Трагедия 20ХХ года

      Если брать за точку отсчёта Рождество Христово по григорианскому календарю, то первая принцесса Ада была рождена 13 апреля 1803 года. Это ровно через шестьдесят лет после рождения Томаса Джефферсона и ровно за семьдесят четыре года до смерти Адама Геккеля. В этот день — 13 апреля 1803 года — на Земле не произошло ничего интересного. Французы договорились с американцами о продаже Луизианы, и на этом, собственно, все примечательные события кончаются. Не случилось в этот день ни землетрясений, ни цунами, Гималаи не растаяли и Солнце не скрылось за лунным диском, не случилось ни одной катастрофы. Люди жили свои обычные жизни, рождались в дворцах и бараках, курили опиум и смотрели содомистскую оперу. Одним словом, не дрожали в ужасе на пороге новой истории. Ну конечно. Откуда им было знать? В том-то и дело, Чарли, дорогая. Тебе стоило дать о себе знать. При твоём рождении должен был разверзнуться Ад, чтобы небо задрожало, и люди попадали ниц по церквям с мольбами богу сохранить их ничтожные жизни. Вот, что должно было произойти. А так даже Бог узнал о твоём рождении спустя месяц. Какой конфуз. Какое недоразумение.       Какое разочарование.       Да-да, ты, первая принцесса Ада, Шарлотта, дочь Люцифера и Лилит. Величайшее разочарование в истории Рая и Ада — это ты. Если когда-нибудь твоим родителям доведётся познать радость небытия, тебе придётся занять их место. И что тогда? Наденешь платьице покрасивше, зарядишься позитивом и с полоумной улыбкой выскочишь на сцену петь песенки?       Вряд ли ты продержишься на престоле дольше суток.       Мы же все это знаем, и ты тоже знаешь, дорогая, не прячь лица, не отводи глаз, смотри на реальность такой, какая она есть. И молись. Чтобы эта реальность оставалась стабильной ещё пару мгновений вечности.       Башенка пока держится?       Уверена?       Точно?       Ну, раз так, пока время терпит и ты нисколько не боишься, можешь продолжать в том же духе. Позорься, как умеешь, развлекай народ. Втаптывай свою репутацию в волшебную радужную всё-ещё-грязь. Слушай за спиной насмешки и любуйся, как последние союзники отворачиваются от тебя. Да-да, продолжай, дорогая, только продолжай! У тебя отлично получается, дорогая!       Похлопаем нашей маленькой принцессе!       Включите музыку! Громче!       Праздничный торт в студию! Веселей! Всем смеяться! Всем улыбаться! Унесите трупы с задних рядов! Они не вписываются в массовку! Никому не умирать! Иначе принцесса расстроится!       Ну вот, она расстроилась. Просили же — не умирать! Неужели так сложно?!              — Не-понимаю-не-понимаю-не-понимаю…       Принцесса мечется по комнате, словно её окатили святой водой. Чуть не спотыкается на ковре, на ходу хватает со стола бренди и опрокидывает в себя из горла. На ней кроваво-красный костюм и это не фигура речи. Ещё утром он был кипельно белым.       — Чточточточточто, ГОСПОДИ, ЧТО МНЕ ДЕЛАТЬ?! — Господа Бога спрашивать в такой ситуации неуместно. — Аластор, что мне делать?! ПОМОГИ! — а приплетать Аластора — неуместно вдвойне.       — Даже не знаю, Принцесса, даже не знаю. Как насчёт «успокоиться»?       Она ещё раз опрокидывает бутылку, взглядом едва ли не посылая Аластора в преисподню с его советами.       — ГДЕ всё пошло не так?! В КАКОЙ МОМЕНТ, АЛАСТОР, СКАЖИ МНЕ, В КАКОЙ МОМЕНТ?!       Ты хочешь знать, в какой момент? Да с самого начала, дорогая, с сааамого-самого начала твой план был обречён на провал. Поэтому он и пришёл — чтобы запечатлеть твоё падение. Потому что знал, что оно неизбежно.       Ну и потому что мамаша твоя попросила.       Аластор сидит в кресле у камина и потягивает из бокала вино, не имеющее вкуса. Для Аластора это всего лишь очередной день их локального апокалипсиса. Наблюдать за страданиями принцессы — сплошное удовольствие, но истерит она уж больно громко. Нельзя ли потише?       — Отец убьёт меня! Меня забросают камнями! Меня убьют противодемонической сталью! Изрешетят! Папа точно оторвёт мне голову…       В сложившейся ситуации её волнует гнев отца, понимаете? Она страшная эгоистка и даже не подозревает об этом.       — Не оторвёт, дорогая, об этом не может быть и речи, — кто станет убивать внучку Бога? — Но наследства лишит — вполне возможно, — голос Аластора — голос философа, рассуждающего о вечном, — звучит спокойно и меланхолично, перебиваемый слабыми помехами. — Ты можешь попросить помощи у Лилит, — он говорит это с улыбкой, прекрасно зная, что Чарли не может обратиться ни к Лилит, ни к кому-либо ещё. Она осталась одна. В своём персональном аду, пав ниже всяких преисподней и адских котлов.       Чарли закрывает лицо рукой, свободной от бренди. Она пьяна в хлам — смертный грех, между прочим. Маленькая праведница окончательно махнула рукой на свою дешёвую религию.       — Что мне делать, что мне делать, что мне делать… — он слышит один и тот же вопрос вот уже двадцать минут. Слышит шёпотом и слышит криком, плачем и воплем — словно музыка для ушей, хотя он лично предпочитает джаз.       Чарли валится на диван, закидывает ноги на подлокотник, а голову откидывает назад. В бутылке ещё что-то осталось, и она выпивает всё за пару глотков. Кстати, она ненавидит бренди.       — Я не хотела, чтобы так получилось…       — Я знаю, Принцесса. Разумеется, ты не хотела.       Ты не хотела, но твоя идея просто не могла получиться иначе. Где-то в глубине души ты тоже это знаешь, с самого начала знала.       — Идти к нему сейчас или через пару дней, когда город очистится?       Говорит так, словно город «очистится» сам по себе. О нет, солнышко, город будут очищать чёрные поданные твоего разломанного королевства. Очищать от тысяч и тысяч демонических трупов. Это была самая масштабная чистка в истории ада. Она до сих пор продолжается. В первую ночь убили четверть всего населения, потом ангельская чума распространилась, и к концу первой недели в живых осталось меньше трети. К концу подходил месяц, и счёт выживших шёл на единицы. Ад опустел. Улицы были залиты кровью, буквально. Пятнадцать миллиметров кровавых осадков, от распотрошенных тел разит гнилью, ты идёшь и по щиколотку утопаешь в демонических внутренностях. И кто всему виной? Ты, дорогая, только ты.       — Аластор, что мне делать…       — Для начала — протрезветь.       /Не подумайте, никакой помощи, сочувствия и поддержки. Просто трезвая она будет забавнее убиваться./       Чарли смотрит на пустую бутылку у себя в руке, потом поворачивается голову и смотрит ещё на три такие же, разбросанные по полу.       — Я испачкала твой ковёр…       Ты испачкала улицы Пентаграмм Сити галлонами крови. Ты изгваздала Ад так, как Господь Бог не сумел, и сейчас лежишь вдрызг пьяная у него в радиобашне вместо того, чтобы стоять на коленях перед Богом и молить перед Богом о прощении. Уверена, что тебя должен волновать сраный ковёр?       — Ничего страшного, милая, он красный, на нём крови почти не видно.       — Как думаешь, я смогу искупить свою вину?       Это ты всё ещё про ковёр или уже про что-то другое? Аластор в недоумении. В восторге. В экстазе. В праведном ужасе и страшном возмущении.       Радиодемон так же далёк от чувства справедливости, как Солнечная система — от центра Млечного пути (немалое расстояние, да будет вам известно). Но даже если не из справедливости, а из брезгливости, ему хочется размазать её по стенке и разровнять шпателем. А потом поклеить сверху новые обои и завесить их ковром, который она ему тут испачкала.       Искупление?       Исправление?       Избавление?       Как насчёт ответственности, дорогая? Слышала о такой вещице?       — Шарлотта, — он подносит бокал к свету и смотрит через него на расстроенную принцессу. Кроваво-красную принцессу с горьким послевкусием. — Возьми себя в руки и прими на себя ответственность за поступки, которые ты совершила.       Помехи пропали из голоса. Его голос стал таким чистым, каким не был двадцать шесть лет.       — Что… прости?       Принцесса хлопает глазками, словно не понимает его слов. Возможно действительно не понимает, но недолго.       — Аластор, ты…       — …приверженец здравого смысла.       Он проводит указательным пальцем в воздухе, и пустую бутылку из рук принцессы вырывает неосязаемая тень. Аластор встаёт с насиженного кресла и летящей походкой самого счастливого демона на свете подходит к месту, на котором развалилась самая жалкая из принцесс. Заплаканная, с красными — буквально — глазами и отломанным рогом. Ломать рога — это больно. Аластор знает, поэтому улыбается ещё — ещё! — шире. Он наклоняется над диваном, нависает над раздавленной святой и улыбается не злобной улыбкой маньяка-серийника, а очаровательной улыбкой клубничного сутенёра.       — Прими на себя ответственность, Шарлотта. Это ты виновата, и тебе за это отвечать, — чистый без помех голос — такой сладкий и очаровательный, каким Чарли слышит его впервые. — У тебя нет иного выхода, только этот.       — Но-       — Без «но», дорогая. Не в этот раз.       Её лицо застывает в гримасе боли. Это мгновение стоит всех часов страданий, которые он пережил, выслушивая её радужный бред. Это стоит всех месяцев, которые он провёл в Отеле, стоит всего. Потому что боль на её лице — боль осознания — стоила того, чтобы быть рядом с ней всё это время.       Её облили святой водой, их демоническую принцессу, и сейчас она заплачет кровавыми слезами. На её стороне никого не осталось, Аластора на ней никогда и не было, но принцесса до последнего верила в обратное.       — Я не понимаю, Аластор…       Ты никогда ничего не понимаешь, дура ты розовоголовая.       — Что именно? — он вкладывает ей в руку пустой бокал, из которого только что допил, и достаёт из дыры в воздухе бутылку воды. Он наливает воды и кидает в бокал таблетку-шипучку. — Ты не знала, что ангелы — это кровожадные твари, которые воспринимают демонов как движущиеся мишени в тире? — таблетка похмелина шипит в бокале для дорого шампанского. — Не знала, что всех перебьют?       Чарли подносит бокал к губам и долго не решается пить.       — Не знала… — говорит спустя паузу.       Аластор скалится только шире. Желание открутить ей голову и отправить экспресс-почтой Богу бьёт все возможные и невозможные показатели. У него есть тесак, есть пакет. Останется только написать на бандероли: «Заводской брак, возврат» и ждать от Бога благодарственных писем.       Но Аластор держит себя в руках, из последних сил корчит дружелюбие.       — А ты знаешь, зачем Бог даровал людям мозг, дорогая?       Она вжимается в кресло так, словно хочет сломать себе шею о подлокотник.       — Или у тебя нет глаз? Ты не видела, что происходит каждую чистку?       По её щекам льются мерзкие слёзы — слёзы жалости к себе.       — Чем же ты занималась двести лет в Аду? Рисовала раскраски и читала книжки про земных принцесс? Только не говори мне, что ждёшь принца.       Руки трясутся так, что она сейчас выронит бокал. О нет, таблетка уже растворилась, только не надо ронять бокал. Сейчас даже простенькие медикаменты днём с огнём не сыщешь, нечего разбрасываться ресурсами, раз уж он решил разбрасывать их на тебя.       — Ну-ну, дорогая, к чему слёзы? Тебе никто ничего не сделает!       Ты сама навредила себе больше, чем кто-либо когда-либо мог во все времена. Нет, конечно же ты не пыталась отрубить себе голову и броситься под ангельское копье, но если подумать, как ты измотала себя Отелем и постоянным противостоянием самому демоническому естеству — ты искалечила себя, раздавила, удушила в себе собственное Я, заменила его подделкой и ходишь теперь с проданным сердцем, втираешь всем про добрых ангелов и блаженный рай под марш ангельских легионов, истребляющих твой народ. Ты покалечила себя собственными идеями. Ты нанесла себе непоправимый вред. Ты продолжала толкать своих близких на путь исправления, а потом смотрела, как они на полном ходу разбиваются о стену, которую демону не преодолеть. Ты делала это снова и снова и вот итог.       Сначала Даст, потом Сэр Пентиус, потом девяносто девять процентов населения Пентаграмм Сити. Воистину впечатляюще, адская принцесса. Стереть в порошок всех, кто тебе доверился. Какая подлость! Даже он не способен на такое кощунство, а маленькая принцесса взяла да смогла.       Чарли рыдает взахлёб. Плачет по бывшей девушке, которую не вернуть, плачет по разбившимся о реальность фантастическим мечтам и стоящему в руинах Отелю. Хорошо, принцесса, поплачь. А когда закончишь, встань, расправь плечи и предстань перед теми, кто тебя ненавидит и искренне желает тебе смерти. Когда поднимаешься на помост, на лезвие надо смотреть с гордо поднятой головой, ведь скоро лишишься её.       Смотри.       Смотри широко раскрытыми глазами.       Оглянись вокруг. Увидь наконец, во что ты себя превратила. Как опустилась и ради чего!       Аластор кладёт пальцы на руку Шарлотты с бокалом. Её продолжает трясти, как сломанную стиральную машинку, и он силой подносит бокал с растворенным лекарством к её губам. Пей, дорогая, давись водой и слезами. Она и правда захлёбывается, мутная вода стекает по подбородку, пузырится во рту, но бокал скоро пустеет, и представление кончается. Чарли продолжает плакать, мокрая от воды и крови. Аластор испачкал руки о рукава её рубашки, ну и ну. Пришлось доставать платок.       Какое-то время в комнате нет никаких звуков кроме всхлипов и хлюпаний. Аластор продолжает стоять у кресла, на котором развалилась Чарли, и натирать уже чистые руки грязным платком. Проходит минута, проходит пять. Таблетка действует быстро. Таблетка успокаивает Чарли, и она сама начинает трезветь. Чтобы избавиться от лишней промилле в крови принцессе Ада, знаете, не нужны медикаменты. Достаточно захотеть и вывести спирт из организма магией, и с «захотеть» как раз-таки отлично помогают лёгкие седативные.       — Думаешь, это правда моя вина? — спрашивает вполне ровным голосом Чарли, и Аластор хочет воскликнуть: «Ещё бы!»       — Дай-ка подумать, — он делает вид, что думает над вопросом, но на самом деле думает только о том, как не засмеяться. — У тебя было много возможностей остановиться, но ты не сделала этого, продолжила свою проповедь, хотя видела, к чему всё шло.       — Но остальные тоже видели!       Ха! «Остальные»? Это те, чьи бездыханные тела сейчас лежат на асфальте за окном под горами трупов таких же зрячих и все понимающих?       — Кто виноват: создатель секты или его последователи? Манипулятор или манипулируемый?       Принцесса молчит и смотрит в никуда. Через панорамные окна радиовышки она смотрит на пылающий город и не видит ничего. Кроме своего отражения.       — Убийство ангела — страшный грех, Принцесса. Неважно, какие цели ты преследовала, такое не прощается — ни демону, ни смертному, ни даже тебе.       Впрочем, Аластор немного слукавил. Убей она рядового солдата — велика ли потеря, тем более на войне?       Если бы, если бы.       Если бы только она включила мозг и подумала о последствиях. Но что взять с дочери Люцифера? Она распиналась о морали, но слышала о ней только из книг, и говорила о прощении, но не смогла простить убийство любимой.       Сама себе продала душу, а продать душу Дьяволу, как известно, — чревато последствиями. Замечталась, оступилась, полетела в обрыв. Нашла благо в убийстве и, не задумываясь, снесла копьём голову Первому Человеку.       Вот такое Рай точно не прощает.       Повезло ещё, что в Аду кто-то остался. Могли ведь очистить его под корень, сместить правящую династию, сжечь города и возвести всё заново. Может, по проекту Принцессы, сделали бы из Ада исправительную колонию, и не было бы больше ни оверлордов, ни Дьявола.       Но отчего-то они до сих пор живы, насколько могут быть живы горящие в Аду души. Они находятся в её Отеле, в его радиовышке, и есть всего одно объяснение, почему им позволили жить.       Интересно, Чарли думала об этом? Умеет ли она думать о чём-то серьёзнее своих влажных фантазий о мире во всём мире и дружбе всех со всеми? Думала ли, почему в Аду до сих пор не выключили свет? Аластор, например, думал, и скоро ты поймёшь, к чему он пришёл.       — Ты должна понести ответственность, дорогая.       И тогда я буду свободен.       — Они придут снова. Сдаться — единственный способ спасти выживших.       Аластор сегодня подался в спасители и у него ни малейшей уверенности в том, что он говорит. А завтра, может, не будет ни Аластора, ни самого Ада, так что какая разница, сколько и по какому поводу врать? Что бы Бог ни задумал, времени у них осталось немного. Может, всё закончится уже через минуту, может, через час, но Аластор об этом не задумывается. Свобода живым или мёртвым — всё, что ему нужно, и до свободы остался крошечный шаг.       Будь проклята Лилит и тот день, когда он заключил с ней контракт.       Шарлотта, милая, маленькая Шарлотта, испоганила ему всю вечность своим существованием. А теперь ещё и обивку дивана испачкала. Бокал исчезает в воздухе, жезл тоже. Он берёт на руки блондинистое безобразие, к которому не питает ни жалости, ни сожаления, и очень надеется, что диван и ковёр ещё удастся спасти. Чёрное марево застилает глаза, они в одно мгновение оказываются на балконе единственного уцелевшего здания во всём городе — башня отсчёта. «До следующей чистки 0 дней». Уже месяц там этот "ноль".       Чарли прижалась к нему и чуть ли не засыпает. Демонам тоже нужен сон, но она выбрала неподходящее место.       Почему закрыла глаза, милая? Неужели тебе не интересен этот чудесный вид? Земля красная, а небо голубое. И ангелы. Сидят на руинах, пьют чай, читают газеты, втыкают копья в трупы демонов за неимением лучших подставок под оружие. Знаете, как давно в Аду не было голубого неба? С момента сотворения Ада. Не было тут никогда голубого неба, не положено.       — Открой глаза, милая.       Чарли не слушается. Её право. Кто он такой, чтобы приказывать дочери Дьявола?       Он подходит к перилам, к самому краю и смотрит вниз. Самое высокое здание Пентаграмм Сити оправдывает свой статус. При жизни Аластора таких небоскрёбов ещё не строили.       — Actum ne agas, Принцесса.       Сделанного не переделаешь, былое не воротишь. Твои ошибки останутся при тебе, а жизни, которые ты унесла, навсегда будут лежать тяжким грузом на твоих плечах. У тебя одно исцеление.       Аластор протягивает руки, и Чарли оказывается за балконным ограждением. Она чувствует грязный ветер в своих волосах и не чувствует опоры в этих руках. Но она не дёргается. По красным щекам текут слёзы.       Она открывает глаза.       Он разжимает руки.       Ни звука. Ни крика. Принцесса Ада искарёженной грудой костей и мяса лежит на асфальте и истекает голубой кровью, смотрит вытекшими глазницами в голубое небо и слышит, как приближается отряд истребителей.       «Удачи в Раю, маленькая Принцесса.»