Юдифь

      В приятном полумраке своей обители, в небольшой интимной комнате, Юдифь и ее маленькая свита пили виски после ужина.       На замысловато выложенных половицах разворачивались пышные узоры старых ковров, а стены украшались бумажными обоями, излучающими приятный аромат меда и дерева, смешанный с запахом пыли времени. Живопись, расцветавшая на панелях, делила пространство с венецианскими масками, словно соседствующие миры. Книги, устроенные на полках, встречались с гравюрами, умещенными в скромные, но изысканные рамы.       Тонкая сигарета, едва касаясь губ Юдифь, медленно тлела на кончике ее пальца. За стеною звон бокалов еще тонул в пении оперной дивы.       — Юдифь, почему ты к красному платью надела черные туфли? Они ведь совершенно не сочетаются друг с другом! — сказала Нино, пытаясь ее обидеть.       — Зато эти туфли лично для меня сшил лучший мастер в Лондоне, — сказала Юдифь. Ее глаза, медово-карие, отражали покой степного буйвола, а вьющиеся черные пряди блестели, словно смола. Нино, — ее волосы сухие словно солома, пушились как шерсть у кошки, — искренне пронзала полным ненависти взглядом эту женщину, обладающую красотой, над которой годы не имели власти. Но в природе Юдифь было держать всех на расстоянии, и кто знал, как она выглядела вблизи?       — А ваш муж-ученый как поживает? — спросил Уильям. Этот фигляр с гладким белым воротничком был как будто вырезан из модного альманаха «Ревущих Двадцатых»: волосы его, озаренные блеском геля, лицо белилось, руки длинные, тонкие, ухоженные, словно инструменты в операционной, и костюм, обволакивая тело, словно вторая кожа, обрисовывал линии его безупречного тела. Один умный человек сказал, что мужчина красив тогда, когда он настоящий. Был ли Уильям настоящим?       — Опять разгоняет какие-то молекулы, — ответила Юдифь.       — Он присоединится к нам сегодня?       — Нет. Я надеюсь, что его социальная батарейка успеет зарядиться до свадьбы нашей дочери.       — Ах, да! — воскликнула Нино. — Ведь ревнивая Юнона через две недели выходит замуж, не так ли? — она повернула голову и вытянула шею, как хищник, увидевший лакомый кусочек. — Ты готов, Джон?       Возвышаясь над черным антикварным роялем, Джон, сидевший на табурете, красиво откинулся на крышку и сделал глоток виски. Он внезапно отвернулся, поднял крышку рояля. Его пальцы лениво скользнули по клавишам. Обладал он роковой внешностью, горячим темпераментом, магнетическими зелеными глазами, прямым носом и широкими, искусно вырисованными губами, что создавало неотразимый обаятельный облик, диковинный, насыщенный красками узор на холсте соблазна.       — Почему это Юнона ревнивая? Кажется, это твой муж умер при загадочных обстоятельствах вскоре после того, как ты застукала соседку в его объятиях. Через сколько это было, через две недели?       — Через три. И я вовсе его не ревновала! Я вышла за него ради денег и получила доступ к каждому пенни сразу после его смерти!       — Нино, ты говоришь о моем брате…, — Юдифь поджала губы.       — Ну да, прости, Юдифь, семейные узы не отмирают! — сказав это, Нино с какой-то особой гордостью, отвернувшись от Юдифь, взмахнула подолом своего голубого платья, перекинув ноги с одной на другую.       Юдифь, в ярко-алом шелковом платье с множеством различных и замысловато вырезанных юбок, сияла как мандариновая маркиза, устроившись напротив изысканной спинки дивана, раскинув великолепные белые лебединые руки. Под ее ногами лежали подушки в восточном стиле, на которых ласкался пушистый белый кот.       — Вы небрежны, Джон, — томным голосом произнесла Юдифь. Нино метнула колющий взгляд в хозяйку дома. — Вы сняли галстук, а гости все еще на месте. И волосы у вас все в беспорядке, ах, как восхитительно скандально! — а еще он расстегнул верхние пуговицы, так что все видели его волосатую грудь.       Нино представляла собой не только воплощение неряшливости, но и грубость. Помимо оранжевой краски на лице, ее выбор оттенка малиновой помады тоже вызывал сомнения, ресницы от туши сгущались в комочки, видимые с другого конца комнаты. Однако, в ее мире преобладал голубой цвет, словно талисман, прочно вошедший в ее эгоистическое царство, но и окутанный неясностью.       Как-то утром Нино ходила за покупками и, вернувшись домой, обнаружила на упаковке молока фотографию Юдифь с крупной надписью «Missing».       — Какая жалость, — со злорадством сказала она, показывая упаковку брату, — вот, что возраст делает с моделями: сначала ты на обложке Vogue, а потом пытаешься обратить на себя внимание в третьем ряду супермаркета.       — Ты жестока, — сказал Уильям. Он раскинулся на красных покрывалах в своей бледно-зеленой спальни, совершенно голый и сверкающий в полуденном блеске как будто алмаз. — Что случилось с бедной Юдифь?       — Ты же в курсе, у старого все под контролем. Там и тут ходят какие-то байки, но никто не хочет воспринимать их всерьез. Но это к лучшему, считаю.       — Теперь ее никогда не найдут? — сказал Уильям. Он говорил медленно, размеренно, бережливо, приятным серебристым тенором.       — Эй, слышишь, Уильям, я думаю выйти замуж за Лещинского. Он, вроде, свободен теперь.       — Ммм, да? Он, кажется, не в лучшей форме после потери жены… Сейчас не время для таких дел.       — Ну и что, что он подавлен? Мужики после потери жены тоже восстанавливаются! Я тебе говорю, он меня хочет, он поцеловать меня пытался!       Уильям посмотрел на нее рассеянно. Белый конверт плотной бумаги с золотым кантом по краю лежал на краю стола.       — Ладно… Джон завтра женится. Мне кажется, он забудет про тебя и про меня, своих тайных поклонников.       Нино вскипела:       — Слушай, он меня не забудет!       Уильям и Нино жили в тесной скромной социальной квартире, где перегородки казались тонкими как бумага. Они то и дело пытались оживить это убогое пространство, расставляя горшки с зеленью и перекрашивая стены из желто-яичного в пленительно-лиловый.              Начало свадебной церемонии было запланировано на полдень. Лещинские поехали в семейное поместье, в старое церемониальное графство. Юнона с отцом гуляли по саду.       Профессор Лещинский, чей широкий подбородок утрачивал форму и выразительность под тяжестью лет, и синие глаза тускнели под бременем времени, ежеминутно думал об исчезнувшей Юдифь.       Юнона была стройна телом, но лицом напоминала неоформленную нефритовую жабу: большие, круглые глаза отделялись большим пространством, туго зажатым под черной оправой очков, нос стремительно сужался, обрываясь мясистым кончиком, вместо губ через всю нижнюю часть лица шла темная черничная линия, и лишь маленький острый подбородок напоминал о том, что ее мать была супермоделью. И черные волосы, конечно, тоже.       — О чем ты думаешь, папа? — спросила Юнона.       — Это поместье купил мой отец, когда приехал сюда в начале прошлого века. Мы им владеем меньше ста лет, а история семьи уже так круто развернулась, — иронично улыбнулся профессор Лещинский. И хотя на устах у него была улыбка, в глазах его блеснули слезы.       — Я люблю тебя, папа, — Юнона обняла его.       — И я тебя люблю. Сегодня у нас большой день.       Кто-то вышел из задней двери дома и крикнул им что-то невнятное.       — Иди, — сказал профессор, — парикмахер, наверное, уже здесь. Через два часа приедут гости.       В саду ликовало безмятежье, изящный и хрупкий мир, словно драгоценный перстень на пальце времени. Белые статуи, как будто замершие в мраморе капли, стояли в величественных позах, а мост, летящий над рекой лилий, пел свою романтичную музыку, раскладывая ноты на дребезжащих водных струнах.       Среди утопающих в цветах гостей притаились и бесы в облике, с позволенья сказать, дяди и тети невесты, родные лица, лживо замаскированные под добрые сердца. Нино, жена покойного брата Юдифь, и добрый как бы дядюшка Уильям спрятали темные души за занавесками светского лоска. На празднике жизни Нино вальсировала со старым профессором Лещинским. Юнона сдавала своеобразный экзамен по кадрили своему искусному учителю, дядюшке Уильяму. И тем не менее, в воздухе плавали ароматы и иллюзии. Нино метала стрелы в Джона. Уильям в танце старался оцарапать лицо сестре.       Вся эта пьеса разыгрывалась на фоне величественного сада, где Юнона, влюбленная звезда, сверкала от счастья, в то время как Джон, скрывая свою собственную игру, стоял бледный, словно луна в безоблачной ночи. Он смотрел на свою невесту как на розу с терновым стеблем. Взамен он мог предложить лишь то, что теперь ему казалось только осколками желаний и лживых улыбок. Когда Юнона взяла его за руку, чтобы надеть кольцо, Джон затрясся как лист на ветру и сделался совсем бледным, на лбу у него выступил пот. Он то смотрел на бриллиантовый браслет на руке Юноны, то нес взгляд в никуда, куда-нибудь в сторону, прочь.       — Моя роза, ты — моя жизнь, — шептал он, но слова его звучали как отголосок иссякшей страсти.       В поместье Джон и Юнона провели первую брачную ночь. Он, изнуренный отчуждением и ложью, требовал от нее превратиться в горничную, прикрытую коротким черным платьем и белым кружевным передником. Запив виски горечью расстроенных чувств ловеласа, он погрузил спальню во мрак. Через несколько минут их стоны чего-то отдаленно похожего на страсть слились в стоны дикой боли. В объятиях Джона лежала жестокость.       — Ты — мой кошмар, который пожирает мои искренние улыбки, — прошептала Юнона в слезах. — Сколько же еще лжи проглотит мое сердце, прежде чем оно совсем угаснет?              На рынке, среди ярких лотков с овощами и фруктами, две женщины замедлили шаг, остановившись перед прилавком с помидорами и огурцами.       — Ты слышала новости о Юдифь Лещинской? — спросила первая       — О, конечно, да, слухи летят со скоростью молнии! Некоторые утверждают, что ее похитили инопланетяне! — ответила вторая.       — Ну-у, это звучит очень уж дико! Я скорее верю, что она просто убежала от своего старого мужа и некрасивой дочери, — возразила первая.       — А я вот слышала интересную версию: ее видели в маленьком швейцарском городке после исчезновения, — добавила вторая, улыбаясь.       — Эх, звучит увлекательно, но я не могу поверить в это. Мне кажется, если бы это была она, то глаза бы у нее были карими. У нашей Юдифь были карие глаза, а не зеленые. И подбородок у той, из швейцарских гор, не такой заостренный, а скорее квадратный».       — А вчера слышала, что Юдифь в последний раз видели, как она подвозила Джона до его дома, а потом ночью над домом Лещинских загорелся какой-то необычно яркий белый свет, — сказала вторая, кивнув продавцу в знак приветствия.       — Ах, да, это уж звучит правдоподобно! Не будь дурой! Но опять же, кто знает, что там на самом деле произошло? Наверное, правда где-то посередине, — рассудила первая, улыбнувшись, когда продавец принялся раскладывать свежие огурцы.              Лет через десять после этого, в редкий солнечный день, когда в Глазго развернулся фестиваль, воздушный шар вздымался над городом. Внутри, как две тени на холсте небес, плыли фигуры: женщина, обрамленная бурной рябью черных волос, и мужчина в классическом английском костюме, играющем белыми лучами своей полосатой ткани.       С земли доносились крики в восторге и удивлении: «Это Юдифь! Она вернулась! Взгляните на нее!» На следующий день, мгновенно проникшись духом удивительной новости, все газеты были наполнены заголовками о возвращении Юдифь Лещинской. Статьи описывали долгие годы ее исчезновения, восхищались ее появлением и вновь вспоминали всю таинственность ее ухода.       Однако, за завесой этого величайшего шоу, находилась иная правда. Внутри воздушного шара не было Юдифь Лещинской. Это были Нино и профессор Лещинский. Нино, преобразила свой облик, став брюнеткой. Красный цвет платья дерзко контрастировал с голубым, в который она всегда одевалась ранее. А профессор Лещинский, желавший быть более молодым для новой жены, попытался освежить свой образ, перекрасив волосы обратно в черный и даже решившись на пластику лица.       Вместе они парили над Глазго, наслаждаясь видом, были на расстоянии от толпы, но прекрасно знали, что на улицах города восхищение и удивление сменяли друг друга, создавая сказочный образ их якобы возвращения. Нино и профессор Лещинский, находясь в этой атмосфере невероятного праздника, упиваясь своим собственным таинственным воздушным миром.       Нино, завернутая в солнце, обернулась к профессору с улыбкой.       — Ты знаешь, дорогой, ты всегда такой холодный, как будто внутри тебя вместо сердца лед. Я хочу, чтобы мы были ближе, чтобы ты понимал меня.       — Дорогая, ты каждый день как будто молнией мне в грудь ударяешь! Но твое желание постоянно меняться и твое тщеславие иногда просто огромны.       — Ты же сам просил меня перекрасить волосы и сменить гардероб, чтобы быть похожей на нее…, на Юдифь! Ты всегда так холоден со мной!       — Это потому, что ты, милая Нино, всегда хотела от меня чего-то большего, чем я мог тебе дать, — сказал профессор, обращая взгляд к горизонтам.       Нино вздохнула, понимая, что разговор не приведет ни к чему хорошему.       — Неправда, — сказала она, а профессор притворился, что не слышал из-за шума, — мне от тебя всегда нужны были только твои деньги.       Они молча продолжали свой полет, каждый поглощенный собственными мыслями и чувствами, окутанными облаками недопонимания и разочарования.              Однажды рождественским утром, когда снег тихо падал за окном, а в доме царила особая атмосфера тепла и уюта, ярко пылающий камин придавал всему этому волшебству особый шарм, создавая идеальную картину для праздника, Юнона сидела в кресле, нежно обнимая младенца на руках.       — Гектор, — прошептала она как будто мантру. Ее взгляд был наполнен нежностью и благодарностью за мгновения счастья.       В комнату вошел Джон. Он приблизился к ней, улыбка не сходила с его лица. Садясь на подлокотник кресла, он тихо поцеловал младенца в лобик.       — Спустя столько лет, — начала Юнона, не сводя взгляда с ребенка, — кто мог подумать, что мы окажемся здесь, в этот день?       Джон улыбнулся, вспоминая их первые супружеские дни, когда они казались такими разными и непонятными друг для друга.       — Да, это был нелегкий путь, но я благодарен каждому дню.       — А я благодарна тебе за то, что ты остался, — ответила она, обращая свой взгляд к Джону, и в их глазах была теплая искра воспоминаний. — Пускай вначале…       — Да…Деньги. Желудок всем бедам виновник.       Младенец заулыбался им, словно чувствуя веселое настроение в комнате.       Джон пошел открыть дверь. В их с Юноной наполненный рождественским теплом дом вошел Уильям. Улыбка мелькнула на лице Уильяма, но тут же он замер, видя, как Джон с Юноной стояли близко друг к другу, и как потом их губы встретились в нежном поцелуе.       Юнона осторожно унесла младенца наверх в спальню. Ее шаги были невесомы, как если бы она несла на руках самую нежную из роз. Тем временем Уильям подошел к Джону, его глаза сверкали необычной энергией.       Уильям молча обнял Джона, его сердце билось столь быстро, что казалось, что весь мир замирает в этот миг. Взгляды их встретились как яркие звезды на ночном небе, полные тайн и жажды. Их губы сблизились в волнующем поцелуе. Их страсть была тайной, тайной, которую они хранили от мира, как драгоценное сокровище. Каждое касание было оживлено эмоцией, искрой, разжигающей пламя неизведанной страсти. Тишина пронизана была лишь их дыханием и сердечными ударами, звучавшими как барабанный ритм. Случай позволил им насладиться еще одним моментом волшебным и запретным.       Уильям вручил Джону празднично упакованный подарок. Джон развернул его с любопытством. Оказалось, что Уильям подарил Джону пожелтевшую книгу в твердом переплете. Обложка была потертая, но титульный лист сверкал золотыми буквами: «Лунный Сонет» от Гектора Лещинского.       Душа Джона встрепенулась от ужаса.       — Уильям, откуда у тебя эта книга?       Уильям молчал, хитро улыбаясь.       — Почему на обложке имя нашего сына? — спросил Джон. С той же загадочной улыбкой Уильям ему ответил:       — Это чистая случайность, Джон. Я нашел ее на аукционе и подумал, что тебе может быть интересно.       — Но как такое могло случиться? Я никогда не слышал о Гекторе Лещинском до сегодняшнего дня, — Джон перелистывал страницы. — Ни профессор, ни Юнона никогда о нем не рассказывали. Опубликовано в Лондоне в 1973 году. Это не может быть простой случайностью.       Уильям тяжело вздохнул.       — Джон, мне нужно с тобой поговорить о чем-то еще... Я…я уезжаю.       — Уезжаешь? — голос у Джона дрогнул. — Но почему? Ты же всегда был здесь, поддержкой для всех нас.       — Я не могу больше оставаться здесь. Я уезжаю навсегда, хочу начать все с чистого листа.       — Но как же твоя сестра?       — Она одна из причин, — печально улыбнулся Уильям. — Прости меня, Джон. Жизнь иногда бывает такой странной и непредсказуемой. Все меняется. Иногда нужно начать все заново, даже если это тяжело. Но помни, что я всегда буду тебя любить и, надеюсь, частичку меня и ты оставишь в своем сердце.       — Я понимаю… Но все равно будет не хватать твоего совета и поддержки.       — Ты справишься, Джон. Нужно верить в себя и следовать своему сердцу.       Слова застряли в горле у Джона, а в его руках осталась эта книга, которая, казалось, указывала ему на некое зловещее совпадение. Но в то же время, эта внезапная новость от Уильяма оставила в его сердце горькое чувство потери.       Омываясь слезами прощания, Уильям оставил Джона. Чувствуя, как пустота затягивала его сердце, Джон, тем не менее, медленно закрыл дверь за уходящим другом.       Именно тогда, когда он подумал о том, что не помешал бы стаканчик глинтвейна для бодрости, завибрировал телефон, и Джон, тяжело дыша, открыл сообщение. Джона, как будто молния, разорвало внезапное сообщение от Юдифь Лещинской. Это был ее профиль, и это было первое сообщение в их переписке, первое за пять лет. Сердце замерло. Джон вчитывался в каждое слово.       «Джон, звезды прошлой ночью были такими яркими, как наше прошлое. Вспоминаю твои улыбки. Надеюсь, ты находишь радость в каждом моменте. С любовью, Юдифь.»       Волны неожиданной эмоциональной бури размели его душу, как будто шторм в море, заставив сердце бешено колотиться, пока мир вокруг начал растворяться в темном вихре. Очертания реальности расплылись в мгновении, и Джон, подавленный внезапной волной страха и тревоги, потерял опору, сгорая в обмороке, словно угасающая свеча в бездонной тьме.