Санитарная ночь

Если бы существовал конкурс по оправданиям, Кирилл Борисович занял бы там третье место, так как двум вещам в своей жизни он найти достаточно весомой причины все-таки не смог. Первой была глупая наивная влюбленность в голос Петербурга, а второй… — Ну Кир Борисыч… — Яр трагически заломил руки. — Ну не губите раскаявшихся грешников… Второй вещью, не заслуживающей оправдания, было решение пустить Баярунаса в наставники. У пресловутого Баярунаса тем временем шла вторая стадия. Глаза, здоровенные, как у цокотухи, начинали понемногу слезиться, демонстрируя всю скорбь мира. Вернее, не всю, а только за себя и за Сашку, угрюмо торчавшего за спиной наставника: руки в карманах, взгляд долу, как положено отроку. Ни дать ни взять — образцово показательный номер «мы больше так не будем». Но этот номер на Кирилла уже совершенно не работал. Во-первых, пост главы института он занимал не просто так, а во-вторых, это был уже далеко не первый раз, когда неразлучная парочка откалывала что-то настолько оригинальное, что Кирилл начинал задумываться, а не написать ли их кровью новую технику безопасности. Никто в институте, за исключением, пожалуй, Рычковских котят, не нарывался на неприятности с такой завидной частотой. Но если котята чудили по собственной дурости и, в случае втыка, развивали бешеную деятельность по исправлению последствий, то Баярунас с Казьминым были прямо-таки натуральными вредителями. При чем вредителями, совершенно не осознающими, что они — вредители, и готовыми отстаивать эту позицию до победного. Яр тем временем перешёл к третьей стадии. Сирота, вымаливающий мелочь у Московского вокзала, резко уступил место Автовскому шпаненку, уже не вымаливающему мелочь, а требующему сначала прикурить, а потом деньги, телефон и ключи от квартиры, где деньги лежат. Асса также умела. Правда, ее гонор казался куда более оправданным, чем гонор ещё толком неоперившегося нефилима, никакими особыми качествами, в сущности, не обладавшего. Только наглостью, что аж из ушей капало. Кирилл Борисович потёр виски и воззрился на Сашу. То, что тараторил в этот раз Баярунас, давало ясно понять, что на этот раз инициатором идеи был Казьмин. Почувствовав взгляд, Саша поглубже сунул руки в карманы безразмерного балахона и вжал голову в плечи. Кирилл почти поверил в его излечение от страшного вируса под названием «Баярунас», почти обрадовался, что, может, ещё не всё потеряно, ведь такой хороший мальчик был… Но тут Казьмин, выставив вперёд нижнюю губу, дунул на челку снизу вверх, и выяснилось, что тот угрюмый тихий, каким Саша был до встречи с наставником, давно скончался в муках. Тот, кто занял его место, откровенно наслаждался ситуацией. И это приводило в бешенство. — Значит так, Ярослав. — Кирилл медленно поднялся из-за стола. — Вы двое меня достали. — Да я в восьмой раз повторяю, не виноватые мы… — Он сам пришел. — поддакнул Саша. — Такое само не приходит. — загремел Кирилл. — Такое приходит исключительно когда два идиота-нефилима в не самом здравом уме, но достаточно трезвой памяти, чтобы вспомнить все для ритуала вызова, решают, что им все дозволено. — Кир Борисыч, вам водички, может… — вежливо предложил Саша. — А то у вас, кажется, память не того… Я ж вам объясняю, это не мы. — невежливо закончил за него Баярунас. Когда Совет Институтов постановил недопустимость телесных наказаний, Кирилл приветствовал это всей душой, так как сам считал их пережитком старины, да и не самым рабочим методом. Однако каждая выходка проклятой парочки заставляла его едва ли не с ностальгией вспоминать свист розог. — И вообще, где написано, что нельзя выглядеть слишком аппетитно для тварей. — почувствовав, что наставник в битве с гла определенно побеждает, брякнул Саша, топя всю предыдущую линию защиты. Кирилл позволил себе сытую ухмылку. — То есть, всё-таки, вы его вызвали… — КирБорисыч, да как вы могли подумать? — Да мы бы никогда… — Да ни за что… — Да мы… — Вот что, голуби. — Кирилл скрестил руки на груди, посмотрел сначала на одного, потом на другого. — Как хотите, так и вычищайте этот свой грот. А чтобы завтра, как туда попрутся всякие, он был чист и невинен, поняли? Оба нефилима потерянно притихли. Оттуда едва удалось унести ноги, и то — благодаря тому, что Саша натренировался открывать порталы, чтобы успевать к закрытию КБ. — А можно не к утру, а к вечеру хотя бы… Лет через десять вечеру? — наконец, переспросил Яр. — Пока ты не спросил, было можно. — мстительно отозвался Кирилл. — Вдвоем? — скорее по инерции выдал Саша, и тут же ладонью прикрыл рот, когда до него дошел смысл предыдущей фразы. — Запрещать я никому не собираюсь. — Кирилл внимательно посмотрел на неожиданно притихшую парочку. — Но и отправлять никого — тоже. — Кир Борисыч, а у нас в уставе Института давно линчевание практикуется в качестве наказания? — У нас практикуются общественно-полезные работы по минимизации причиненного ущерба. — Кирилл показал на дверь. — Не нравится, я вас живо в Волгоградский переоформлю по обмену. Под начало Леденевой. Давно уже пора. — Не надо. — проблеял Ярослав, оттесняя Сашу к двери, чтобы ещё чего-нибудь не спросил. — Мы лучше этого обратно загоним… Странная, будто чужая тревога кольнула сердце. Кирилл вдруг очень четко вообразил себе этот грот — синие отливы стен, скамеечки для туристов, фотозону, и буквально в паре метров перед этим гротом — две застывшие над третьей фигурки. Женя и кто-то из Рычковских котят, вернее, оба. Только от второго почти ничего не осталось. Щёлкнула закрывшаяся дверь. Нет уж. Он не остановит их. Он на войне, а на войне приходится посылать заградотряды. И в эти заградотряды надо отряжать тех, кто провинился. А не Женю. *** — Он охуел. — тихо сказал Ярослав, едва за ними закрылась дверь. — Я ж ему тридцать восемь раз… Саша индифферентно пожал плечами: мир, мол, несправедлив, и именно к нам, но что же тут поделаешь, воевать с закрытой дверью — не вариант, особенно если это дверь кабинета главы Института — Кирилла свет Борисыча. Когда Сашу ругали, он вечно вот так вот нырял в свой уютный панцирь и полностью замыкался в себе, становясь похожим на того угрюмого нелюдимого подростка, каким его привезли из Тагила. Зрелище было то ещё. Прямо-таки пленный китайский мальчик, совершенно не желавший никуда с родного завода деваться. Яр вообще сначала думал, что он там у себя отчего-то жестокого пострадал и онемел, как Немцевы. Но потом однажды, проходя мимо класса, где шла рунная теория, выяснил, что Саша был не только молчуном, но и душнилой. Яр таких ужас как не любил. Ни фантазии, ни должной безбашенности… К тому же, таких охота сжирала очень быстро. Это Яр выучил накрепко. И, видимо, именно поэтому Кир свет Борисыч данной ему властью три года назад всучил Яру в ученики именно этого Сашу. В качестве некоторого тормоза, в целях опускания Яра на твердую землю с небес, где порхала рядом с ангелами его, Ярова, кукуха. Однако, вопреки ожиданиям, идеальный план руководства возымел ровно обратное действие. То ли Яр оказался хорошим учителем, то ли Саша — в общем-то, нормальным парнем, но уже через два месяца Институт сотрясли стенания КирБорисыча, осознавшего всю глубину своей ошибки. Кстати, в тот раз они тоже были совершенно не виноваты. Как и во все последующие. В уставе Института ведь было не прописано запрета насчёт использования одних монстров в качестве наживки для других? Не было. А то, что ловлей на живца они немножко увлеклись, и на тушу крестокрыла из канализации выползло что-то совсем непонятное, но очень голодное, от чего пришлось драпать через портал, не успев толком рассмотреть, что это такое, это вообще были не их проблемы. Это были уже проблемы спец-отряда, который выслали на выползшую тварь. Саша, также, как и Яр, увлекся поиском новых способов охоты. И теперь регулярные экзекуции они отбывали у КирБорисыча вместе. После них приходилось драить до блеска полы в подвалах, наизусть заучивать устав Института (это наказание тоже было ошибкой, потому что теперь они стали способны аргументировано доказывать, что не виноваты), отстирывать вьевшийся ихор, натачивать тренировочные мечи и вообще заниматься любой черной работой. А ведь им за вредность стоило бы молоко бесплатно давать… Никто в Институте не говорил, но все знали, что там, за тонкой гранью что-то поменялось. А значит, надо было менять и способы охоты. Но никто не стремился этого сделать. Только усиливали вооружение и в спешке тренировали Голоса. Ни тактики, ни стратегии, ни партизанской войны. Только с песней — и в лобовую атаку… А эта тактика Яру совершенно не нравилась. Потому как для него, так и не набравшего достаточной массы, чтобы прижимать демонов к земле, лобовая атака почти всегда означала увлекательные полеты на дальние расстояния от каждого попадания щупальцем, ложноножкой, и вообще любой демонической конечностью. Но упрямое руководство, на хорошем счету которого Яр никогда не был, методов его не одобряло, поэтому и приходилось воевать на два фронта — исследовать искусство войны с тварями и искусство войны с уставом Института, в котором после каждой их вылазки появлялся новый подпункт. Таковых насчитывалось уже 213. — Итого, что сейчас? — поинтересовался Саша, вытаскивая из сумки блокнот. — Нельзя приходить на охоту чересчур аппетитными? — Все нефилимы аппетитные. — Нельзя… — Пока высшего начальственного указа не было, всё ещё можно. — Яр вдохновенно хлопнул в ладоши. — И его до завтра точно не поступит, значит, пока можно. — Я больше не хочу. — честно признался Саша. На самом деле, Яру тоже не особенно хотелось. Высунувшаяся на них из грота белая мохнатая лошадка, вернее то, что было на нее похоже, надолго отпечаталась в памяти. И то, что именно ее они и приманивали, и именно ей собирались не дать сныкаться обратно в грот до полуночи, вообще не мешало им не хотеть повторной встречи. Сама мохнатая лошадка вела себя, в общем, вполне нормально для демона, которого убивают. То есть, шипела, кусалась, брыкалась и плевалась не хуже верблюда, быстро регенерировала, своей одушевлённой шерстью стремилась ужалить назойливых охотников и иногда дико выла по-волчьи. Единственным ее достоинством была тотальная слепота. В общем, это был тот ещё вызов, но шансы справиться были. Если бы не одно непредусмотренное «но». Кровожадная лошадка не просто уходила обратно за завесу в полночь. Она, как выяснилось, сослепу сжирала всех, кто шел за ней следом. Яр не был уверен, что с существом, впершимся вместе с оравой гончих, лошадка бы справилась. Но ее подмога точно была бы не лишней… Однако, в виду утилизации вероятного союзника, Яр с Сашей оказались против нее и ее приспешников в гордом одиночестве. Но КирБорисыч об этой истории был, конечно, не в курсе. Он, КирБорисыч, в виду узколобости, свойственной ему, как и всем большим начальникам, не соизволил дослушать до конца, оседлал любимую савраску, мол, «вы там были, значит, точно вы» и доскакал в своих рассуждениях аж до неведомых степей, грозивших Саше с Яром жуткой незаслуженной смертью. — Хоть драпай как Рома. — выдал крамольную мысль Казьмин. — Я тебе драпану. — погрозил ему кулаком Яр. — Во-первых, ему было, куда идти, а во-вторых, грот этот все равно кто-то должен зачистить. Вот тебе кого не жалко? — Мне себя жалко. — Отставить дезертирские настроения. — скомандовал Яр. — КирБорисыч нас найдет и к Ассе отправит. — Ну так может лучше туда живыми, а не в гробах? — Саш. — Яр уселся напротив него на кровать. — Ты перспективы разгляди, пожалуйста… — В перспективе у нас с тобой полная задница, и я даже знаю, какой твари. — Сашины глаза обиженно сверкнули. — Оптимистом надо быть, Саш. — У меня руну предвидения знаешь как колет с того времени, как мы в тот кабинет зашли? — пожаловался Казьмин. — А у меня не колет. — Да у тебя вообще ничего не чешется никогда. — обиделся Казьмин. Глаза Яра сузились. — Это бунт? — угрожающе поинтересовался он. — Это здравый смысл. — Казьмин скрестил руки на груди и уставился на наставника. — Ещё лучше. — пробормотал Яр. — Я тебе что про здравый смысл говорил? — Что это для нефилима рудимент, как аппендикс. — отчеканил Саша. — И что если он воспалится, я тебе его хирургическим путем удалю. — добавил Яр. — Воспалился? — Да! — Саша даже ворот на футболке оттянул вниз, подставляя Яру грудь, в которой, по его мнению, располагался здравый смысл. — Режь давай. — Не буду. Прикройся. — Яр решительно встал с кровати. — КирБорисыч сказал «никого не заставлять». Вот и тебя я не заставляю. Кстати, в книжечку запиши, что вот этого нам нельзя. Беги, прячься… Пока они меня там от грота будут отскребать, ты успеешь добежать до канадской границы. — Яр… Яр со свистом выдохнул и показал на дверь. — Если ты не со мной, то давай, иди отсюда. Видеть тебя не хочу. Ссыкло. Саша дернулся, точно от удара, покраснел до корней волос и действительно вылетел в дверь. Яр тяжело встряхнул головой. Горло будто жгутом перетянуло, рвануло резко и отпустило. Ничего не осталось. Он сел на кровать, проверил время. То, что по-хорошему топать к этой твари в гости надо было до темноты, было ясно, как день. И что топать вооруженным отрядом, которым он не располагал. И что если даже Саша его кинул, этот план надо отправлять в утиль. Только зря людей положит. А вот если победит ее в одиночку, да ещё ночью… Что-то похожее на совершенно идиотский, а значит, имеющий нехилые шансы пройти как по маслу план, начало формироваться в его бедовой голове, прогоняя прочь отвратительное одиночество и обиду. Яр представил лицо КирБорисыча, когда тот узнает о его подвиге и истерически заржал. *** Саша летел по коридору, не оглядываясь на приветствия и выражения сочувствия. Чуть не сшиб Вилену, а, заметив Федора Петровича, свернул в другой коридор. В сердце кипела злость. От нее кружилась голова и хотелось выть в подушку. Но времени выть в подушку не было. Времени вообще не было. И что делать, он не знал. Тут хоть молись, хоть с крыши прыгай — все равно выйдет редкостная погань. Он понимал это. Руну предвидения уже не покалывало, а скребло так, будто в этом месте кожу сдирали. А Яр все равно не услышал. Также, как КирБорисыч — их обоих. Все в этом Институте так или иначе друг друга жрали. От самого верха до самого низа, и Саша чувствовал себя слабой нежизнеспособной личинкой беляка, которую вот прямо сейчас сожрут свои же сородичи или матка, умаявшаяся после родов. А ведь он именно в попытке уйти от этой парадигмы так рвался из Нижнего Тагила, преподавателей упрашивал: отправьте, мол, мою анкету в Москву и Питер. Отправили. Прорвался. Подошёл. Чуть от счастья не умер в поезде. А потом выяснил, что и тут жрут. Только изящнее. И надо просто заткнуться, делать свою работу и не лезть, куда не просят. Юношеский максимализм откусили первым. А потом Федор Петрович попросил Сашу не пугаться, в случае чего обращаться за помощью к нему или к КируБорисычу, и постараться принять тот факт, что Саша Казьмин отныне никто иной, как воспитанник Баярунаса. Это было как перелом неправильно сросшихся ребер. Сразу стало легче дышать. Потому что Яра по всем законам должны были сожрать, если не твари, то институтское начальство. Потому что он утверждал, что они с Сашей на равных, и не наставник ему он вовсе, а более опытный напарник. Потому что его прямо в глаза называли «маньяком», а он этого как будто не замечал. Слушал незаслуженные выговоры, а потом изворачивался в кривую, которая водяникам даже не снилась, и все равно пёрся охотиться не по-человечески, а с огоньком… И Саша тоже вместе с ним. Но не потому что был такой же. Таким же, как Яр, стать невозможно было при всем желании. Дело было в другом. Из-за этого в Тагиле было принято резать вены под «Маленькую девочку со взглядом волчицы», томно глядя при этом на недоступные окна. Но он не резал. Просто лез за Яром в недоступные дебри, пугал тех немногих, кто его слушал, рассказами о сомнительных приключениях, гонял за пивом по первому требованию и держал в телефоне пару особенно удачных фоток наставника. И все это, чтобы в решающий момент получить вместо «ладно, Сашк, успокойся, сейчас соберём команду круче чем в Форсаже» безнадежное и окончательное «видеть тебя не хочу». Женину дверь он сгоряча пнул. Та жалобно скрипнула, но не открылась. Он ударил об косяк кулаком. — Кто стучится в дверь ко мне? — раздалось из-за двери чрезвычайно оптимистичное. — Я. — Это он, это он… — Женя гостеприимно распахнул дверь. — Ну как там ваш грот? — Яр туда умирать собрался. — Какой он практичный, не придется на катафалк тратиться… — Женя неловко улыбнулся в ответ на гневный Сашин взгляд, мол, сам не знаю, откуда во мне это. Саша, конечно, знал. Или КирБорисыч, или верховный чародей, тоже не приходивший в восторг от их с Яром выкрутасов. — Тебе помочь чем-то? — предположил Женя. — Уговори КирБорисыча. Пожалуйста, Жень, я же знаю, что ты можешь… — На что? — Он сказал грот зачистить. А там… Там, в общем, не на двоих работа. Там человек шесть нужно, и магия, и… Не знаю, господне чудо. У меня руну предвидения сейчас на части порвет… — Саш. — Женя осторожно взял его за руку. — Он же не убить вас хочет, а чтобы вы испугались… И я тут только усугублю всё. — Яр на это никогда не пойдет. Он упёрся рогом. Все уже. Без прямого приказа не остановишь. — Бараны. — Женя его руку отпустил и вздохнул. — Взрослые, а такие бараны… Он уже собрался что-то добавить, ясного утопически-героического содержания, но Саша это почувствовал. — Там хреново, Жень. Совсем хреново. А твой голос ещё Питеру нужен. — Ещё один… — Женя потрогал его лоб. — Как закончите, позовите… Я залатаю. *** — Годы летят стрелою, скоро и мы с тобою разом из города уйдем, Где-то в лесу дремучем или на горной круче сами себе построим дом. Там вокруг такая тишина, что вовек не снилась нам, И за этой тишиной, как за стеной хватит места нам с тобой… Песня пошла на третий круг. Язык отнимался, но эффект был налицо. Тварь качала грушеобразной головой в такт и, казалось, внимала. Если и не до конца, то что-то точно разбирала. И адские гончие, восседавшие у ее ног, как горгульи на Нотр-Даме, видать, тоже примеряли на себя роль восьми голодных псов, которым нельзя подпускать к дому горе, врагов и дураков. Нет, ему все же, не суждено было увидеть ошарашенного лица КирБорисыча. Там, за гранью, он, может, такого жара демонам задаст, что все ему ещё спасибо скажут. А даже если и не задаст, то по крайней мере сдохнет красиво. А в некрологе напишут что-нибудь собранное по крупицам приятное. В некрологе всегда пишут приятное. Мысль о предстоящей смерти не пугала. С того момента, как фантомная удавка на шее разжалась, его будто отпустило. Одиночество — привычное и родное, обступило со всех сторон. Окружило приятным теплым одеялом. Больше никого и ни за кого не надо было переживать. Больше никого и ни от кого не выгораживать. Не прикрывать никому спину и не пытаться служить хорошим примером. Больше не надо было делать вид, что ему от этого весело. — Там вокруг такая тишина, что вовек не снилась нам И за этой тишиной, как за стеной хватит места нам с тобой. Он сделал ещё один шаг в сторону грота. Тварь подвинулась, приветливо что-то застрекотала и, сокращаясь, как гусеница, всем телом, поползла в грот, все время оглядываясь на Яра, проверяя, следует ли гость за ней. Яр следовал, стараясь не делать резких движений и не прекращая петь. Гончие глядели на него голодными глазами, но не бросались. Пока не бросались. Теперь надо было только рассчитывать дыхание, не сбиваться и попадать в ноты. Проще простого. Ветер шелестел над могилами, гудел в недрах грота. Там, где натыкался на незакрывшийся просвет ткани миров. Яр шел туда, и в голову вместо нужной песни прорывались изо всех сил «Районы-кварталы». Внезапно в умиротворяющую картину ворвался диссонанс. Шаги были лишними. Яр заскрипел зубами от злости, но петь не прекратил. Адские гончие зарычали и кинулись за его спину. Одна заскулила, пойманная на клинок серафима, вторая взвизгнула. Должно быть, ей отрубили лапу. И не было возможности сказать им, чтобы валили отсюда нахрен. Потому что это был его бой, его бенефис. Потому что это он должен был героически сдохнуть здесь, в гордом одиночестве. Но там был кто-то. И Яр даже по шагам мог сказать, кто именно. Но продолжал петь. Он услышал звенящий пронзительный вскрик, но песня не оборвалась. Тварь шла туда, вперёд, и он шел за ней. Саша сам выбрал свою смерть, хотя Яр послал его к черту. Он сам… Яр услышал, как хрустнула кость, и новый вскрик пронзил ночной воздух. Он был отвратительным наставником. Но он же послал его к черту. И Саша ушел. Он же ушел… — Яр! Нет… Нет. Обычно ведь зовут маму, Разиэль помоги… Но Саша звал его. Идиота и эгоиста. Его, а не кого-то ещё. И все было бессмысленно. Потому что тварь звала его за грань. И помереть от ее когтей значило сдаться. Последнюю возможность доказать правоту своей жизни просрать. — Рядом с парадной дверью надо вкопать скамейку, а перед ней тенистый пруд, Чтобы присев однажды смог бы подумать каждый, нужен ли он кому-то тут… *** Шипастый хвост врезался в тяжеленный щит, который с трудом удерживал Свят. Прочертил четыре глубокие борозды, но охотника не задел. Федя, выскочив из-за щита, мячиком подкатился под две задние ноги твари, рубанул по передним и едва ушел от выстрелившего в него лягушачьего языка. Сема выстрелил, оставив в утягивающемся обратно языке ровную круглую дырку. Тварь вздыбилась и попятилась. Она выдыхалась. Макс, уворачиваясь от хвоста, запрыгнул на покосившийся крест и едва не рухнул вместе с ним, но Свят вовремя втянул его за щит. Надо было заходить в тыл. — Питер, Питер, ты столько знаешь, ты много видел, И все, что я хочу сказать — это просто слова. Это был Женька. Сема не то, что оглянуться — глаза скосить не успел. Просто почувствовал, что теперь, раз Женька тут, раз успел, они все точно победят. И там был не только он. Мелькнуло сосредоточенное лицо дядь Ромы, и Саша тоже, и КирБорисыч… Тоже пришел. Тут были едва ли не все. Так быстро, что он толком не видел, кто именно. И заря вставала за их спинами. И было ясно, что вот сейчас, вот теперь, они все точно обязательно победят. Тварь металась, рвалась. Но все больше и больше стрел застревало в ее туше. Она все ползла и ползла к гроту, а потом потерянно зарычала и издохла. И все прекратилось. Женя замолчал. А потом медленно подошёл к могиле, будто точно знал, к какой. Когда Сема с Федей после вечернего обхода сунулись на кладбище, гончие уже что-то там жрали. Было не разобрать, что именно. Чье-то мясо. Но глазастый Сема углядел тусклый блеск клинка в плече у одной из псин. И стало ясно, что без поддержки не обойтись. Сначала Макса со Святом вытянули, и Разиэль знает, кто ещё подмогу отправил. Сема посмотрел на остальных. Федя, такой же притихший, как и он сам. Свят, баюкающий сломанную руку и старающийся не показывать виду, что сейчас свалится от боли. Макс, всё ещё не успевший отдышаться. Саша — в наполовину застегнутой куртке, под которой отчётливо виднелась знакомая с детства сеточка. Дядь Рома, уже готовый сорваться в портал. Женя — на коленях перед могилой, на которой того мяса уже не было. И КирБорисыч, сжимающий челюсти едва не до скрипа. Это была победа. Но от нее почему-то хотелось отвернуться. Не смотреть. Заткнуть уши и закричать. — Это были Саша и Яр, КирБорисыч. — произнес Женя, встал и пошел прочь, сунув руки в карманы. Потом вдруг обернулся и зло бросил. — Хотя чего я, вы же знаете.