Тёплый снег

Владивосток сегодня был игривым до ужаса. То ли на него так повлияло недавно просмотренное романтическое аниме, то ли просто настроение было донельзя приподнятое, но Вова вел себя, как среднестатистический влюбленный дурачок. Не то чтобы Лёня был сильно против, конечно. Вова удобно уселся на коленках у Хабаровска, обвив руки вокруг его шеи, и ластился к нему, словно кот: то носиком в макушку утыкался, то влажные поцелуи на щеке оставлял, то игриво в губы чмокал, то и вовсе, дурачась, слегка прядки светлых волос губами на себя оттягивал. Амурский на такие выходки хмыкал коротко, но даже не ворчал особо – бубнел что-то едва ли недовольное, да и то больше по привычке. Лёня, так-то, подобную приторно-сладкую атмосферу не переносил, но если это Вова – так уж и быть, чуточку потерпеть можно. Потому что, отрицай-не отрицай, но иногда было здорово сидеть и целоваться вот так: чувственно, неторопясь, словно пробуя чужие губы на вкус. Вот Лёня и прижимает к себе Володю за талию некрепко, жмурясь от его нежных ласк. Обхватив Амурского за плечи чуть сильнее, Владивосток легонько касается кончиком своего носа носика Хабаровска и водит им вверх-вниз немного. Улыбается так игриво и расслабленно одновременно, что Лёня какой-то непривычной всепоглощающей нежностью к нему проникается. Чуть сминая светло-голубую футболку Вовы, Хабаровск подается вперед, и, прикрывая глаза, целует его в губы почти невесомо. Владивосток на поцелуй отвечает довольно, с радостью тепло губ Лёни на себя перенимая. Хабаровск прижимает его к себе все ближе, ближе, обнимая за спину и талию – в движениях подтекстом читается "моё, никому тебя не отдам". А Вове никто другой и не нужен: пока можно мягко касаться губами нахмуренного лица, разглаживая чувственными поцелуями сердитые морщинки, он счастливее всех на этом свете. Неохотно оторвавшись от поцелуя, Лёня тянется сидящего у него на коленках Вову перевернуть, подмять под себя и продолжить. Только Владивосток, юркнув в противоположную сторону, своим весом на него наваливается, мягко того на простыни опуская. — Нет, сегодня я, — мурлычет Вова, утыкаясь носиком в щеку Хабаровска. — я буду осторожен, обещаю. Лёня и сам знает, что Владивосток будет осторожен. В Володе он уверен на все сто пятьдесят процентов, да и в целом Вова всегда был с ним невероятно нежен – в отличие от самого Хабаровска, который в порыве мог слишком сильно сжать чувствительную кожу на бедрах или оставить особо яркий засос, который обязательно будет долго заживать. Не фыркнуть Лёня не может – он всегда так делает, если Владивосток совершенно неожиданно и подло подминает его под себя. Он бурчит что-то недовольное про то, что слишком уж Вова своевольничает, чересчур многое себе позволяет и вообще играет не по правилам. И Вова действительно начинает играть не по правилам: приятно давит коленом меж ног Хабаровска, заглушая его напускное ворчание теплым поцелуем. И Лёня сдавленно ахает прямо в поцелуй, как-то на удивление быстро прекращая попытки возмутиться. Чуть содрогается от приятной дрожи, когда Вова осторожно поднимает его запястья и аккуратно припечатывает их над его же головой. Встречается с мягким вожделением в теплой лазури Владивостока, и, ощущая, словно он ласкает его одним только взглядом, сдается. Так уж быть, сегодня он позволит ему вести. Но Вова и разрешения-то не дожидается, засранец: уже готовое вырваться робкое согласие глушит еще одним поцелуем. Обхватывает губы Лёни своими, мягко их сминая, и целует так чувственно и ласково. У Хабаровска все внутренности от щемящей нежности сводит, хоть по привычке нахмуренные брови этого уверенно не выдают. Пресловутые бабочки в животе заставляют влюбленное тепло по всему телу разливаться, а касания Вовы расслабляют все больше – вот уже и лицо не столь сердито-недовольное, как обычно. В такие моменты разморить Лёню вообще было легче легкого – сколь бы много он не ворчал и не ругался, Вова всегда умело вылавливал то подсознательное, глубокое и всеобъемлющее, что заставляло Хабаровск тянуться навстречу мягким поцелуям. То самое, что помогало плавить Лёню с каждым бархатным касанием, и что в конечном итоге смотрело на Вову салатовой тайгой глаз взглядом совершенно влюбленным. Владивосток ведет рукой от локтя до кисти Лёни, и, пройдясь по чувствительной коже ладошки, переплетает их пальцы. Притягивает руку Хабаровска на себя, и, под его уже разморенным взглядом, мягко касается губами тыльной стороны ладони. Забавно, но руки у Лёни непривычно чувствительные. Вове всегда казалось, что он со своей любовью решать многие вопросы кулаками к касаниям здесь не особо восприимчив, но однажды нечаянная ласка по ладошкам сдала Амурского с потрохами. Он, конечно, подобному открытию активно противился и всячески пытался делать вид, что "нихера ему не приятно", только вот Владивосток не проведешь – вскинутые от удовольствия брови и чуть поджатые губы Хабаровска говорили сами за себя. Так что Вова эту информацию быстро отложил на подкорке сознания, и теперь уделял повышенное внимание и рукам Лёни тоже. Высвободив ладошку из кисти Вовы, Хабаровск опускает ее обратно – иначе расплавится слишком уж быстро. На секунду встречаясь с теплыми волнами в глазах Владивостока, Амурский только смущенно отводит взгляд в сторону, куда-то в направлении окна. Зрительный контакт сильной стороной Хабаровска никогда не был, но Вова и тут уверен – краем глаза он точно видит, сколько у Владивостока любви в одном только взгляде. Лёня сконфуженно, едва краснея смотрит на улицу. Куда угодно, лишь бы с волной в глазах Вовы не встречаться – иначе, он хорошо знает, его быстро накроет прямо с головой. А за окном снег опускается тихо-тихо. Он сегодня особенно пушистый. Мягкий, размеренный, умиротворяющий. Кружится в медленном танце, неспешно опускаясь на землю, и накрывает ее пушистым белым одеялом. Хабаровску чудится, что поцелуи Вовы, которыми он так щедро, неспешно его лицо осыпает – сродни снежинкам. Только теплым, таким, что опускаются на кожу и согревают сразу. И он расслабляется, отдается трепетным ласкам Владивостока. Непривычно для себя уже совсем не хмурится – только вскидывает брови от удовольствия и выдыхает негромко. Такой знак для Вовы – однозначная наводка, что он все делает правильно. Вот он и начинает расстегивать свободную рубашку Лёни неспешно, кончиками пальцев ненавязчиво поглаживая его по груди. Хабаровск по привычке стоны сглатывает, выпендривается – не хочет хоть сколько-то эмоциональным показаться. Только все равно не выдерживает, когда Владивосток к чувствительной коже припадает уже губами, и сквозь стиснутые зубы наружу рвется пока робкий, негромкий вздох. Неспешно раскрывая полы рубашки, Вова сразу укладывает на грудь и талию теплые ладони. Скользит ими по оголенному торсу, а губами к ровной коже шеи припадает – давит ими осторожно, чтобы засоса не оставить, и чуть щекочет это же место кончиком языка. Шея у Лёни тоже довольно чувствительная. Вот он от такой щекотки и содрогается коротко, чуть отворачивая голову – мурашки пробегают приятной волной по всему телу. Переплетая ладонь Хабаровска со своей, Вова неторопясь опускается ниже. Выбивает следующий стон, погромче, когда аккуратно обхватывает губами его сосок. Широкими, медленными мазками теплого языка ласкает Лёню, а пальцами аккуратно сминает его кисть. У Хабаровска с каждой минутой пульсация ниже живота – все сильнее. Будоражит до сжатых пальцев ног, до крепко переплетенной ладони, до зажмуренных по-максимуму глаз. И даже будоражит как-то аккуратно, ласково. Будто окружает его чем-то теплым, мягким, и заставляет расслабляться все сильнее. Владивосток вообще ощущается как что-то невероятно мягкое, лёгкое, что окутывает нежным облаком и заставляет почувствовать себя так спокойно и приятно утомленно. Как летний прохладный ветерок на берегу моря, который обволакивает так ненавязчиво, которому навстречу подаваться хочется. Лёня содрогается всем телом, когда Вова оставляет невесомые поцелуи на талии. Ощущает разливающееся повсюду тепло, буквально растворяясь в осторожных касаниях. А когда одна рука бережно опускается на его щеку, а вторая ласково зарывается в светлые волосы, приоткрывает глаза неспешно. Владивосток смотрит на него со всей любовью, на которую только способен, и так мягко, заботливо, практически нараспев говорит: — Лёнечка. Запретный прием. Совершенно недопустимый, о чем Вова, разумеется, знает. Знает, что Амурского от такого обращения ведет, плавит, что он на глазах обмякает. Что одно такое обращение сродни комплименту, причем самому интимному, чувственному – потому что едва ли хоть кому-то придет в голову называть Лёню так. И Лёня млеет: словно расслабляется всем телом, отдается без остатка. Настолько спокойным становится, что любой другой человек бы в жизни не поверил, что вечно агрессивный Хабаровск может быть таким. Умело перехватывая это состояние, Вова потирается своим пахом о его, слушая, как Лёня негромко ахает. Параллельно целует его, целует без остановки: в теплые губы, мягкие щеки, стекает по мостику шеи на ключицы и грудь. Зацеловывает каждый сантиметр, неспешно, медленно и так любовно, что нежность и забота в каждом прикосновении чувствуются. Что Лёня только сильнее ощущает, насколько Владивосток его ценит. Поддевая короткие рукава рубашки, Вова быстро стаскивает ее с разморенного Хабаровска и откидывает куда-то на край кровати. Та же участь постигает и шорты вместе с бельем. Владивосток наскоро юркает одной рукой в прикроватную тумбочку, а второй накрывает его возбужденный член, согревая и пока ненавязчиво массируя. Коротко закусанная нижняя губа – извечная привычка. Лёня вжимается затылком в подушку, позволяя себе разве что приглушенное "мгх", и все еще строит из себя неприступную стену. Ровно до того момента, пока ласки Владивостока перестают носить характер ненавязчивых. Вова сжимает его член совсем мягко, некрепко обхватывая несколькими пальцами, и сминает его аккуратно, медленно, в каждое движение усилие вкладывая. Свой эффект это однозначно дает: Хабаровск прогинается в спинке, подаваясь бедрами навстречу, и судорожно простанывает. У Лёни от столь аккуратных движений, давящих ровно по тем местам, чтобы он потерял голову, коленки подрагивают. Хочется свести их вместе, когда Владивосток проходится по линии уретры, но Вова аккуратно придерживает его за внутреннюю часть бедра, оставляя в таком положении. Поглаживает мягко-мягко, укладывая теплую ладонь на член, и массирует на грани легких касаний и приятной щекотки. Теплые пальцы рисуют волны от головки к мошонке и обратно, невесомо пробегают по яичкам, проводят по всему стволу, чуть надавливая. Лёня даже не замечает, когда они с теплой смазкой осторожно проникают в расслабленное колечко мышц, и далеко не сразу осознает, что Вова уже мягко его растягивает. Где-то на третьем касании пальцев по простате Хабаровск окончательно оставляет попытки сдерживать стоны. Его гордость и напускную неприступную суровость искоренить крайне сложно – они подобны сорняку, который обязательно прорастет вновь, если не убрать хотя бы крошечную часть корня. Но Вова все его выебоны тщательно пропалывает, и, в конечном итоге, пожинает сладкие плоды – чувственные стоны Лёни. Вся кровь отливает от головы к низу живота, и Хабаровском теперь движет только всеобъемлющее желание тактильности. Когда Вова, бережно его растянув, аккуратно достает пальцы, Лёня несколько резковато притягивает его к себе за плечи и чувственно целует. В этот же момент лениво стягивает с него футболку, неохотно отстраняясь от поцелуя, и, кинув ее на пол, прижимает Владивосток к себе снова. Лёне нравится чувствовать его близко. Нравится соприкасаться своим торсом с его, нравится притягивать к себе до невозможного крепко, нравится чужое тепло на себе ощущать. Приятно и Вове – он довольно льнет поближе, вжимая Лёню в кровать. Такой тактильный Хабаровск для него – настоящий подарок, ведь можно вполне себе санкционированно, законно, и, что самое главное, с отдачей прижаться с объятиями к вечно колючему Лёне. От столь трепетных ласк у Лёни даже будто лицо флёром удовольствия затягивает, и он расплывается под Вовой, как моцарелла на горячей пицце. Владивосток с поцелуем отстраняется, и, кругами поглаживая того по плечу, негромко спрашивает: — Перевернешься спинкой? Вопросы на Хабаровск всегда эффект оказывают более действенный, нежели просьбы – так ему предоставляют свободу выбора. Обычно он может побубнеть, пофыркать, мол, он сам сделает, как надо. Но такой он сейчас разморенный, расслабленный, что и мягкая просьба на него бы подействовала с тем же эффектом: он переворачивается неспешно, локтями опираясь о приятно шуршащую постель. В благодарность Вова целует его в загривок, снова приятно наваливаясь своим весом. Лёня чуть приподнимает бедра, как бы намекая, чтобы тот сильно не медлил. Медлить Владивосток и не собирается – только скидывает мешающую одежду туда же, где покоится его футболка. Льет смазку себе на член, размазывая ее и тихонько охая. После этого проводит головкой между ягодицами Лёни, чуть поддразнивая, и, уткнувшись головкой около ануса, аккуратно входит. Внутри приятно влажно. Самую малость узко – ровно настолько, чтобы ощущать приятное натяжение и легко двигаться. Вова осторожно входит чуть глубже, и, останавливаясь, дает Лёне привыкнуть. Судя по приподнятым бедрам и негромкому удовлетворенному вздоху, Хабаровск привыкает довольно быстро. Несколько пробных аккуратных толчков, чтобы найти нужный угол и дать Лёне себя прочувствовать – и вот уже до Владивостока доносится едва слышное, скомканное "еще". Много времени, чтобы нарастить темп, Вове не требуется. Прижимаясь торсом к спинке Хабаровска, он любовно целует того в плечи, и, толкаясь быстрее, коротко выдыхает тому на ухо. Лёня не шепчет нечто бессвязное, не просит двигаться быстрее, он вообще в такой позиции не говорит практически ничего – только какими-то короткими движениями показывает, как ему приятнее, подразумевая, что дальше Вова обо всем и так догадается (он же дал ему наводку, об остальном пусть сам мозгами пораскинет). И Вова всегда безошибочно его немые просьбы распознает: то свободной рукой по ареоле поддразнивающе водить начинает, то совсем легонько ушко прикусывает – чтобы только на секунду внимание на другую часть тела переключить, то наоборот сильнее его в кровать вжимает, позволяя себе ловить особый кайф от приятного натяжения и быстрого темпа. Кроме того, Вова всегда заботится о том, чтобы вдавливать по простате как можно чаще, и это каждый раз дает результат – от накатывающего удовольствия Лёня опускается с локтей в пуховые объятия подушек, и, укладываясь на них щекой, негромко трепетно постанывает. Двигаться в более быстром темпе приятнее для них обоих: Лёню чаще выгинает от задевания простаты, Вова же довольно жмурится от интенсивной стимуляции. Растворяясь в толчках, от каждого из которых наружу рвется короткий вздох, Хабаровск плавится окончательно. Из-под прикрытых глаз только видит, что снег идет, не переставая, и он своим медленным танцем дарит какое-то приятное умиротворение. А Вова говорит ему на ушко без конца что-то хорошее, ласковое, во что даже вслушиваться не нужно – ведь смысл тут и не в словах вовсе, а в той любви трепетной, которой он его со всех сторон окружает. И Лёня не выдерживает слишком долго – с содроганием кончает ровно в тот момент, как Владивосток шепчет ему что-то особенно нежное. В такие моменты он на подобное особенно падкий. Вове нужно еще некоторое время, прежде чем он кончает тоже. После оргазма толчки ощущаются для Лёни как усилитель приятной дрожи по всему телу, отчего он закатывает глаза, судорожно выдыхая. Найдя в шкафчике упаковку влажных салфеток, Владивосток выуживает парочку и мягко протирает ложбинку между ягодицами Лёни, очищая ее от спермы. Тот недовольно хмурится от внезапной прохлады, но, понимая, что в душ им обоим сейчас будет идти ужасно лень, оставляет эту выходку без сердитого комментария. Да и когда Вова, совершенно усталый (но довольный), укладывается рядом, становится тепло. Хабаровск недовольно возит носом, но, переворачиваясь на бок, льнет к Владивостоку поближе. Утыкается тому носом между шеей и плечом, и, перекидывая одну руку, прижимает к себе за спину. Разморенно прикрывает глаза и негромко сопит. Чужой палец ласково тыкает его по кончику носа. — Опять хмуришься, — расслабленно протягивает Вова, влажно целуя того в лоб. — ну ты и бука. Лёню хватает только на то, чтобы недовольно хмыкнуть в ответ. Владивосток, похоже, совсем обнаглел, раз пытается вытянуть из него то выражение, которое хочется видеть ему. Вот Хабаровск и отворачивается, пряча нос в подушке. Он хорошо знает – на его расслабленное лицо Вова и в процессе успел насмотреться.