Страх и желание

Майлза натурально трясёт. Что он вообще творит?! — Че, зассал? Зассал? Да. Ещё как на самом деле. Потому что Майлз, черт его дери, Моралес собирается переспать с мужчиной. С Хобартом Брауном. Господиблятьбоже. Моралес дрожащими пальцами цепляет края своей майки «BROOKLYN 42» и тянет вверх. Храбрится. Теперь он сидит полуголый перед Хобартом Брауном, пока тот внимательно сканирует каждый миллиметр юного тела. Этот взгляд ощущается почти физически, отчего Майлз резко дёргается, тут же отвешивая оплеуху мысленно. Господи, да веди себя нормально, гребаный педик! Усмехается про себя. Всё это кажется тупой шуткой. Майлз Моралес просто не может быть гомосексуальным. Но Майлз Моралес сейчас сидит полуголый перед Хобартом, блять, Брауном и разрывается между желанием и страхом. Перед чем? — Я буквально слышу, как ты думаешь. — Боже, это так тупо, — Майлз сутулится, пряча лицо в ладони и шумно выдыхая. Пытается собраться. — Не упоминай при мне этого придурка. Майлз смеётся в ладони как-то слишком нервно. Ладно. Раз уж решился — доведи дело до конца. Но, блять, почему он не может хотя бы посмотреть в глаза гребаному панку-анархисту прямо сейчас?! Моралес шепчет-шипит какое-то ругательство невнятно, резко отнимая руки от лица. — Я хочу тебя, Хобарт Браун, — говорит так, что больше похоже на угрозу. Ещё и смотрит так сердито-сосредоточенно. Только вот кого он пытается обмануть такой напускной храбростью? — Расслабься, ты будто мне предложение делаешь, — прохрипел утробно старший. Моралес сглотнул. Хобарт Браун сидел на постели напротив юноши, рассовав руки по карманам шипастой жилетки. Никогда этого панка не проймёшь. Говорит загадками, смотрит непонятно, поступает странно. Словно сам он — одна большая тайна. Но Майлз не пытался его разгадать. По крайней мере сейчас. Прямо сейчас Майлз хотел, чтобы человек напротив него сделал все сам. Точнее он хотел полностью довериться и плыть. Хотел быть ведомым. Потому что, да, он безумно хочет быть с Хобартом Брауном. И потому что сам не сможет переступить черту. Ему чертовски нужна помощь. Ха, помощь стать геем окончательно? М-да, Моралес, тебе нужен мозгоправ. — А что, нельзя? — Майлз сглотнул. Слова слетели с губ прежде, чем тот успел подумать. Если, конечно, то, как много он думал обо всей этой розовой херне замного «до» не считается. Старший посмотрел снова. В этом своём стиле а-ля рентген. О чём-то думал, видимо. Почему вообще Хобарт Браун думает об этом? Ебаный стыд. Пауза затянулась. Становилось как-то неловко-страшно. Майлз облизнул пересохшие губы. Ладошки стали липкими. Захотелось их обтереть обо что-то. — Да лан тебе, чувак, отомри, — хохотнул Моралес, — это тебе надо расслабиться. Я пошутил. — Я не верю в юмор. Блять. Да почему все так сложно?! — А в любовь? Как тупо, господиблятьбоже! Ну Майлз сегодня ультанул, конечно, в области идиотизма-кретинизма. Чёртов гений! — Нельзя. Майлз сморгнул глупо. В его глазах ясно читалось «непон, ты о чём». Старший без тени даже небольшой усмешечки пояснил: — Предложение. Нельзя. А. Ну да, снова в стиле Хобарта Брауна. Что именно? Отвечать на риторический вопрос-шутку, о котором все уже забыли, или говорить загадками? Хотя какие тут загадки. Впервые все кристально ясно. Живот неприятно скрутило. Майлз сильно закусил щеку изнутри. Может, так даже лучше? Когда-нибудь он точно разлюбит этого засранца, встретит классную девушку, у него будет семья и… И он сможет иметь детей. И родители будут рады. Ну, что сын не… Не что?! Не сраный педик? Блять, ну какой же идиотизм он творит! Надо было думать дважды, прежде чем шагать в пропасть. Теперь поздно. Он слишком по уши в любви к одному вполне себе конкретному анархисту. Но эта любовь оказалась не нужна. Да, Майлз не дурачок, все прекрасно понимает. Он и Хобарт Браун даже не встречаются, чтобы говорить о каких-то серьёзных чувствах и тем более об обязательствах. Они хорошие приятели. Они часть команды Гвен и Павитра. Они Люди-Пауки, способные понять боль друг друга. Не пара, нет, конечно, нет. Но что мог поделать с собой Моралес? Он влюбился в панка так удивительно стремительно, что сам испугался, осознавая свою странную привязанность. Иногда казалось, что он что-то чувствовал с самой первой их встречи, там, у колайдера. А ещё иногда казалось, что Хобарт Браун тоже. Но, как говорят? Когда кажется — крестятся. Майлз очень не хотел сбрасывать на ни в чем не повинного Хобарта Брауна весь груз своей безответной любви. Разве обязан тот его любить в ответ? Поэтому Моралес только кивнул, просто не зная как себя вести. Честно, хотелось рыдать. — Я отрицаю любовь, Майлз, — так непривычно слышать имя вместо тёплого и привычного «ма бой». Неужели он все разрушил окончательно? Своим тупым признанием лишил себя последней ниточки, связывающей с Хобартом Брауном?! И вдруг захотелось орать. Так много сраных чувств, он задыхается от их переизбытка. Они подступают к горлу, давят на корень языка, вызывая рвотный рефлекс, и взрываются в животе. Но он не смеет сдвинуться с места. Потому что боится. Чего? Майлз глотает горькую слюну, опуская лицо. Надо как-то перевести все в шутку. Да, надо как-то выбираться из этой дыры. Что-то делать. — Но я никогда не стану отрицать тебя. Что? Майлз поднимает глаза, резко встречаясь со спокойным взглядом напротив. — И то, что чувствую к тебе. Потому что это есть. Я отрицаю любовь. Навряд ли я умею, м, любить, — старший пожал плечами, отводя взгляд куда-то вправо, — но я точно знаю, чего я хочу, — снова смотрит глаза-в-глаза. Майлз шумно дышит ртом, не в силах выдерживать напор эмоций. — Я хочу тебя, Майлз Моралес. Не только в постели. Всего. — Пожалуйста, скажи, что не веришь в юмор, потому что все это кажется тупой шуткой надо мной, если честно, — протараторил на одном дыхании Моралес. — Я не верю в ю, — слова так и остаются несказанными, когда Майлз в мгновение оказывается слишком близко, вжимаясь своими пухлыми солоноватыми — потому что Майлз плакал — губами в губы Хобарта Брауна. Он жмётся так по-глупому доверчиво и преданно, отчего панк лыбится в поцелуй невольно, обвивая его корпус руками и прижимая Моралеса ближе. Майлз и представить себе не может, как сильно панк болен им. Но об этом они поговорят как-нибудь потом. — Хоби? — М? — Почему нельзя? Хоби тихо рассмеялся. — Я хотел быть первым. Майлз тает в крепких руках его панка. И плевать вообще на всё. И на то, что он вроде как не может быть гомосексуальным, и на то, что скажут родители, друзья, и на все свои сомнения, что дотлевают под огнём его чувств. Нет, Моралесу точно нужно к мозгоправу. Потому что он не может перестать улыбаться, обнимая Хоби, зарываясь пальцами в мягкие, пушистые волосы, прижимаясь щекой так сильно, словно желая слиться, срастить кожу, мышцы. — Хоби, я тебя люблю, — промямлил Майлз так отчаянно, будто Хоби только что его отшил, а не ответил взаимностью, — так сильно, ты не представляешь. Хоби обнимает Майлза, утыкаясь носом в изгиб шеи. Он отрицает счастье, но это щекочущее изнутри нечто, видимо, все же оно самое. Счастье.