Главное – дожить

      День Лео должен был пройти как обычно. То есть, без царя Египта, выкашливающего свои лёгкие в тарелку с рыбой.       Шреддер кашляет так сильно, что брызги крови попадают Лео на шендит даже при том, что он стоит на некотором расстоянии. Он отрешенно смотрит, как льняная белая ткань пропитывается красным, а фараон всё кашляет и кашляет…       Его толкают как раз вовремя. Подскочивший лекарь, который наконец вспомнил о своей работе, грубо растолкал всех слуг на пути к фараону. Оказавшись на полу, Лео тут же закрывает подносом нижнюю часть лица.       Могут возникнуть проблемы, если кто-то из стражи увидит, как он жутко улыбается во время приступа своего господина.       Пусть блеск в глазах примут за слезливый испуг, а не восторг.       Лео не садист, просто узурпатор заслужил мучительной смерти. Пусть его тошнит кровью на дорогие яства, пусть корона сдавливает череп до тех пор, пока не послышится хруст, а перед захоронением скипетр загонят глубоко в задницу и в гроб положат ещё живым.       — Господин, — только через много минут, когда приступ уже закончился и Шреддер прогнал лекаря и стражу, Лео возвращается к роли верного обеспокоенного слуги.       — Убери и принеси новое, — рявкает Шреддер и сплёвывет на пол кровавый сгусток.       Лео убирает испорченную еду в полном молчании и с надеждой, что фараон не увидит его дёргающийся глаз — с тех пор, как Шреддер скормил половину прислуги крокодилам, Лео исполнял роль и кравчего, и уборщика, и кого только не придётся. Из привилегий: сегодняшнее свободное время он потратит на очистку пола от крови. Ура.       Хаос на кухне он слышит ещё из коридора. Кто-то плачет, кто-то кричит, кого-то, побитого, уже выводят — присмотревшись, Лео узнаёт в несчастном главного повара и цыкает вслух.       Войти и выйти, и как можно быстрее.       Лео заходит на кухню без малейшего изменения в лице, не задерживаясь ни на ком взглядом прёт напролом и мысленно отмечает тех, кого сегодня, вероятно, после допроса казнят за какую-нибудь ерунду вроде недостаточно вымытого яблока. По всему получается, что большую часть поваров и плевать, что всему двору известно, что Шреддер давно и неизлечимо болен. Ему просто нравится убивать без суда и следствия: позже казнит и лекаря, заподозрившего отравленную пищу — новенький, либо, как и предшественники, отчаявшийся, не смог поставить диагноз и свалил всё на яд.       Справедливости ради, крови раньше не было, но уж очень вряд ли при дворе найдётся идиот, решивший отравить Шреддера.       Лео мог бы. Хоть сейчас — это вообще легко, только смысла в этом ноль.       Он успевает только поставить на столешницу поднос с грязной посудой. Свой просчёт он осознаёт за секунду до того, как ему заламывают руку и прижимают щекой к столу.       Тот факт, что Шреддер захватил трон — только полбеды. Он притащил за собой армию, которая благополучно росла и цвела в созданной им тирании. «Футы», так они себя называли, стали во дворце новой властью. Упивающимся всесилием, им нельзя смотреть в глаза — примут за вызов, но и нельзя избегать — ведь ты точно что-то скрываешь.       Лео, которому они уже давненько не предъявляли, забыл ещё об одном нюансе. Игнорирующим бревном быть тоже нельзя — недостаточно боишься, значит, недостаточно уважаешь…       — Куда прёшь? — прижавший Лео меджай, по-видимому, как раз из таких, на которых нельзя неправильно смотреть.       — Господин ждёт ужин, — сгорел сарай, гори и хата, и Лео даже не пытается подлизаться, говорит тоном таким же, как и лицо, безучастным.       Меджай молчит долго, видимо, обрабатывает информацию, и Лео незаметно выдыхает — тупой попался.       — Отнесёшь, и на допрос. Я прослежу, — выдаёт он наконец, а Лео получает свободу.       Оставшийся из поваров, самый злой и старый, какой тут есть, под надзором футов ставит на поднос Лео новые тарелки. Пока он этим занимался, Лео успел повязать на шендит передник, чтобы скрыть кровавые пятна.       Обратный путь под надзором фута кажется как будто раз в десять длиннее, и вместе с этим в Лео нарастает беспокойство. Шреддер не любит ждать.       Они заходят в трапезную. Дыхание Лео ровное, он идёт впереди и старается особо не моргать.       — Почему так долго? — рявкает Шреддер, не поворачивась. Лео на секунду прикусывает внутреннюю сторону щеки и готовится выдать не особо убедительное извинение, но Шреддер вдруг напрягается, видимо, услышав вторую пару шагов, и поворачивается.       В момент, когда Лео видит его взгляд, он снова незаметно выдыхает. Карта в виде фута сработала как надо — едва его заметив, ледяной взгляд Шреддера на нём и сконцентрировался.       — Ты, — фараон прищурился, и следовавший за Лео меджай сразу вытянулся в струнку, — Что здесь забыл?       С лёгкостью на сердце Лео подходит к столу и раскладывает свежие блюда. В мыслях он желает футу удачи, хотя не слишком усердно.       — Надзираю за кравчим, мой господин! — Лео только на секунду бросает на него взгляд и подмечает, как скатывается по виску капля пота.       Забавный парадокс — собственную верную армию Шреддер недолюбливает. Умелых в сражении, но ни на что не годных во дворце, он терпит лишь собственных телохранителей и лично отобранные элитные отряды. Фараон любит полезных, уж это за последний год Лео накрепко уяснил — а вот меджай, похоже, не ожидал, что его жест заботы господин не оценит.       — Напомни, — тон Шреддера обманчиво-нейтральный, почти мягкий, — какой я отдал приказ.       — До… допросить поваров, мой господин… — подчиняется меджай, и по одной его секундной запинке Лео понимет: смекнул ошибку, а потому сразу после окончания фразы падает на колени, склонив голову.       Недолюбливает, в основном, по двум причинам. Первая — их взращённое во вседозволенности дворца своеволие. Влюблённый только в свою власть, больше всего во дворце Шреддер боялся мятежников; Лео уже был свидетелем, как слуги, что пытались выслужиться перед параноидальным фараоном, своей инициативой только рыли себе могилу. Любое самоуправство он пресекал на корню.       — Простите мне мою вольность, милостивый господин! Всех поваров уже отправили на допрос, но кравчий показался мне подозрительным…       Вторая — оправдания.       Шреддер не говорит ни слова, только взмахивает рукой. Когда он отворачивается, скрытые в тенях телохранители — правильнее сказать, только двое из множества — уже под руки уводят провинившегося. Не такой тупой, как показалось в начале, он не сопротивляется, ни звука не издаёт.       Может, с ним всё будет хорошо, и совесть Лео останется чистой.       Смотря в тень у стены, Шреддер делает короткое рассекающее движение двумя пальцами, и Лео прикрывает глаза. Не останется.       Лео сглатывает вязкую слюну, а в мыслях отдаёт дань уважения бедному футу, который сегодня погибнет за него. Кто бы знал, что у царя после кровавого приступа будет настолько дурное настроение.       — Кхан давно не пробовал человечину, — которое, кажется, мигом улучшилось, стоило ему отправить подчинённого на смерть. Может, проливая чужую кровь, этот демон восполняет потерю собственной.       — Кхан на смертном одре, мой господин, — напоминает Лео, подливая в бокал вино, и надеется, что Шреддер не настолько сильно любит своего крокодила, чтобы снова захотеть чьей-то смерти.       Шреддер мрачно улыбается. Конечно. Как может этот человек любить? Очень вряд ли, что ему кто-то хотя бы нравится.       — Точно. Совсем забыл, — прищурив глаза, Шреддер выглядит довольным, будто его только обрадовала скорая смерть собственного питомца, — И что же мне делать с этим меджаем?       Лео не сразу понимает, что ему задали вопрос. Пока он тупит, чуть не переливает вино через край, и только это приводит его в себя. Он смаргивает оцепенение.       — Я не вправе решать судьбу вашего…       — Отвечай на вопрос.       В комнате резко становится нечем дышать. Лео смачивает языком сухие губы.       — Я бы… сделал ему выговор? — его попытка в ровный тон в конце всё же срывается на вопрос. Сейчас он узнает, хорошо это или плохо       — Считаешь, я слишком жесток? — этот маньяк что, издевается прямо сейчас? — Может, мне и тебя крокодилам скормить, а, Леонардо?       Как же его достало, что все вертят его свободным временем, как хотят. Если б не этот тупой меджай, Лео уже был бы на кухне и домывал там гору посуды, а теперь он тут стоит и пытается его задницу спасти ценой собственной. Может, и справедливый обмен, только вот в планах Лео сегодня хотя бы помыть пол, который сумасшедший фараон заляпал кровью, а не развлекать его ответами на загадки.       — У них будет несварение, — выплёвывает он, пока в мыслях задаётся вопросом, почему бы на самом деле не отравить этого подонка.       — Смеешь дерзить?       — Лишь озвучиваю факты, мой господин. Им сегодня скормят половину кухни, — Лео пожимает плечами, — переедание будет вредно.       Шреддер молчит. Лео забавы ради прикидывает: а не поздно ли сбежать? А успеет ли измученный приступом царь уклонится, например, от фруктового ножа, нацеленного в глотку? Может, сделай Лео что-то такое глупое, его убьют на месте и избавят от этого абсурда.       — И я тощий, — невпопад добавляет Лео, когда тяжёлое молчание становится уж слишком долгим. Как бы вправду не решил.       Шреддер усмехается. Так, как будто ему правда смешно.       — Ты мне слишком нравишься, Леонардо, — казалось бы, хорошая новость, но Лео от неё ни жарко ни холодно, ведь он знает, что это значит, — Я обязательно возьму тебя с собой в поля Иалу.       — Это честь, мой господин, — Лео кланяется, скрывая мрачную усмешку. Он не может дать другой, более честный ответ: «хрен ты туда попадёшь».       В поля Иалу после смерти попадают праведники. Как забавно, что Шреддер, похоже, искренне считает себя таковым. Чего он ожидает, что суд Осириса пощадит его? Или, может, что сам царь загробного мира снимет свою корону и уступит Шреддеру место в великой эннеаде? На уголке сознания мелькает смешная, совершенно глупая фантазия: Осирис без короны — почему? — очевидно, Леонардо, в ней неудобно медитировать — не дожидаясь суда, крепко бьёт Шреддера по голове деревянной палкой. Почему-то именно палкой, а не посохом, и очень больно, так, что на утро вскочит шишка…       Что за чепуха приходит в воспалённый разум, стоило только избежать смерти. Лео явно не помешает отдохнуть.       Всё будет куда проще. Лео не жрец, но имеет достаточно представлений о богах, чтобы предположить: стоит Шреддеру предстать перед судом, Аммат сожрёт его сердце — если, конечно, оно у него есть.       Он бы честно радовался, если бы слуги не разделяли судьбу фараона. Лео не спросят, хочет ли он последовать за своим господином в загробную жизнь, Фараон забирает в Дуат всё своё — стоит Шреддеру умереть, и всю прислугу убьют следом, чтобы она продолжала служить господину даже после смерти. Какая, блять, честь.       Уж очень вряд ли, правда, Шреддер спокойно ляжет и умрёт. Как бы Лео не желал ему смерти, он сам видел, как его отравляли раньше и как он возвращался раненый из битв — такого не убьёт простая болезнь… и он не отдастся смерти сам.       Иронично, раньше Лео даже радовался: может, ему и суждено умереть, но одна радость — фараон умрёт первее. Так он думал, пока во время очередной трапезы не стал свидетелем посещения жрецов. Они определили болезнь Шреддера как иссякающую магическую силу — явно намекали на Хеб-сед, ведь Караи уже достаточно выросла, чтобы унаследовать трон…       Кости глупых жрецов давно покоятся на дне Нила. Плевать Шреддер хотел на ритуалы, на магическую силу, на передачу власти — будет сидеть на своём троне до тех пор, пока в мумию не иссохнет.       Лео уже знал его план. Хеб-сед, который был последней надеждой египтян на свободу от тирании, не закончится смертью старого фараона и восходом на трон нового. Во избежание бунта народа погребение, конечно, совершат. Не фараона, его статуи — ритуал для обновления молодости и силы. Шреддер не умрёт иначе, чем естественной смертью.       Это не значит, что та же судьба ждёт слуг. После Хеб-седа Шреддер останется жив и на троне, но слуги последуют за статуей и будут ждать своего господина в Дуате. Гробницу уже отстроили.       И если Лео не хочет умереть за любимого господина, ему надо свалить отсюда раньше.

***

      Когда кухня сверкает, а пол трапезной становится настолько чистым, что с него при желании можно есть, уже далеко за полночь, а Лео не чувствует спину. Впору вставлять зубочистки в глаза, чтобы те не слипались, ведь даже после окончания рабочего дня у него остаются дела. В ночи Лео тащит огромный мусорный мешок к выгребной яме. Это не подозрительно — не он один такой неудачник, на которого свалили чужие обязанности. Такие же слуги-полуночники смотрят на него сочувствующе, и Лео отвечает им вымученной улыбкой.       Он рад от неё избавится, когда, наконец, добирается до пункта назначения. Усталость разом смывает, даже наоборот — все чувства обостряются. Только убедившись, что в темноте больше никого нет, Лео отходит от ямы к небольшой скале песчаника.       Пару лет назад эта скала была огромной, пока её не раздробили ради строительства гробницы. Теперь посреди песка остался лишь клочок камня. Очень удобный ориентир, если вы хотите вести тайную переписку.       В темноте нелегко найти тайник, и Лео ведёт пальцем по давно заученному лабиринту трещин. В глубокой щели между камнями он нащупывает песок и роется в нём, пока не схватит свёрток пальмовой коры. Лео очищает кору от песчинок и ведёт пальцем по иератике, чтобы не напрягать глаза в темноте. Оторвав палец от последней чёрточки, он едва не рвёт сообщение.       Подкупленного стражника казнили. Просто восторг.       Дело не в деньгах — Лео платят с головой, и ему некуда их тратить — дело во времени. До Хеб-седа два месяца, и за это время среди стражи, почитающей Шреддера как бога, нужно найти такого, которого можно уговорить проигнорировать его прямой приказ. Помножьте на факт, что такие умирают пачками.       Из дворца не сбежать без содействия стражи. Может, когда то у слуг и были права, но явно не при Шреддере: он не принимает увольнительных и не терпит предателей. Почти сразу после первых побегов прислуги охранные меры ужесточились, а многих сбежавших отловили и публично казнили. Некоторых Лео знал лично, и эти люди не были глупыми или неосторожными.       Лео вынимает из-за пояса каменную палочку и выскрёбывает на свободной части коры ответ. С Усаги в последние месяцы сложно лично встретиться из-за того, что он работает в другом крыле дворца. Очень повезло, что они оба обучены грамоте.       Лео дописывает предложение встретиться для обсуждения нового плана и сворачивает кору. Тот же маршрут из трещин, и он зарывает свёрток обратно в песок.       Лео выбрасывает мусор в яму. Усталость вновь даёт о себе знать, и он тащится в спальню для прислуги.       Многие койки опустели. Теперь никто не храпит, и Лео не может уснуть почти до самого утра.

***

      Когда сосед будит его, Лео резко распахивает глаза; нет ощущения, что он спал — скорее, это было очень долгое моргание.       Он кивает в знак благодарности. Сосед не отвечает, просто молча уходит.       Раньше перед лицом общей угрозы прислуга была дружной. Сейчас каждый заботится только о своей шкуре — тем более, нет смысла строить отношения с теми, кого скоро заменят. То, что Лео разбудили — уже здорово, но не стоит рассчитывать на большее.       Лео моется насколько возможно быстро, но всё равно когда выходит, комната уже пуста. Нет времени вырисовывать аккуратные линии — он на ходу загребает пальцем смесь сажи и галенита и мажет по векам в надежде, что получится симметрично. Клафт он надевает в коридоре, пару раз едва не налетев на уже работающих слуг.       На подходе к кухне он слышит чей-то громкий голос. Низкий, с хрипотцой — Лео уверен, что слышит его впервые, но почему-то он кажется неясно знакомым.       — Да чё ты заладил! Сказал же, у меня личное дело!       — Какое личное дело может быть к фараону, ненормальный?! Если тебе так хочется умереть, иди к нему сам!       Секундное молчание, и раздаётся звук глухого удара. Лео тут же срывается на бег и влетает на кухню.       Первое, что бросается в глаза — новое лицо. Точнее, спина: мощная и загорелая, с несколькими бледными шрамами, принадлежит высокому человеку, и только такое воинское телосложение не к месту на фоне кухни отвлекает Лео от другой приметной особенности: взъерошенные красные волосы, не покрытые клафтом, выделяются на фоне бледных стен как клякса жжёной охры. Незнакомец прижимает старого повара к стенке и угрожает ему кулаком.       — Слушай сюда, человечишка! — что-то неуловимо меняется в его тоне на злое, отчаянное, — Я обычно старпёров не трогаю, так что не вынуждай меня…       Странное знакомство с оттенками чужого голоса Лео смаргивает и окончания фразы не дожидается — хватает чужака за сжатую в кулак руку и бьёт ногой под колено. Чужак опускается, но, вопреки ожиданиям Лео, не теряет равновесия и остаётся на ногах. Он отпускает старика, и в следующий миг Лео едва успевает увернуться от кулака уже в своё лицо.       Скорость невероятная. Далеко не каждый фут может такой похвастаться, но нигде на одежде чужака нет их символа, и золотой пекторали — отличительный атрибут отличившихся военных — он тоже не носит. Одет точно так же, как вся кухонная прислуга: только шендит с передником и сандалии, без единого украшения.       После попытки ударить развернувшийся чужак почему то замирает, и Лео не ждёт, пока тот сообразит — делает подсечку, и на этот раз он падает.       Дед уже сбежал, а остальная прислуга попряталась ещё раньше, и теперь они на кухне остались вдвоём.       — Будешь ещё буянить? — спрашивает Лео, сидя на нём сверху и загнув руку за спину.       Чужак тупит ещё с секунду, а потом на всю кухню кричит:       — Лео?! — Откуда чужаку знать его имя? В душе Лео расцветает надежда, что администрация впервые за долгое время прислала им новичков, но чужак перекрикивает его мысли, — Какого хрена ты делаешь?! Слезь с меня!       — Ты новый уборщик? — спрашивает Лео в надежде, что новичок ответит положительно, потому что его спина до сих пор болит, но, видимо, слишком расслабляется.       Новичок скидывает Лео, кажется, вообще не напрягаясь, и они меняются местами. Теперь уже Лео лежит на полу, пока другой нависает, удерживая его запястье над головой. Лео слышит резкий вдох.       — …Чёрт, это правда ты, — кем бы он ни был, странный незнакомец знает о Лео явно больше, чем его имя, потому что его взгляд тёплый, почти нежный, и он больше не кричит, — Я тебя нашёл.       И целует. Хорошо, с чувством, Лео даже почти ответил…       С какой радости ему отвечать?! Свободной рукой Лео упирается извращенцу в плечо, но это всё равно, что двигать гору. Тогда он со всей силы кусает его за губу, но тот только распаляется, и Лео чувствует вкус крови. Он меняет тактику: резко расслабляется всем телом и «выскальзывает» из захвата. Пока не ожидавший этого извращенец не сориентировался, Лео вцепляется ему в руку, изворачивается, и в удушающем треугольнике пережимает ногами сонную артерию.       — Откуда ты меня знаешь? — спрашивает-обвиняет Лео, пока его лицо горит. Только через пару секунд сдавленного кряхтения, когда смущение отходит, Лео понимает, что спрашивать следует, когда собеседник в состоянии ответить.       Он медленно расслабляет захват и отпускает чужую руку. Пока извращенец откашливается, Лео встаёт, утирает губы и в отражении подноса поправляет съехавший клафт.       — Это же -кха! — я, Рафаэль! Ты —кха. Блять, эти твои ноги! — «Рафаэль» встаёт и несколько раз бьёт себя по груди, чтобы откашляться окончательно, — Ты серьёзно? Хочешь сказать, ты меня не знаешь?       Лео присматривается. Он замечает, что помимо волос, глаза у извращенца-Рафаэля тоже необычные: жгуче-красная радужка напоминает кровь. Такие сложно забыть, даже если постараться.       — Ты принял меня за кого-то ещё, — кивает Лео и отводит взгляд, чувствуя, как снова начинает пылать лицо, когда он случайно смотрит вместо глаз на губы, — Я тебя впервые вижу.       — Э… чё? — говорит извращенец, взгляд Лео дёргает к нему снова, и он хмурится, стоит извращенцу сделать шаг навстречу. Извращенец учится быстро и тут же замирает, в знак примирения вскинув руки, — Понял-понял, стою на месте.       Лео снова смотрит куда угодно, но не на лицо, пока собирает перемешанные мысли, и извращенец восклицает:       — Да ты стесняешься! Поверить не могу!       — Конечно, стесняюсь! — взрывается Лео, — Я ж не извращенец, который целует незнакомых людей!       — Это так ты меня сейчас в своей голове называешь, да? «Извращенец»? — извра… пошёл к чёрту, Рафаэль издевательски выгибает бровь и ухмыляется, — Для тебя я Раф, крошка.       И подмигивает. У Лео дёргается глаз.       — Видишь, теперь мы не незнакомцы. Хочешь продолжить?

***

      Они не продолжили.       — Это шутка была, — шипит Рафаэль, потирая свежую шишку, — ну, почти.       — Нам не могли отправить не идиота? — сидя на парапете из песчаника, спрашивает Лео у стены. Пламя факела изгибается, будто отвечая «нет, пошёл нахуй».       — Я тебе ещё понравлюсь, — Рафаэль хлопает его по спине, и Лео дёргается и отсаживается подальше. Рафаэль пододвигается, — Я же твой бывший парень.       — Я тебе последний раз говорю, нет у меня парня!       — Это пока.       — И не было никогда!       Раф пожимает плечами.       — Ты просто меня не помнишь, — и Лео рад бы оспорить, но только он не уверен, что будет прав.       Рафаэль складывает руки на груди и выжидающе смотрит.       Лео молчит пару секунд, но в итоге со вздохом признаёт поражение.       — Хорошо, может, мы были знакомы раньше, — и когда на лице Рафаэля уже вырисовывается зарождение самодовольной ухмылки, обрубает: — Но у меня не могло быть парня в десять лет.       Улыбка Рафаэля тает.       — Десять? — он тупо моргает.       — Я заболел чем-то в детстве, — почему-то Лео и правда начинает рассказывать. Он никому не рассказывал о своём прошлом раньше, даже Усаги, но с Рафаэлем это сделать кажется естественным, — И потерял память. Не помню ничего раньше десяти.       Рафаэль молчит. Долго.       — Так, а… сколько сейчас тебе?       — Семнадцать.       Рафаэль открывает рот и сразу же его закрывает. Странно замолкает.       — Сука, — убийственно-спокойно выдыхает он.       Он резко вскакивает с парапета, и Лео не нужно хорошо знать этого человека, чтобы понять, что он в ярости.       — Сука! — он достаёт что-то из-за пояса и разъярённо бросает в пол. «Что-то» трещит, — Неудивительно, что это говно нихуя не нашло, если ты сдыхаешь до двадцати!       Взбешённый Рафаэль поворачивается, и на Лео смотрят страшные кровавые глаза.       — Неужели так сложно было хоть раз дожить до двадцати?!       И правда чокнутый. Лео безмятежно трёт заложившее от крика ухо. Рафаэль с тяжёлым вздохом плюхается обратно на парапет и бросает треснувшую безделушку за спину, во внутренний двор, где она приземляется в какой-то куст.       — Гениальный артефакт, блять, — бурчит Рафаэль, вцепившись одной рукой себе в волосы, — Полтора века с ним… Ай, забудь. Семнадцать, серьёзно? Так мало? Разве люди в этом возрасте не ссутся под себя?       Теперь очередь Лео долго молчать.       — Тебе бы голову проверить, — советует он, когда наконец насколько может мягко формирует своё впечатление обо всём их знакомстве.       Рафаэль улыбается, но как-то грустно.       Они молчат вдвоём. Сидеть так вместе, на самом деле, довольно уютно. Лео бы нужно работать, но ему впервые за долгое время так спокойно.       — Слушай, — вдруг говорит Рафаэль, и звучит и выглядит он при этом по-настоящему серьёзным, — Можешь щас честно ответить?       Лео слушает.       — Как думаешь, я симпатичный?       Лео моргает.       — Ну, типа, согласись, тут явно не семь из десяти, — продолжает он, и показывает при этом на свой пресс, — девятка минимум.       Лео встаёт и уходит.       — Эй! Стой! Лео! Стой, блин, я только тебя нашёл!       Лео игнорирует и ускоряется. Звук шагов позади ускоряется тоже.       — Я же новичок! Что, если я заблужусь?       — Да плевать мне! — в сердцах кричит Лео, и проходящие мимо слуги странно на него смотрят. Впереди у коридоров развилка, Лео идёт ещё быстрее и ныряет в один из поворотов. Только через несколько метров он понимает, что шагов позади больше не слышно.       Отлично. Одной проблемой меньше: может, этот придурок перестанет доставать Лео и пойдёт к назначенному ему старшему. Скорее всего, им будет старик: он объяснит Рафаэлю самый минимум и отправит выполнять всю грязную работу. Может, Рафаэль по дороге заблудится, забредёт куда не надо и уже вечером его скормят крокодилам.       Ура.       Или, если крокодилы всё ещё переваривают вчерашнюю партию обвинённых, сломают ноги и бросят в Нил.       Ура…       Лео останавливается.       Лео вздыхает и идёт обратно.       Рафаэль ждёт его на том же месте, где Лео его оставил, и сверкает во все тридцать два.       — Я же говорил, я твой парень. Я знаю, что ты сердобольный, — лыбится он, и они вдвоём идут в сторону кухни.       — Ещё десять минут назад ты был «бывшим», — подмечает Лео, и Рафаэль тут же улыбается ещё шире.       — Значит, ты признаёшь, что я твой парень?       Лео останавливается. Смотрит самым угрюмым своим взглядом.       Рафаэль всё ещё сияет.       — Нет, — мягко говорит Лео.       — Что «нет»? — улыбка Рафаэля превращается в ухмылку, будто он уже продумал следующий остроумный ответ.       — Ты не симпатичный.       Рафаэль меняется в лице.       — Вообще ни разу. Три из десяти. Человек, который дал семёрку, явно не хотел тебя обидеть.       Раф непонятно на него смотрит, и Лео гордится собой.

***

      Рафаэль, оказывается, умеет готовить. Такое дарование опасно выпускать к людям, поэтому это отличная новость — его можно запереть на кухне и оставить на растерзание деду. Или наоборот: после вчерашнего эпизода дед контактировать с Рафаэлем не горит желанием и радости Лео по поводу нового тела в их проредившуюся кухонную гвардию явно не разделяет, но не то чтобы у него был выбор.       Лео подробно объясняет Рафаэлю все табу, основные маршруты и имена важных людей, но тот качается на стуле ковыряясь в носу и выглядит довольно расслабленно.       — Сосредоточься. От этого, вообще-то, зависит твоя жизнь, — обречённо просит Лео, но Рафаэль вот вообще не делает лучше.       — Не волнуйся, родной, — он опять подмигивает, — Я могу о себе позаботиться.       Лео возводит глаза к небу.       — Просто… молчи и не угрожай никому.       — Ну и порядки у вас, — бурчит Рафаэль.       — Ты мне нужен только для того, чтобы вечером кухню мыть, — Лео уже начинает это злить, — Так что не вздумай нарваться на наказание. Никто не даст поблажек, если тебя изобьют палками.       — О-о, скажи это ещё раз, — Рафаэль перестаёт качаться на стуле, внезапно становится вовлечённым, и Лео благодарит мироздание, что смог до него достучаться.       — Тебя изобьют пал-       — Не-ет, что я тебе нужен.       …Забудьте, дурак безнадёжен.       — Да. Драить полы, — сухо повторяет Лео.       — Знаешь, Лео, — Рафаэль хмурится, — Ты совсем не весёлый.       Лео мысленно не согласен: он очень даже весёлый и его шутки смешные. А Раф — придурок. Он не может высказать две мысли одновременно, поэтому говорит более важную:       — Меня зовут Леонардо, — конечно, почти вся прислуга зовёт его Лео, поэтому ругаться на такое с его стороны слегка мелочно, но он хочет хоть немного осадить эту фамильярность.       Рафаэль молчит с постным лицом.       — Ты такой придурок, когда человек, Леонардо — на последнем слове он изображает пальцами кавычки, и так Лео осознаёт ещё один факт — Рафаэль обучен грамоте, — Ты же согласился, что я твой парень.       — Я согласился, что мы могли быть знакомы, — монотонно отвечает Лео и решает, что очередной их разговор снова уходит не в ту степь, а потому встаёт, — Хотя с каждым твоим словом я всё больше сомневаюсь.       — Н-да? — Рафаэль тоже встаёт и опирается рукой на стену, преграждая Лео путь, — Наверное, мне нужно как-нибудь тебе доказать?       Лео чует подвох, но ему правда любопытно узнать что-нибудь о своём прошлом.       — Ну, докажи, — Лео решает подыграть.       Едва он договаривает последний слог, как его тут же вжимают в стену. Он бьётся больной спиной о шершавую поверхность и ойкает, и в этот момент Рафаэль целует его. Опять. С языком.       Поцелуй влажный, и Лео никогда раньше так не целовали, но он уверен, что чужой язык не должен быть таким неестественно-горячим — хотя, может, Лео так кажется, потому что он сам горит от стыда. Он вцепляется Рафаэлю в плечи, а Рафаэль придерживает его за шею, и везде, где их кожа соприкасается, тоже горячо. Ему мерещится запах пыли и пустынного песка, но потом он отдирает Рафаэля от себя за волосы, и всё прекращается.       Лео тяжело дышит. Во рту горит, как будто он хлебнул крепкого алкоголя, но запаха песка нет, и самодовольно улыбающийся Рафаэль совершенно обычной человеческой температуры.       Лео крепко бьёт его в живот, и Рафаэль сгибается пополам.       Лео уходит и даже несколько минут спустя выглядит, похоже, очень злым, потому что идущие навстречу слуги обходят его насколько позволяет ширина коридора.       Когда он сервирует стол для завтрака, он всё ещё горит, даже выпить почти кувшин воды не помогает. Он едва не перепутывает местами миску с фруктами и закусками, и служанка на него кричит, но он в этот момент думает только о том, что утром точно до крови прокусил Рафаэлю губу, а сейчас не почувствовал даже намёка на царапину.       Ближе к ужину его трясёт от лихорадки, и он умоляет Мураками, другого кравчего, у которого сегодня выходной, заменить его. Тот очень долго торгуется, и когда Лео должен ему разве что не всю зарплату, соглашается.       После этого всё как в тумане. Он бредёт в комнату, не разбирая дороги. Обеспокоенные соседи что-то спрашивают, но Лео их не слышит и не глядя падает на кровать.       Ему снится пустыня. Не жгучая, сухая, смертоносная Сахара, где оставляют умирать особо провинившихся перед богами, а другая, ненастоящая: песок в ней светится золотом и струится шёлком. Он бредёт по ней, такой безмятежной, и предчувствует бурю, но она не пугает. Он ждёт её с нетерпением. Она оставит за собой хаос, смерть и разрушения, и будет пахнуть кровью.       Она уже здесь, и Лео нечего бояться — его она не тронет.       В поднятой пыли видно всё хуже. Он не знает, куда бредёт. Из песчаной мглы кричит сокол, и Лео хочет пойти на звук, но всё обрывается.       Он резко садится на кровати. Вокруг темно, и тело неприятно-липкое.       Лео загребает рукой волосы и понимает, что клафта на нём нет, а ещё он укрыт одеялом.       — Проснулся? — спрашивает из темноты знакомый голос, и Лео вздрагивает.       Глаза привыкают к темноте. Рядом с его кроватью на табуретке примостился Раф.       — Ты меня ещё и ночью донимать решил? — ворчит Лео, но беззлобно: судя по всему, это Раф его укрыл.       — Я теперь с тобой пожизненно, — серьёзно говорит Раф, и Лео от его тона пробивает на смешок, — Хорош ржать, я не шучу. Тебя ни на минуту оставить нельзя.       Лео продолжает тихо смеяться, упав обратно на подушку.       — Откуда тебе знать? Мы знакомы пару часов, — после сна Лео чувствует лёгкость и безмятежность, прямо как во сне, — Я уже не тот человек, каким был семь лет назад.       — Да ты и за тысячу не изменишься, — фыркает Раф, — знаю и всё.       Он не говорит ничего смешного, но Лео опять смеётся, как идиот, и засыпает обратно. Пустыня ему больше не снится.

***

      Утром Лео узнаёт, что Мураками съели крокодилы, и что фараон одобрил ему больничный, а вместо него теперь какая-то новенькая. Эйприл, вроде. У неё тоже волосы необычного цвета, и в ней не чувствуется страха перед фараоном, как у прошлых новичков.       — И откуда вы такие берётесь? — спрашивает Лео у Рафа, пока тот чистит ему яблоко.       — Секрет фирмы, — бурчит Раф, когда не может ровно вырезать черенок, — Но людишки думают, что вышли из океана.       — Почему ты всё время говоришь «людишки»? — Лео не знает, зачем спрашивает: очевидно, Раф просто чокнутый и постоянно говорит глупости.       Раф замирает с яблоком в руках.       — Я, типа… издалека.       — Плохо знаешь язык? — Лео искренне поражён, и ему наконец понятно, почему Раф иногда говорит странные вещи, — У тебя отличный египетский.       Раф тупо кивает.

***

      Через несколько дней Лео выздоравливает. Он привыкает к грубому странному Рафу, и почему-то сразу нравится Эйприл.       В перерывах между работой Раф готовит что-нибудь, и они перекусывают на парапете внутреннего двора. Вечером они вместе убираются, и Раф раздражает Лео предложениями помять ему поясницу. Лео на всякий случай спиной к Рафу не поворачивается.

***

      Лео всё чаще ходит к выгребной яме. От Рафа трудно отвязаться, но Лео прожил во дворце в том числе потому, что умеет скрываться с чужих глаз, когда ему нужно.       Ответа Усаги нет ни через неделю, ни через две. На третью Лео узнаёт от служанки другого крыла, что Усаги убили.       В тот вечер он ловит самую сильную паническую атаку в своей жизни. Раф отводит его в комнату, обнимает и напоминает, как дышать. Позже он приносит ему стакан воды и рассказывает смешную историю про Анубиса, потом про Шу, и Лео понемногу отходит.       Лео спрашивает, откуда Раф столько знает о богах, и Раф явно врёт, что он бывший жрец. Не могли такого оболтуса взять в жрецы — так Лео ему и говорит.       Чтобы доказать правдивость своих слов, Раф рассказывает и про других богов. Большинство историй звучит как выдумка, но Лео интересно слушать, поэтому он не разу не перебивает, пока разговор не заходит о Сете.       — Он самый крутой, — уверенно говорит Раф, пока Лео лежит у него на груди.       — Да не может такого быть, — фыркает Лео, — он же злой. Даже я знаю, что они с Гором дерутся.       Раф внезапно молчит. Долго.       — Да-а, — тянет он, — дерутся.       Раф почему-то про всех богов много рассказывает, но только не про этого.       Когда Раф уже охрип от рассказов, и они просто молча лежат, Лео разглашает ему план, который они придумали с Усаги. Раф спрашивает, что такое Хеб-сед, и Лео сомневается, что он образованный.       Лео спокойно объясняет, что скоро они все умрут и удивляется, что Раф об этом не знал. Раф говорит, что люди «пиздец конченые». Он обещает «свалить из этой помойки» вместе, и они целуются.

***

      Много целуются. Лео признаёт Рафа своим парнем, и они много целуются на следующий день тоже.

***

      И на следующий.

***

      Ещё на следующий Раф целует его посреди дня в тёмном коридоре.       — Раф… — его поцелуи, как и в первый раз, всё такие же горячие и пахнут песком, иногда с непонятно откуда взявшимся вкусом крови. Лео между ними пытается хоть что-то сказать, но сразу за одним идёт следующий.       — Да когда ты насосёшься уже? — спрашивает Раф, когда Лео уничтожен вообще в ничто, и целует его опять.       Лео не понимает, какого хрена его вообще обвиняют, но у него нет возможности высказаться.

***

      Дни идут, и с приближением Хеб-седа Раф целует Лео всё чаще и отчаянней. Он ничего не говорит, но Лео видит, что он становится более нервным.       Пару раз Лео опять снится пустыня и соколиный крик, но сон постоянно обрывается. Он рассказывает про сон Рафу, и тот хмурится.

***

      В один из дней в перерыве от работы они снова сидят на парапете внутреннего двора. Раф угрюмо пихает Лео бутерброд. Он сегодня особенно мрачный, но как бы Лео ни хотел, у него нет сил и времени разбираться в его эмоциональном состоянии. Днём он пашет, как проклятый, а ночами и в перерывах следит за стражниками и прорабатывает детали побега. Он бы хотел, чтобы и Раф помогал, но тот кажется более заинтересованным в чём-то другом, одному ему понятном.       Лео послушно жуёт бутерброд, и у него нет ни на что сил. Они резко появляются, когда краем глаза он улавливает движение.       Шреддер редко тратит время на прогулки, поэтому внутренний двор всегда был относительно безопасным и спокойным местом, но не сегодня. Лео толкает Рафа в спину и резко спрыгивает с парапета. С болью глотает недожёванный кусок бутерброда и быстро шепчет:       — Молчи и кланяйся!       У него нет времени сказать что-то ещё, и он надеется, что за последние дни достаточно вдолбил в голову Рафу, как нужно вести себя перед фараоном. После всех рассказов Раф его открыто возненавидел, и с него бы сталось высказать свой гнев лично.       Фараон даёт своей свите знак остановиться, и Лео врезается ногтями в кожу ладоней. Вот что ему надо?       — Леонардо, — кивает Шреддер, и для Лео это знак, что он может перестать кланяться. В нём разливается облегчение, когда он видит, что сбоку от него Раф всё ещё склоняет голову.       — Мой господин, — приветствует Лео, и вне привычной обстановки эта встреча пугает его, — Как вам прогулка?       — Вполне. К садовнику не придраться, — сухо отвечает Шреддер, и Лео уверен, что его это не радует, — Кто твой спутник?       Блять.       — Рафаэль, — Раф выпрямляется резко, и Лео яростно смотрит на него. Почти незаметна заминка, когда он добавляет: — Мой господин. Я новенький.       Шреддер смотрит, не моргая.       — Вот как. И как тебе работа? — он медленно тянет слова, и без того опасный разговор кажется Лео почти вечным.       — Мне всё нравится, — ровно отвечает Раф. Сердце у Лео на секунду сжимается, и Раф добавляет: — Лео очень помог мне адаптироваться.       Вовремя выкрутился. Шреддер ненавидит односложные ответы. Тем не менее, он молчит, и Лео снова начинает волноваться.       — Ясно, — говорит он наконец, и Лео бы с удовольствием его придушил: что тебе ясно, подонок? — Рафаэль хорошо справляется?       Вопрос адресован Лео, и что-то в нём ему не нравится.       — Отлично, мой господин, — ровно отвечает он, — новая пара рук на кухне очень кстати. Спасибо.       Шреддер снова молчит, и Лео хочется плакать: когда ты уже свалишь? Его взгляд буравит Лео, и это ощущается, как сидящий на лице скорпион.       А потом происходит кое что, отчего у Лео застывает кровь. Шреддер тянет к его лицу свою руку. Всё в Лео кричит как минимум дёрнуться, как максимум — сломать увешанное золотом запястье, но он не шевелится; вообще не дышит, а сердце бьётся отчаянно-быстро.       Краем глаза он видит выражение лица Рафа, и ему даже больше не страшно за себя: скорее, за самого Рафа, а может даже за фараона, потому что на лице первого разве что не иероглифами начертано желание убивать. На секунду Лео мерещится в воздухе запах крови. Поднимается ветер, и вокруг них вьётся песок.       Шреддер утирает что-то у Лео с щеки. Крошку бутерброда, наверное.       Он убирает руку, как будто ничего не случилось, и жестом поднимает свиту.       — Я забочусь о верных слугах, — кивает фараон, и Лео с секунду тупит, а потом понимает, что это ответ на предыдущую фразу, — Хорошей работы, Лео.       И отворачивается.       Лео ради всеобщей безопасности вцепляется с ногтями Рафу в запястье. В мир возвращаются звуки, и он слышит его тяжёлое, рычащее дыхание.       — Успокойся, — шепчет он, потому что спина фараона ещё не скрылась из поля зрения.       Раф вдруг дёргается и смотрит на него… правда спокойным взглядом.       Это пугает даже больше, чем предыдущее выражение, обещающее фараону смерть.       Шреддер удаляется с поля зрения, и Лео съезжает задницей на плитку, пока Раф роется где-то в кусте. Лео оттирает заледеневшими трясущимися пальцами чужое присутствие с щеки. Фу, блять, будто змея потрогала.       Раф выныривает из куста. Он вертит что-то в руках — присмотревшись, Лео понимает, что это безделушка, которую Раф выбросил в первый день своего прибытия. Она представляет собой что-то в виде маленькой, с ноготь, кубической стекляшки с медными гранями и крючком. Она немного треснута, но не разбита, и на секунду Лео показалось, что она светится, но скорее всего это был просто солнечный блик.       Раф смотрит, не моргая, на стекляшку, и когда это уже становится странным, отмирает. Он цепляет безделушку на внутреннюю сторону пояса и переводит взгляд на Лео.       Раф аккуратно берёт его за лицо, облизывает палец и оттирает кожу, где её коснулся Шреддер, как будто это место стало грязным.       — Я его убью, — спокойно говорит Раф и повторяет своё действие, а потом ещё на всякий случай облизывает ему щёку, и Лео совсем не по-мужски визжит.

***

      До конца дня Раф остаётся задумчив.       — Что есть у фараона? — спрашивает он у Лео ночью, пока тот привычно лежит у него на груди, — особая одежда, украшения, что-то такое.       — Ты был жрецом, и не знаешь? — не скрывая скепсиса, спрашивает Лео, но Раф звучит серьёзно, так что он не продолжает эту тему, — Ну, фараон носит накладную бороду…       — Не то, — обрубает Раф, — что-нибудь с богами.       — М-м… Змея на лбу — это урей, изображает Уаджит, — вспоминает Лео, — а его посох — уас, у него на навершии голова Сета       — Фу, — говорит Раф, но Лео не успевает спросить, почему, — ещё что?       Лео не понимает, зачем ему всё это нужно, но Раф всё ещё напряжён.       — Видел глаз у него на груди? Уджат, — Лео вспоминает, что здоровую подвеску Шреддер не снимает почти никогда, — Это око Гора.       Раф резко вдыхает.       — Когда Сет выбил Гору глаз, он стал амулетом, — Лео решает, что это то, что Рафу было нужно, и продолжает, — Гор отдал его первому фараону, и с тех пор он передаётся каждому следующему для защиты от-       Лео не успевает договорить, потому что Раф резко обхватывает его за талию и встаёт. Лео остаётся сидеть на парапете, а Раф начинает ходить туда сюда, словно взбешённый лев.       — Гор! Отдал! — он и вправду рычит, и ходит так быстро, что за ним вздымаются песчинки, — Ну да! Сет выбил, блять, конечно!       — Эту историю даже дети знают, — Лео выгибает бровь, пока Раф продолжает ходить, — Уджат охраняет правящего фараона от зла.       Когда останавливается Раф смотрит на него, его глаза горят в темноте красным закатом. Поднявшийся ветер приносит с собой ещё больше песка.       — Лео, — Раф вдруг обхватывает его за плечи, — Мне завтра нужно будет отлучиться.       — Чт…       — Это очень срочно. Не переживай, ладно? — горящие глаза смотрят как в самую душу, и Лео не может ничего ответить, — Я ненадолго. Туда и обратно. Вернусь, и тогда мы сможем свалить отсюда.       Казалось, Рафа вообще не заботит побег. Лео рад слышать, что это, очевидно, не так.       — Не волнуйся, хорошо?       Лео кивает. Он не может не волноваться, но попытается.       Они идут спать.

***

      Утром Лео узнаёт, что Шреддер мёртв.       Раф его убил.       Раф тоже мёртв. Его хотели казнить публично, но он был слишком буйным.       Его тело повесили на воротах дворца.

***

      Караи становится новой царицей. Она прямая наследница, и футы подчиняются ей беспрекословно. Народ принимает её с радостью.       Она хорошая дочь, поэтому приказывает казнить всех слуг отца, чтобы они отправились за ним в поля Иалу.       Большинству, которые пытались сбежать, ломают ноги.       Лео не пытается. Ему всё равно.

***

      Деду горло уже перерезали. Он лежит рядом, и Лео стыдно, что за столько лет он так и не узнал его имя.       Эйприл лежит с другой стороны. Она заколола себя сама ещё утром, сразу после новости, но Караи хочет отправить к отцу побольше народу, поэтому её смерть подаётся как часть жертвоприношения.       Лео чувствует меч у горла.       За миг до смерти он жалеет, что даже не попытался хоть что-нибудь сделать. Он мог бы похоронить Рафа, например.       Эта мысль выводит его из ступора, в котором он пребывал с того момента, как узнал, что Раф погиб. Меч, который должен был перерезать ему глотку, врезается в подставленную руку.       — Не усложняй мне работу, — шипит фут позади него, — просто умри и не мучайся!       Лео знает, что лучше не сопротивляться, иначе умирать будет более мучительно, но вспомнив о висящем на воротах Рафе, он не может.       Он бросает фута через плечо, но это единственное, что он может. Трое новых уже здесь: двое выкручивают руки, а третий стоит прямо перед Лео и заносит меч.       Лео дёргается вперёд, и лбом пробивает ему нос. Он слышит влажный хруст.       Ещё один хруст, и следующий, и Лео кричит на песке, а плечи горят огнём. Футы выкрутили ему руки из суставов.       Он чувствует ногу на спине. Он пытается встать, но давление слишком сильное, и он не может двигать руками.       Лео чувствует на щеках ветер. К ним, влажным от слёз, прилипает песок.       На него ложится тень занесённого меча. Он зажмуривает глаза.       Раздаётся странный звук, как будто лопнули арбуз.       На лицо Лео брызгают влажные горячие куски. Запах крови, к которому Лео уже привык после стольких убитых коллег, усиливается.       Он думает, что это ему что-нибудь отрубили, но у него ничего, кроме сломанных рук, не болит. Он снова слышит эти непонятные звуки, кто-то кричит, а у него на протяжении секунд всё так же ничего не болит, и он жив, и он приоткрывает глаза.       Перед ним сидит фут. Он повернут спиной, и Лео не может понять выражение его лица, но он пятится и… плачет, что-ли? Лео разбирает в его сбивчивой речи мольбу.       Его голова взрывается.       Хах, вот что за звук арбуза.       Лео на лицо брызгает больше крови, и он зажмуривается. Один глаз он оставляет приоткрытым. По носу стекают окровавленные кусочки чужих мозгов.       Фут перед ним обмякает и падает. Обзор Лео больше ничего не закрывает, и когда он видит то, что видит, то на всякий случай пару раз моргает.       Перед ним стоит Раф. Очень живой и очень злой Раф, вокруг которого маленькими бурями вьётся песок.