Плотью, жилами и кровью

      На борту нанятого нами пакетбота, мы спокойно поднимались вверх по реке, в полном молчании. Мы плыли по Чионтар в сумерках, и наше судно имело настолько низкую осадку, что речные обитатели глядели на нас снизу-вверх. Лунный свет играл на воде, серебрились верхушки кипарисов и сосен, серебристыми казались и всплывшие лилии. Все было погружено в глубокое безмолвие. Кормчий оказался человеком неразговорчивым, и расспросами не донимал до самого прибытия. Звонкая монета должна была заставить его язык держаться за зубами и дальше. Мы добрались до города поздней ночью, но жизнь тут била ключом и после захода солнца. Нам удалось проскользнуть пост, оказавшись в оживленной столице. Ревели музыки в тавернах и борделях, стоял гул множества голосов, пинтами лилась брага и мед, бродяги и аристократы, словно крысы, сбивались в стаи, укрытые звездным небом и месяцем. Только я ступил на мощенную улицу, ведущую к башням, как ботинки обагрились кровью — то избивали какого-то бедолагу. Огненные Кулаки и сами надирались сейчас, увалившись на замызганные стойки. Металлические стражи держали пост, но ведь приказа помогать проходимцам не поступало. В особенности беженцам. Карлах хотела было подступить к несчастному, но вовремя осеклась, и поплотнее закутавшись в балахон, растолкала шумную толпу зевак, преградивших нам путь. На пристани ровно в ряд стояло несколько десятков торговых суден. «Территория перекрыта на время выгрузки товаров», — гласила деревянная табличка, наскоро приколоченная к старой, дырявой шлюпке, и подписана лично «лордом» Горташем. Правда, местные проныры, одетые в черные домотанные лохмотья, слишком подозрительно ошивались неподалеку лобного места. Кражи тут были обыкновеннее некуда, и еще более обыкновенным была виселица, предусмотренная за любые темные делишки (только те, что не согласованны с ныне правящей властью, конечно). Около постоялого двора с нетривиальным названием «Краснеющая русалка» околачивались гоблины. Они без умолку трепались, распивали дешевый ром, и время от времени похрюкивали, отхаркивая прямо на улицу. Молодой гоблин издал булькающее кряхтение (то был, по-видимому, смех) и разбил кувшин себе об голову. — Ха, все равно оно дерьмовое, — в очередной раз хрюкнув, выдавил тот, отшвыривая осколки. — Дом, — выдохнул Астарион, окунув посеребренный носок в лужу крови, перемешанной с вином. Он смачно проехался каблуком по битому стеклу, завороженно уставившись на темный след. — Только прекрати облизываться, — рыкнула Шэдоухарт, взмахнув длинной косой. — О, куколка, куда же делся твой тоненький голосок, исполняющий мне дифирамбы в постели? Ой, — вампир театрально приложил пальцы к губам, — это ведь не тайна, моя дорогая? — Смешно, — шипит та в ответ. Жрица выглядела не слишком рассерженной, но все последующее время держалась с Астарионом исключительно холодно. — Мы можем отправиться в мою обитель. Образно выражаясь. Когда-то тут было место, сокрытое даже от моего хозяина. Или мне попросту нравилось так думать… За неимением лучшего? — предложил эльф, раскачиваясь на хлипком табурете. — Большая компания привлекает много внимания, — небрежно замечает Уилл, опускаясь на старую лаву. Свет от фонарей делал его рога еще более дьявольскими. — Но будет ли это разумно? — Есть, о чем подумать, — выдохнул я. Разумеется, мы были вольны остановиться в любом или практически любом трактире, однако правда Рейвенгарда — я и мои спутники вызвали нехороший интерес со стороны балдурцев. Мерзкое чувство. Ведь для многих, в том числе и для меня — Врата Балдура и были домом. — Веди. Вначале мы миновали впечатляющей величины парк с несколькими фонтанами, полосами идеально выстриженных кустарников и длинными прямоугольными клумбами, заполненными цветами всех возможных видов: пестрили анемоны, бутоны пионов от белоснежных до фиолетовых, немалых размеров розарий, благоухали адонисы. Тут толпились кипарисы, магнолии, дубы, ясени, лавры… Мы обогнули здание Счетной палаты, свернув в тихий узкий проулок, далекий от шумного гомона столицы, ведущий прямиком в пустынную аллею, засеянную молодыми деревцами. Монументального вида усадьба скрывалась за блестящими изумрудными листьями бурно плетущегося плюща. В полутени постройки, на лугу, что служил каймой источнику, сияла вода такой голубизны, что я зачарованно уставился на нее. Среди бассейна находился островок, густо поросший темной зеленью. Приблизившись к воде, я взглянул на дно известняковой чаши — белый песок, камешки… и предметы не столько подходящие: обломки металлических лезвий, нечто вроде полосок кожи, бледные сучья, разломанные и сваленные в кучу; теперь же мне подумалось, что это были кости. Северная часть дома оказалась покрыта густым мхом, оплевшим двери. Все пришло в запустение. Вход (что ожидаемо) был заперт на тяжелый засов, и пришлось применить исключительную ловкость рук, чтобы пройти дальше. Я зашелся кашлем от пыли, когда вошел внутрь. — Обычно мы заходим через балкон, — пояснил эльф, отряхивая кожаный дублет. Помимо спертого, затхлого воздуха смердело чем-то еще. О. То был запах разложения. — Кассадор точно не знает об этом месте? — грозный голос Карлах разрезает вой сквозняков, бродящих по дому. — Если бы он знал, то, пожалуй, объявился бы, — Астарион продвинулся дальше, замерев около лестницы. — Эй, ублюдок! Я здесь! Видишь — его тут нет. Тифлинг скорчила гримасу, и решительно двинулась следом за хозяином. — О, мне пришла в голову великолепная мысль. Время — трапезничать. Ведь если, — шепотом продолжает вампир, — кого-то будет недоставать в качестве жертвы, то ритуал не состоится? Я чую, что они побывали тут, причем не так давно. — Да, я тоже чую это, — вклинился Хальсин, нахмурив широкие брови. Его смуглая рука коснулась плеча Астариона, — дом пуст. — Ну это точно не самая лучшая идея, — резко обрывает Гейл, вперев тяжелый взгляд в вампира. — Я позабыл спросить тебя, — воскликнул эльф, осторожно выпутавшись из-под хватки друида — может, не следует указывать мне в моем же доме? Он обнажил клыки, зыркая алыми глазами: — Как же теплый прием, — издевательски раскланявшись, он уже спокойнее продолжил, — тут сотни комнат, располагайтесь, надеюсь, что нам даже посчастливится не сталкиваться. Волшебник развел руками, чуть склонив голову, читай, не хотел склоки. Каменья в сережке странно блеснули, и каштановые пряди рассыпались из-под диадемы. Астарион еще какое-то время испепелял его взглядом, и заострённые ногти впились в лакированные ручки балюстрады. Испив из него, отравится дурной кровью, но он мог и желал попробовать. — Друг мой? Тот в ответ не то зашипел, не то зарычал, и убрался прочь. Никто и никогда не замечал, что бессмертный не отбрасывает тени, не страшился кровавых отблесков в глазах и острых клыков, которые тот не слишком деликатно скрывал. Милое личико, копну серебристых волос, высокопарные речи, сказанные этим ловким и длинным язычком… О, все это замечал любой, даже самый темный идиот. Через распахнутое окно лился сладостный до удушения аромат цветения. Не смотря на жаркие, летние ночи — в особняке царила прохлада. Жарко растопив камин, каждый разбрелся по своим палатам. Карлах и Уилл остались в передней, они решили побродить перед сном, и что уж таить, надраться, обнаружив заполненный до верха винный погреб. Астарион занял верхний этаж. Его палаты были единственными, где горел свет. Я дважды постучался, осторожно касаясь костяшками глянцевого проема. Стоял аромат бересты и щепок. Мне позволили войти, и я осторожно взялся за позолоченную гравированную ручку. Эльф уставился в зеркало, в бессмысленной попытке разглядеть что-то в пустом отражение. Он словно бы прихорашивался, колдуя собственной пятерней вместо гребня. Не видеть собственного лица вот уже столетия, должно быть, просто ужасно. В особенности, когда это лицо изумительно. — Ты пялишься? — хмыкает эльф, повернувшись в пол оборота. Он, как и прежде, задирает свой великолепный острый нос, поджав губы. — И что ты видишь? — Морщины, — резко бросаю я, безусловно ожидая реакции. — Или попробуй-ка крутнись… Разумеется, тот рассвирепел, но попытался скрыть злобу за белозубым оскалом: — Или тебе привиделось. Ужели ты юнее, чем был я, когда обратился? — И сколько же лун тебе исполнилось на момент смерти, а вернее — перерождение? — Ах, не помню… — растянул слова Астарион, нахмурив брови, похоже и впрямь задумавшись. На мгновение его глаза нехорошо сверкнули, и он вполголоса добавил, — молод, само собой, я был молод. Да и у семьи имелись какие-то средства. Одним словом, хозяину я бы не понадобился. Очевидно, что он был давно не мальчиком, той злополучной ночью, что обратился. Умер мужчиной с поганым характером. И все же признаки взросления иногда очерчивались на мраморной коже, ну вот, как сейчас: хмуриться, и росчерки морщинок залегают меж бровей. И этого человека назначили судьей? Ну одно его качество соответствовало статусу-кво — острый ум. Только не холодный. — Я хочу ванну. С розовой водой, наполненной лепестками, и прекрасными девственницами, натирающими мои изможденные мышцы, — отшвырнув от себя мятый камзол, он упал на ложе, утопая в простынях. — Присоединяйся. Если хочешь. — Небрежный, отчужденный, даже не смотрящий в мою сторону. Передо мной стоял выбор из множества костюмов, они провисели без дела и к ним прилагался тот характерный запах, что появляется на одежде, которая много времени лежит на полках. «Коллекция все же впечатляющая, — отметил я, — будто одеваешься в модной лавке». Моему взору предстали целые стенды с гримом, румянами, рисовой пудрой… Сотни головных уборов, домашних платьев невиданной роскоши, сорочек, расшитых драгоценными камнями, искусно сплетенные кружева, с золотым и серебряным шитьем. За спинкой ложа упокаивались полотна, сваленные в кучу, и накрытые льняной тряпкой — им уже не было места. Шелковые ковры пренебрежительно брошенный один на другой… … и еще горы краденного. Я прилег на перины, и взглянул в собственное отражение напротив. Изящное зеркало в человеческий рост, инкрустированное дивными минералами, и выкованное из сплава благородных металлов. Безвкусно и грязно. Можно только удивиться скромной и бескорыстной натуре хозяина. Негласно приняв предложение Астариона, я очутился в уборной, оббитой эбенового оттенка ольхой, стены тут также, как и в прочих комнатах, украшали картины, стояли и сухоцветы в огромных напольных вазах из слоновой кости. На туалетном столике были рассыпаны разнообразные баночки и скляночки без названий, гребни для волос, масла, крохотные полотняные мешочки с пахучими травами. Над ванной поднимались клубы пара от кипятка, и выходили через террасу, открывающую чудесный вид на не менее чудесный сад (непонятное решение, позвольте сказать). На толстых ветках расселось с дюжину птиц, они исполняли свою звонкую трель, периодически слетаясь к источнику, и окунаясь в прозрачную воду. В полостях старого дуба ютились птенцы летучих мышей, они пронзительно пищали, стучали зубами и перекрикивались на фальцете. Крылатые не реагировали на яркий свет, и вели привычный ночной образ жизни. Астарион откинул голову на мраморные стенки ванны, уложив под затылок сложенное вдвое полотенце, и пиля ногти с помощью небольшой дощечки, обтянутой замшей. Он был смертельно-сосредоточен на собственном маникюре, но меня, разумеется, успел заметить. — Почему бы нам с тобой не выпить бутылочку шерри? Я не пил его вот уже пол века, буквально. Принесешь, лапочка? Я оперся о дверной косяк, и ответил ему неприличным жестом. — Ага, — шепнул вампир, выскочив из воды, — понял. У тебя весьма скверные манеры. Как был, без всего, укрытый мыльной пеной, словно морской, под стать богине любви, он гордо прошествовал мимо, задев меня бедром. «Дрянь» — донеслось мне в спину. Уже через мгновение, эльф возвратился с грязной емкостью, чье содержимое и отдаленно не напоминало шерри. «Абсинтум» — сообщал потертый временем знак на флаконе. Он юрко откупорил бутыль, грубо отхлебнув из него и облизывая кристаллики сахара, прилипшие к горлышку. Несло от нее невыносимо. Плюхнувшись в ванну, он без стеснения расплескал влагу по полу, выложенному разноцветной мозаикой, оставив после себя мокрые мыльные следы. — Ты идешь? Я прошелся прямо по испачканному, намеренно вступая в молочные пузырьки пены. Под холодным светом, я, наконец, мог хорошенько рассмотреть лицо Астариона. Чуть осунувшееся, с заострившимися скулами и тенями, залегшими на щеках. Голод. Эльф облокачивается о выбеленный бортик ванны, прижимаясь подбородком к восковой кисти, и я вижу, как трепещут тонкие крылья его носа. — Я не ел вот уже целую луну. Бесконечная дорога и никакого отдыха. Ни глотка. Он тянется к моему горлу, но я выбрасываю вперед кулак, и впечатываю его в челюсть. — Нет. Мной уже кормилось отродье Кассадора, к слову добавить, один из твоих собратьев. (Вампир взял не так много, как мог, и, несомненно хотел, но он разорвал сухожилья и оставил глубокие борозды от когтей, что не хотели затягиваться). — Ты не напал на него. Просто смотрел. Астарион потер место удара, и, хотя боли почти совсем не было, он пришел в ярость: — Он отвязался, как только я велел ему, дорогой. С тебя не убудет, — он протягивает мне бутылку, и заставляет склониться, чтобы дотянуться до горлышка. Его руки все еще удерживают темный флакон, когда я делаю глоток. И меня чуть не выворачивает прямиком в ванну. — Скажи «пожалуйста». Лицо вампира, если так можно выразиться в его случае, окаменело. Тот шумно выдохнул, и повторил одно единственное слово. — И все равно нет. Толчок. Движения так быстры, что глаз не поспевает за чужими действиями. Я ощущаю холод кованной балюстрады и стремительно меняющиеся пейзажи. Я рухнул вниз, выброшенный с верхнего этажа. Астарион всего на миг бросает взгляд вниз, с балкона, и возвращается к омовению. Удар от падения приглушило мягкое слоевище мха и собственные одежды. Личинка в мозгу болезненно дернулась, перебирая россыпью своих крохотных лапок. Пришлось воспользоваться свитком. Мне не оставалось ничего, кроме как наворачивать круги в окрестностях, и сохранять осторожность, дабы не нарваться на стражу. Граждане могли перемещаться в ночное время только в определенных местах, иные же находились под строжайшим запретом. За неимением другого развлечения, я принялся наблюдать за бассейном в саду, в поисках хотя бы какой-то живности. Я заметил несколько видов водорослей, и ни одного, даже самого примитивного ракообразного. Зачерпнув полные ладони воды, я отер лицо, и взглянул в отражение. Вернувшись в поместье, я зашел в свои палаты, и погипнотизировав несколько мгновений потолки, поддался странному чувству и поднялся наверх. Первое, что донеслось до моего слуха — влажные хлюпающие звуки из ванной. Правда, не уверен, что предложение разделить купание (или постель, не одно ль и то же?) не исчерпало себя, и распространялось ли теперь на меня, в принципе. Астарион втрахивал чье-то тело, с глухим стуком о мрамор, позволяя воде выливаться за края. Воде… она уже такой не являлась или являлась, но только отчасти. Вязкая, багровая или вовсе черная. Кровь. Загорелая шея, видневшаяся из-под облака пены, была странно вывернута, а длинные темные волосы безжизненно свисали с белоснежных бортов. Я бесстыдно наблюдал: мокрые волосы цвета лунных морей на полном месяце, литые мышцы на руках, полоса кипенной поясницы, изуродованной ритуальным символом и поджарые ягодицы. Когда он кончил, окунувшись в воду, фигурально выражаясь или нет, право, я не знал, то все еще не обозначил, что заметил мое присутствие (учуял, само собой). Тело отозвалось скоро, упершись в мягкую изнанку панталон. Через арку, ведущую в спальни, я увидел других. Там же было и отродье, что атаковало меня. Я узнал его не сразу, только лишь, когда рассмотрел выдающийся профиль с орлиным носом. Они нежились на ложе, попросту не глядя в мою сторону. Эльф довольно тянется, натурально замурчав, и привлекая внимание. Одна нога погружена в воду, другая — согнута в коленях, возбужденно шлепает босыми ступнями по каменной поверхности. Вооружившись начатой бутылкой, и медленно потягивая ее содержимое, тот смотрит на меня: — Присоединишься? — Даже не как вопрос, а утверждение. Он вовсю чадный. Я видел его пьяным и до того, но, называйте, как хотите, теперь у него даже голос сменился. Его губы мягко скользят по влажным пальцам, вычищая их от крови. Пил неосторожно, замаравшись. В рубиновых глазах плещется жажда. Девица, небрежно перекинутая через бортики, не подавала признаков жизни. Приблизившись, мне показалось, что ее грудь медленно вздымалась. Хороша собою, все при ней: и лицо, и тело, да только… то был плод ненависти, зачатый между рабом и дроу. Я скривился. — Отказ не принимается, — устав от моего молчания, произносит эльф. Голос его убаюкивает, он перетекает как шелк, нарастает и спадает ритмом слов. — Я было решил, что ты хочешь принести извинения. — Дерьмо, — шипит он себе под нос, и нервно подергивает окровавленными пальцами, — мне жаль, сокровище. Правда. Ну же, подойди ближе. Ванна была велика и вглубь, и вширь, но троих она уже полноценно вместить не могла. — Больно было? — подает он голос; осипший, глуховатый, полузадушенный. Язык ломается под тяжестью хмеля, и Астарион устает притворяться. В его глазах незнакомый безумный блеск и янтарные раскаленные искры. Я отвечаю утвердительно. — Ой, пренеприятнейшая новость, — вдобавок грязно выругался, используя при этом орочье наречие. Хватает меня за шкирку, притянув за шею (я был безоружен по понятным причинам), и насильно раскрыв челюсти — вливает ту дрянную настойку на полыни. Зажимает затем рот и нос. Перекрывает доступ к очередному вдоху. И громко хохочет. Глотку обжигает спиртом. Наощупь шарю рукой по столику, что у ванны, крепко стискиваю нужное, и с силой разбиваю пустой бутыль из-под пойла об светловолосую макушку. Рванул в сторону, пальцы разжались, выпуская меня. Шипит в ответ, но все еще скалится, давится на миг от боли, и продолжает. Смех, вырывающийся из его горла, заставляет кровь стынуть в жилах. Тряпки намокли от багрового, тонкой струйкой, стекающего вниз по сорочке. Астарион помешанный, и далек от своего обычного истеричного состояния. Взбудораженный, шумный, остервенелый. Незнакомка тихонько застонала, открывая дивного цвета глаза. Ломкая и хрупкая плоть, податливая под крепкими мускулами. Вампир топит ее, та захлебывается, но не сопротивляется, принимает страшную участь, находясь под внушением. Меня это привело в трепет. Нет, вовсе не праведный. И только лишь? — Дорогуша, ты наглоталась воды. Эльф вытаскивает ее за волосы, и крутит, словно куклу, заставляя принять унизительные, дурацкие позы. Она то ли мертвая, то ли причарованная, молчит, и я пячусь к выходу. С такого ракурса, я вижу кровавое месиво, что представляет ее шея, и сглатываю подступившую желчь. Я нашел девицу, удивительно похожей на Шэдоухарт, и абсолютно уверен, что Астарион не мог не заметить сходства, намеренно выбрав ее. Отчего я оставляю незнакомку позади? Отчего не ухожу, да пусть даже к самому дьяволу? От выпитого меня развезло, и я ощущаю слабость в членах, неспешно переставляя ноги. Мысли мутятся. Одного из вампиров Астарион называет «Белвар», другого «Ярг», а третьего «Иливарр». Должно быть, именно это он и прошептал мне на ухо, мягко удерживая за плечи. Но я не хочу знать не имен, не их самих. Сейчас я просто забываю их. И почему-то застываю в портале, как дозорный. Они бесновато совокупляются на исполинских размеров ложе, сцепившись, словно дикие звери. Замечаю на их коже те же символы, что и у эльфа. Наторелые руки избавляют меня от ненужных одежд, и к прохладной коже припадают шелковистые уста, покрывая ключицы поцелуями. Забирается под мокрое исподнее, сильно сжимает. Слишком сильно. На едва ли не теплые ладони брызгает липкое и тягучее. Он обнажен под наспех наброшенным халатом, и распахнутые муслиновые полы говорят о его готовности, прижимающейся к моему заду. Отстраняет бедра, просунув руку на поясницу, и сжимая бока. — Ты смотришь, а мог бы делать, черт возьми, — нетерпеливо выдыхает эльф, упираясь большим пальцем в кадык, пока только предупреждая. — Что за бычий норов? Повредился своей чудесной головушкой? Его губы растягиваются в легкой загадочной полуулыбке. Привычной. — Что же… это ты желаешь смотреть? — Да, мой любимый спутник, это все, чего я хочу. — Отступает к очагу, пододвигая к себе стул, оббитый кожей. Уши и щеки горят от чужих стенаний, воздыханий, всхлипов и надрывных стонов. Астарион отстукивает пальцами надоедливую мелодию, все больше раздражается, и вакханалия прерывается. Те отвлекаются друг от друга. Теперь же три пары глаз внимательно рассматривают меня. Даже без тычка в спину, чувствуя при этом тяжелый взгляд меж лопаток, я сам делаю первый шаг навстречу. Чужаки. Особый подвид разумных монстров. Это ново. Однажды я воспользовался услугами борделя, за компанию, и согласился только после долгого, не самого любопытного разговора, на дальнейший порок. Представшая мистерия, несомненное, ласкает взор. Я вспоминаю слова Астариона. Его прошлый хозяин велел ему выбирать самых чарующих и восхитительных, Кассадор, мерзкое жестокое создание, имел исключительный эстетичный вкус (не только в вине). Вампир со смоляными, коротко отстриженными волосами, привлекает меня за пояс, и толкает на мягкие перины. Уже знакомый мне, что зовётся «Белваром» выглядит старше других, у него породистое лицо взрослого мужчины, и почти полностью стерты юношеские черты. Он садится на меня верхом, будто любовник, и проходится шершавым языком по отметинам, оставленным им же. И я целую его? Полынь диктует следующие движения. Для нее не существует сомнения и смущения. Астарион беззвучно тронулся со своего места, лишаясь доселе безучастным, по-кошачьи забирается на ложе, замирает. Другие нежат его тело, прижимаются губами, медля? Я моргнул, и все переменилось. Меж широко расставленных бедер орудует другой вампир, что с рыжей шевелюрой. Он нависает и вколачивается в меня в едином безжалостном темпе, делая это с открытыми глазами. От боли скрутило мышцы, но крик застыл в глотке, голосовые связки ссохлись, а язык прилип к небу. Резь внизу живота прошибла меня ледяным потом, и я попробовал повернуть голову в сторону. Запястья плотно сжимал тонкий кожаный браслет, с виду самый обыкновенный, но как только я воспроизвел в мыслях нужное заклинание, он засветился изнутри. Ничего не произошло. Трижды будь проклят артефакт! Эта дрянь, продавалась за бесценок на черном рынке, и ограничивала использование любой магии. Я бы желал подумать, будь такая мелочь намотана на руку Гейла, но только вот… Нет. Белвар нежится в объятиях у… н-него… Астариона? — З-зачем это? Что за яд ты мне дал? — насилу прохрипел я, и белокурый эльф далеко не сразу отвечает. Не осмысленно, по меньшей мере. Он лелеет свою сладкую муку, что вдалбывает его о стену. Еще одна светлокудрая макушка маячит между ног, и Астарион с такой силой впился в волосы отродья, что еще немного, и того гляди выскоблит локоны разом со скальпом. Я, наконец, отмечаю себя бесконечно пьяным, отравленным, обманутым. Зеркало. Метнул в него быстрый взгляд. Кровь, стекающую по подбородку и шее, на ребрах и животе, меж коленей и ягодиц. Сознание… обманывает. Плоть полностью восставшая, розоватая, поблескивает от соков и раз через раз… боги… трется о плоский живот. Его зовут, кажется, Ярг. Я чувствую, что теряю кровь, так много, что сознание заволакивает полупрозрачная пелена. Но отражение не лжет мне — мое распятое сокрушенное тело в окружении призраков. Смотрю и вижу следы чужих зубов повсюду, выдранные куски мяса, а боли почти нет. Вой. Надсадный, пробирающий до испарины, звериный. Он не может принадлежать мне. Лишь только гранатовые глаза напротив темнеют от возбуждения. Астарион облизывает мои уста, кромкой языка прижимаясь к губам, скользит вдоль уха, горла, и меня прошибает судорогой, тот мимолетно касается зубами, но не кусает. — Ничего, кроме настойки на травах, — шепчет тот, и я вижу, что Ярг — юноша моих лет — небрежно, поспешно, впивается ему в горло дважды, чтобы разорвать вену, и утонуть в хлынувшем фонтане крови. Астарион забился в блаженстве, закатив глаза. Его уста теряют краску, а лицо приобретает землистый оттенок. Он умирает уже дважды. — И немного опия, — отвечает глубокий, басистый голос, и я чувствую язык у себя во рту и горечь жидкости, влившийся в меня. Маковая настойка. Я узнаю ее вкус, принимав ранее при слишком глубоких ранах и повреждениях. В зеркале только одно тело, и я не узнаю его: только плечи и бедра. Показался кусочек плоти с маленькой меткой на лопатке, это мой старый шрам из детства. В путах, связанный по рукам и ногам, коленопреклонённый. — Глупый-глупый дроу… Реальность дает трещину, рассыпается на множество осколков, и я слепну. Меня сотрясает от каждого рывка плоти, когда темнота отступает. Ненужный страх исчезает. Я слышу только собственное сбитое дыхание и бешено колотящееся сердце. Астарион берет вампира, что берет меня. С глаз, щекоча шкуру, с виртуозным мастерством, скатилась слеза. Узловатые пальцы сжимают гортань, выдавливая хрипы. Мои? Вдох. Голова Белвара… голова отрывается с легкостью, что спелый фрукт от ветвей, стоит его коснуться. В надорванном неровном срезе… называвшегося шеей, через обрубок плоти можно рассмотреть внутренний мир вампирского отродья. Не образно выражаясь. В мозгу стоит треклятый древний пень, в котором можно подсчитать все до единого кольца. Явь на выдохе. Еще вдох. И кровь — тягучая, словно патока, бордово-коричневая — заливает глаза и рот. Чей шепот я слышу? Неэлегантный обман — это отравленный настойкой рассудок. Выдох. Я не умираю. Прекрасное, бледное лицо темноволосого вампира и его изломанные в удовольствие уста, его пальцы, стиснутые в кольцо, движутся на моей плоте. Нутро терзает его длинное, длинное… окончание. Вдох. Астариона, скрутили в две руки, уткнув лбом в металлическую спинку ложа, натужно скрипнувшего от совсем не бережного отношения. Вновь прибегну к фигуральному сравнению. Члены — рычаги, тело эльфа — механизм. Ладонь на пояснице — вскинуть бедра выше, раскрыть колени. Ладонь поперек горла — замереть, толкнуться назад. Ладонь на щеке — разомкнуть уста. Ладонь на ягодицах — сжаться всем тело, как от ужаса. Выдох. Паразит мучительно бьется, внимаю словам (не понимая их значения) Императора, они отчего-то умиротворяют меня, действуют, как снотворный порошок. В сознании теплится еще одно, чужое, коллективный разум. Он подавляет мою волю. Кровь. На блаженное мгновение, эфирное, да, все же на секунду кровь дает настоящее, ничем незамутненное удовольствие. Я — жив? Чужие соки питают меня, они подобны песни или танцу, что бегут по моим венам. Сладостное чувство возносит меня над телесным, и я знаю, что живой. Вдох. — Ш-ш-ш. Бесполый голос. Он не принадлежит человеку вовсе. Длинные золотистые волосы, заплетенные в причудливую косу, запутались в шелке. Их венчает причудливое украшение из колец и мелких звений. — Мы терпим поражение… Ее сила слишком велика, — словно безумный шепчет Астарион, схватившись за голову. — Абсолют, а-ах, слышишь? Она тут. Узкие бедра, затянуты в нечто красное, странный узор и причудливое шитье. Смердит горелой плотью, гнилостно-сладким запахом разложения и пеплом. Меж тонких пальцев зажат нож с необычной гравировкой, а само его лезвие алое. Кровь. Белесые очи смеются надо мной. Избранная Баала заносит над грудью клинок. Орин вонзает удар за ударом, разрывая внутренности. Когда она заговаривает, то голос уже не ее, а Астариона: — Что же я наделал? Прости меня, прости… Н-н-не хотел причинить тебя вреда, — он срывается на крик, и я вижу слезы, брызнувшие из глаз. — Она… Абсолют. Плоть вампира лопается, искажается, и передо мной вновь кровавое чудовище. Острие тянет к языку, тщательно вылизывая его, оцарапывая собственный. Избранная перебирает пальцами, и погружает кисть в исполосованное чрево, проталкивая кулак внутрь. Шепчет бессмыслицу, перебирает другой рукой волосы, успокаивая, на лице осоловелая улыбка. Безумная. То осторожные пальцы Астариона играют с моими волосами. Перепачканный в карминовом, он немигающе глядит на меня, движения почти осторожны, бережны. — Я люблю тебя. Никакого кокетства и наигранности. Иливарр — рослый и крепкий — представитель древнего рода, уж и не припомнить, какого именно, среди прочего сброда с выдающимся именем. Аристократ с льняными кудрями, женскими руками и… прочими качествами. Он более робок, чем остальные, и его медлительность больше походит на страх. И все же, они слушают белокурого эльфа. — Ты отравил его, — произносит тот с сильным южным акцентом, схватив меня за руку. — Сердце такое тихое, так мирно бьется. — Он выпит досуха, — улыбается Астарион, и я отчетливо замечаю, насколько он сам одурманен. — Так что, это скорее мы, милый друг, отравлены. Ярг наклоняется ко мне, и его губы приходят в движение. Приятное тепло разливается по членам, заставляя меня несдержанно вскрикнуть. Простынь промокли от пота и… иного, и я убираю налипшие на лоб пряди, губы сухие и немощные, их пробивает дрожь. — Выродок… только попробуй дать мне той отравы, — я заговорил с эльфом, с трудом удерживая на нем взгляд. Мышцы мелко тряслись, их скручивало от холода и жара, волнами находящего на меня. Между ног омерзительно пульсировало, и я коснулся собственной плоти, изнывающей, ждущей, и прикрылся ладонью, погасив о кулак нечто вроде скулежа. — Астарион. Я позвал его, и когда он откликнулся на свое имя, я захотел убить его. Навсегда. Сладкое чувство ненависти вскоре погасло, и найдя в себе силы, я свалился на аляповатые ковры, схватив хрустальную посудину. Там, кажется, была вода. Сползая по стене, удерживаясь за бархатный балдахин, я глубоко вдохнул. В зеркале отражался не мертвец. Переставляю ноги, поднимаясь. Астарион уже подле, и я подтягиваю его к себе за волосы. Он сам поддается. — Хочу тебя уничтожить, — шепчу я, — а затем рассеять твой прах. Развоплотить. Я, — от звуков собственного голоса теряюсь, забываю слова, — переживу это мгновение сотни раз. — И только? Кассадор, — выплюнул вампир, — будь проклято это имя, клялся мне в этом не менее тысячи раз. Но видишь? Он уготовил нам много худшее. Что может быть страшнее для любовника, чем разбитое сердце? Что прикажешь делать? Сдохнуть от одиночества? — Просто сдохнуть, — предложил я, поперхнувшись смехом. Скрутило живот, но я не мог остановиться, сотрясаясь от хохота. Астарион выкручивается, и смиренно склоняется передо мной, взявшись за бедра. Я отпускаю ему звонкую оплеуху, руки слабые, безвольные, на большее не способны. — Дерзай, я исполню. Папочка, — едва слышно бормочет он, принимаясь неторопливо облизывать меня. Эльф плотно смыкает уста вокруг плоти, все еще подразнивая. Я не могу отдать ему приказа, тот делает все без слов. Затягиваю его обратно на ложе, надавливая на серебристую макушку, управляя им. Не мертвец. Другие отродья сходятся вокруг нас ужасающими порочным полукругом, пронзая эльфа сзади. Тот прикрывает глаза, и его ресницы восхитительно трепещут, а зубы чуть ранят нежную кожу. Я забиваюсь в оргазме, поглаживая его по щекам. Им овладевает несколько сразу, и моя плоть болезненно дергается, вновь наливаясь кровью. Затягиваю Астариона на себя, и он морщится в ответ, впрочем, сохраняя недовольство невысказанным. Крепкие бедра припадают к моим, вонзаюсь внутрь жаркого естества. Чудесно. Он, думается, запомнил, что я не люблю его разговоров, начатых не в подходящее время. Дрожит и тает надо мной, но все же молчит. У него вновь ни следа на шкуре, идеальное полотно. Астарион виртуозно извивается верхом, ко мне плотно прижимается его зад, и ничего кроме. Блудница, забирающая вместо монеты, жизни. Нечестный обмен. Пусть даже в особе такого прекрасного тела. За этими странными мыслями, силы покидают меня. Светает. Я давно забылся в бреду, позволяя монстрам использовать себя. Но опять очнулся живым. Солнце медленно пробирается в комнаты, озаряя бледную плоть. Нахожу себя на подушках, накрытым чьим-то щедрым жестом. Белокурый эльф раскрывает пологи, впуская еще больше солнца в палаты. Он причесан и облачен в хороший костюм. — Я пообещал им кое-что, — стоя ко мне спиной, тихо начинает Астарион, не торопясь поворачиваться. — Что же? — Надломленный, осипший голос принадлежит только одному из нас. Вампир крутнулся на месте, начав активно жестикулировать руками: — Спасение. Того, что желает каждый из нас. Приподнявшись на локтях, я против желания повел подбородком, и рана на горле принялась вновь кровить. Алые глаза сытые и бесконечно спокойные, словно два темных океана. — Ты знаешь, как не дать ритуалу состояться? — В этом как раз и заключается загвоздка — я не знаю, дорогой.