Рифма к слову "чужеземец"

Стол предательски скрипнул, и Дилюк пинком придвинул его ближе к стене, игнорируя чуть не слетевшую с него лампу. Незачем всему общежитию знать, что тут происходит. Конечно, сложно быть выгнанным из частной школы, когда ты — сын ее директора, а твой любовник — его ПРИЕМНЫЙ сын, но в конце концов, Рагнвиндр-младший был немного суеверным. В число его плохих примет входило не наступать на стыки плит, не оставлять на последний день разучивание билетов и да — заставлять замолчать все слишком говорливые предметы в комнате во время компрометирующих ситуаций. Кэйа жалобно и протяжно охнул, когда опора под ним пошатнулась. Заставить замолчать его было намного трудней. По правде говоря, в каком-то плане Дилюк занимался прямо противоположным, но в этом и была вся прелесть. — Тише, — он заговорчески приложил палец к покрасневшим губам Кэйи, толкаясь глубже и вызывая новый стон. Альберих только помотал головой и плотней стиснул на его плечах свои бесконечно длинные ноги. Полоска снежно-белого кружева на его бедре чуть сдвинулась от трения, и Дилюк огладил ее пальцами, прилаживая на место. — Ты безжалостен, — пожаловался хриплым шепотом Кэйа. — Если я завтра не смогу встать на экзамен, это будет твоя… ах… вина… Вопреки своим словам, он лишь послушно подался всем телом навстречу, сжатый, как тугая перчатка. Одного этого чувства всегда было достаточно, чтобы вызвать у Рагнвиндра неконтролируемое слюноотделение, чтобы заставить все мысли размыться, растечься обжигающе-снежным узором по венам, но сейчас за едва уцелевшую от пожара в крови извилину что-то зацепилось. — Ты проиграл пари, так что не жалуйся… и что за экзамен ты имеешь в виду? — еле успевая делать вдохи, смятенно поинтересовался он, замедляясь. — Тебя правда сейчас это волнует? — манящим, как у богини сирен, голосом уточнил Кэйа, игриво надавив стопой на Дилюкову ключицу. Этого обычно тоже было достаточно для того, чтобы вся биохимия Рагнвиндра переключилась на вполне определенные цели, но... — Либо ты пытаешься открутиться от пари и меня заморочить, либо… — Дилюк замер на полудвижении. Медленно, выразительно отвел руку и с размаху припечатал ее себе в лоб со страдальческим мычанием. — Нет… Не говори мне, что я забыл… Экзамен по литературе уже завтра, да? Кэйа, подавившись возмущенным кашлем, в ответ на попытку отстраниться тут же обхватил его ногами: — Куда?! — Я не закончил работу, — печально отозвался Дилюк, судорожно озираясь, будто откуда-то из углов комнаты к нему могли выскочить с проверкой прямо сейчас. — Вся ночь впереди, перфекционист ты мой, — гипнотизирующе-мягким голосом заверил его Альберих, нежно прочерчивая длинными, покрытыми черным лаком ногтями четверку тонких алых полос на груди. — И ты прекрасно знаешь, что после секса меня срубает намертво, — трагическим — может, даже немного слишком — шепотом сообщил Дилюк, замерев, но не удержавшись от того, чтобы поглаживать смуглое бедро на своем плече. У Кэйи глаз тут же загорелся восхищенным огнём, а от его улыбки потянуло вайбами диснеевского злодея. Только не это. — Не смей. — Не смей что? — Пока не знаю, что, но не смей. Последний раз у тебя было такое лицо, когда ты додумался пихать в начинку кексов на вписке зубную пасту и скармливать их… — … тем гавнюкам, которые шутили про тебя мерзкие шутки, — оскалился Кэйа в веселой ухмылке, двинув бедрами и томно сощурившись. — Ни о чем не жалею. Так вот, раз ты засыпаешь после секса, тебе нужно дописать работу во время секса. Только и всего! — Как я буду делать это во время секса, остолоп? — страдальчески — и не только — простонал Дилюк. Кэйа снова своевольно двинулся на нём, и кровь, замершая было от ужасной перспективы неуда, опять потекла куда надо. — Открой… ах… ящик. Правый нижний. Да, умница. Кладешь тетрадь мне на живот, берешь ручку… и пишешь… — Кэйа, к его вящему изумлению, действительно решил помочь: начал двигаться очень медленно, пытаясь не трясти стол... и себя. Проклиная всё и вся, Рагнвиндр последовал чужим указаниям. Не меняя позы. Призадумался. Кэйа, томно потягиваясь, слегка двинул тазом навстречу. — Много тебе там? — Подскажи рифму к слову “чужеземец”. — Люк, ты серьезно? — у Кэйи губы сложились в идеальную букву О. — Ты взял стихотворное задание? Оно же самое сложное. — И дает в совокупности максимальное число баллов. — И тебе надо пихать туда рифмы! — Да. — Лучше бы ты потщательней пихал в меня знаешь что? — Что? — Срифмуй! Тоже заканчивается на “уй”, кстати… — Кэйа. Перекрой струю своего остроумия и помоги мне. — Не много ли ты от меня хочешь? — издевательски пропел Кэйа, толкаясь пятками ему в ягодицы. — За продолжение… процесса секса сейчас отвечаю я, за рифмы — тоже я… — С меня потом — массаж всего тела, — обреченно пообещал Дилюк, понимая, что меньшим уже не отделается. — И ты переодет в твой чудесный костюм медсестрички, — мечтательно похлопал ресницами Кэйа. — …может быть. — И каблуки. — Кэйа, нет. — Я чувствую запах твоего страха перед рифмами, — самодовольно протянул Кэйа. — Кислый такой и тухлый. Как прошлогодняя сардина. Как издохший хорёк. Ты не сможешь сбежать. — Почему ты вечно пытаешься… проституировать мой гардероб? — Скажи спасибо, что не тебя. И что я еще двигаюсь на твоем… — Дилюк мстительно толкнулся вперед сам, сильно и амплитудно, и Кэйа задохнулся воздухом. — …засранец. Не буду тебе число слогов обсчитывать. — Давай продолжим, пока я действительно на тебе не уснул. — Массаж в костюме медсестры на каблуках. И точка. — Ладно, черт с тобой. Итак, рифма к слову “чужеземец”? *** Честное слово, это был самый странный секс в жизни Дилюка. Непривычно медленный. Требующий нетипично много раздумий. Еще он никогда не пробовал писать на чьем-то сокращающемся от движений животе, но про это даже как-то думать не хочется. — Ты когда-нибудь закончишь уже или нет, — жалобно простонал Кэйа, отирая бисерный пот со лба. — Мы… почти. И ты всё время мешаешь. — Да неужели? — Кэйа попытался было возмущенно приподняться на локте, но обреченно поник — тело у того дрожало, как после электрического удара от кристалла из Инадзумы. В каком-то плане Дилюк был готов сконфузиться от того, что довел его до такого — а с другой, посмотреть на изнеможенного долгим актом Альбериха было мстительно-приятно. — Думаешь, у меня остались силы?! — Сам… виноват, — тяжело выдохнул он, тоже порядком измотанный. — Я всё время продираюсь через темный лес твоих ужасных шуток. — Сам попросил слово, обозначающее испанский стыд, но… короче. — Как ты представляешь себе в классическом стихотворении слово “кринж”, скажи на милость?! — Легко, пока я провожу ночь, подбирая тупые рифмы и одновременно с этим флекся на твоем чл… Ау! Не смей меня шлепать! — Если будешь так стонать — продолжу. Кэйа пошло прикусил губу, стрельнул угольной чернотой остроконечного зрачка из-под ресниц. Мстительно оскалился. — Поверить не могу, что завтра ты будешь стоять за кафедрой в этом твоем красивом костюмчике из твида, весь такой… строгий… собранный… С исцарапанной под тонкой тканью кожей, синяками на бедрах, ноющими мышцами… И читать поэму, написанную во время… Мгхм, Дилюк… Ну дотрахай ты меня уже, пожалуйста… не могу… — А ты прекрати фонтанировать сценами… всякими, будто пытаешься наняться на роль сценариста порно… и… — Люк, я допишу тебе эту трижды ебаную поэму, только… Ах, Люк… Люк… — Кэйа вцепился ему в плечи, потому что Рагнвиндр тоже сдался, подтягивая влажное от пота тело на себя и вбиваясь в него с остервенением. — Глубже… Пожалуйста… Я хочу… я хочу… — Кэйа… Последним движением они всё-таки сбросили злополучную лампу на пол, чудом не разбив. Как обычно и бывало, разум тут же начала окутывать темнота, и Дилюк еле успел сонно мазнуть губами по соленой мягкой коже, как робот дошагать до постели и рухнуть туда. Наконец-то можно было безмятежно уснуть, пока не зная, что завтра наступят три вещи. Дописанный мелким округлым почерком стихотворный опус, который окажется не так уж и сложно быстро переписать на чистовую. Успешная защита за той самой кафедрой, в том самом костюме из твида цвета золотистого песка — тот привычно принесет удачу, и высшая оценка без проблем упадёт в его зачетку законной добычей. И лукавый взор голубого глаза, который исчезнет за дверью, оставляя наедине с аккуратно сложенной на подушке снежно-белой медицинской формой и аккуратно стоящими на коврике рядом красными туфлями подозрительно большого, для женской обуви, размера.