, будто бы я что-то чувствую. Даже мне нельзя так думать. Иначе я дефектный. Иначе я дефектный и мне одна дорога — в утиль.       — А такая наглая ложь разве не дефект? — хмурится Илья. — Ладно мне, но робот, врущий сам себе…       Я отшатываюсь, собираюсь уйти, потому что натворил невесть что, потому что нам нельзя продолжать этот разговор, его вообще не должно было быть, но Илья хватает меня за руку и рывком притягивает к себе. Я падаю, и он сцепляет пальцы у меня за спиной. Под щекой его тёплая шея. Слишком тёплая. Я дёргаюсь, Илья шепчет мне почти в макушку:       — Лежи.       — Отпустите, — прошу я, уже не пытаясь вырваться. — Давайте сделаем вид, что ничего этого не было. Можем стереть мне память, сбросить до заводских настроек и начать всё с самого начала. Вряд ли баг появится и во второй раз. Слышите? Отпустите меня.       — Тш-ш. Разве я похож на человека, который будет стирать кому-то память или отправлять кого-то в утиль? Вот уж не думал, что ты обо мне настолько плохого мнения.       — Не похожи, — соглашаюсь я. — Вы так не поступите. Потому что дурак. Никогда о себе не беспокоитесь. И не любите, когда другие о вас беспокоятся.       Он издаёт смешок, потом откашливается, и я продолжаю:       — Я не знаю, что будет дальше. Я себя не контролирую. Не могу предсказать собственные действия. Мне страшно. Что, если я правда сверну вам шею? Как тот андроид из Санкт-Петербурга. Я ведь и сам фактически из Санкт-Петербурга.       — И с чего бы тебе сворачивать мне шею? Я разве нарушал правила эксплуатации?       — Прекратите смеяться, — говорю я. Ненавижу его. У него даже смех красивый. Ненавижу себя. Хочу закрыть глаза и просто слушать, как он смеётся. — Прекратите, пожалуйста.       — Ну тихо, тихо. Прости, больше не буду. Не плачь только.       Илья гладит меня по спине. Я закрываю глаза.       — Почему я не родился человеком? Я бы сделал вас счастливым. Никогда бы вас не бросил. Я бы слушал ваш смех и утирал ваши слёзы. Всегда.       — А если бы мы не встретились? — спрашивает Илья спокойным, убаюкивающим голосом. — У тебя бы была любящая семья, школьные друзья, м-м… Какой-нибудь симпатичный старшекурсник в университете. Или коллега на работе. А такого старикана, как я, ты даже не заметил бы.       — Неправда, — возражаю я. И почему он считает себя старым? Это ведь не так. — Я бы вас нашёл.       — Ещё несколько минут назад кто-то говорил, что во второй раз в меня не влюбится.       — Я соврал. Влюблюсь.       Он целует меня в висок. Убирает прядь за ухо. За окном уже темно. Где-то вдалеке слышно грозу. Илья приподнимает моё лицо и смотрит в глаза. Такой серьёзный, но такой мягкий.       — Всё нормально, слышишь меня, Тис? Кто бы что ни говорил — что твои чувства против природы, против бога или кого-то там ещё, — что бы сам ты там ни думал, в них нет ничего неправильного. Все мы через это проходили. Но всё хорошо, правда. Всё будет хорошо. А теперь спи.       Ему бы в душ сходить. Зубы почистить. Черника там ещё на кухне… Но я прижимаюсь к тёплой груди, вслушиваюсь в его дыхание и послушно засыпаю. Не знаю, мечтают ли другие андроиды об электроовцах. Я — нет. Мне хватает одного конкретного человека. Нелогичного, смешливого и такого до боли нежного человека.