***
Каникулы перед третьим — последним — годом учебы были наполнены не легкой беззаботностью и весельем (все фильмы и сериалы врут и обманывают). Его каникулы — это пробежки по утрам, тренировки днем, размышления об учебе и будущем поздними вечерами, споры с Ива-чаном («Ну еще час, и я закончу, обещаю!» — «Нет, Дерьмокава, хватит, ты тренируешься весь день, прекрати») в любое время суток и ночевки. В основном, потому что Иваизуми волнуется, что он снова будет смотреть матч вместо сна (не то, чтобы он не прав, но Ойкава правда предпочтет смотреть матч, чем глядеть на спящего Ива-чана и мечтать его поцеловать). Ойкава не знает, когда это началось. Может быть в шестнадцать, когда он тренировался до тех пор, пока солнце не сядет и охранник не начнет ругаться, что ему нужно закрывать спортзал. В шестнадцать, когда Ива-чан каждый раз ждал его на улице, вне зависимости от времени и погоды, и: — Дерьмокава, перестань себя мучить! Ты и так делаешь достаточно, хватит. И Ойкава нелепо застывал, пораженный словами, как-то глупо и бессмысленно шутил невпопад и все равно на следующий возвращался в зал, потому что, конечно же, «достаточно» это недостаточно. Или, возможно, все началось раньше, где-то между «Эй! Меня зовут Ойкава Тоору, давай дружить!» и «Ива-чан, давай поиграем в волейбол». Ойкава правда не знает, когда все началось, но определенно уверен, что не хочет, чтобы что-то заканчивалось. Поэтому осознание, что он, вроде как, влюблен в лучшего друга не сваливается на него внезапно, а нарастает медленно, но уверено, где-то глубоко внутри, оплетая все внутренности этим навязчивым чувством, так что уже и не вырвать, не вытравить и никуда не деться. Он даже не смог вовремя заметить, чтобы остановиться, но не то, чтобы он когда-либо хотел. В десять Ойкава даже не задумывает, почему ему так нравится хватать Ива-чана за руку и тянуть куда-то, чтобы показать красивую бабочку или жука (и пусть он их ненавидит, но они нравятся Ива-чану, так что Тоору потерпит). В двенадцать он начинает замечать, что остальные друзья не так уж и близки ему и с ними гораздо менее весело, а постоянно касаться хочется только Хаджиме, но все это, наверно, потому что они дружат с самого детства и уже почти одна семья. В любом случае, его больше заботит как уговорить Ива-чана провести с ним дополнительную тренировку, потому что из них ведь такая прекрасная команда! Ойкава ни с одним доигровщиком не чувствует такого единения на площадке, как будто детальки пазла складываются вместе, только когда он чувствует Ива-чана рядом. В тринадцать он, наконец, понимает, что их дружба гораздо более тесная, чем у кого-либо еще, практически интимная (хотя тогда он еще не знает этого слова), но он не смущается и не теряется. Наоборот, он гордится, что его связь с Ива-чаном такая особенная. В четырнадцать он замечает, что просто спать на одной кровати, рядом с Ива-чаном, когда им лень расстилать гостевой футон, ему нравится гораздо больше, чем болтать о девчонках и представлять поцелуи с ними. И к пятнадцати Ойкава уже не может представить себе будущее без Ива-чана, будущее, где они не живут рядом и не видятся каждый день. Будущее, в котором он не выигрывает золотую медаль стоя на площадке рядом с Хаджиме. И он глупо ревнует его к каждой девушке, которая просто посмотрит в сторону его друга, отказываясь верить, что Ива-чан влюбится в кого-то еще. К шестнадцати Тоору окончательно понимает, что влюблен. Но ему почти семнадцать, скоро третий год старшей школы и последний шанс выиграть Ушиваку в турнире, поэтому у него нет на это времени. Как и у Иваизуми. Так что он не собирается признаваться или страдать, или что еще там принято в таких ситуациях. Он собирается тренироваться (вместе с Ива-чаном, желательно), смотреть больше записей матчей (вместе с Ива-чаном, по возможности) и победить (вместе с Ива-чаном, обязательно). Мама напоминает, что где-то между всем этим ему нужно сдать экзамены и выбрать университет, и Ойкава обязательно этим займется (и посоветуется с Ива-чаном, чтобы они точно выбрали один университет), но немного позже. Как только натренирует подачи так, чтобы никакой Кагеяма Тобио не был ему соперником на площадке.***
— Ива-ча-а-ан, давай посмотрим тот фильм! — Ойкава дует губы и ноет, пытаясь привлечь внимание, уже достаточно долгое время, чтобы терпение закончилось и у святого, но Иваизуми знает, что обращать на него внимание ни в коем случае нельзя, потому что Тоору просто невыносим и обожает быть центром всего происходящего, а Хаджиме не собирается кормить его эго еще больше. — Отвянь. Я не буду снова смотреть фильмы про пришельцев, — ворчит Иваизуми, перелистывая страницу книги. На улице тепло и солнечно, но Ойкава, в кои-то веки, не бежит во двор, чтобы потренироваться с мячом. Они просто сидят в комнате Иваизуми и отдыхают, наслаждаясь последними деньками каникул, когда никто не стоит над душой, заставляя выполнять очередное домашнее задание. Точнее, сам Иваизуми сидит в кресле, пытаясь читать книгу (как он делал за полчаса до того, как Дерьмокава нагло ввалился в его комнату и начал ныть), а Ойкава развалился на его кровати и методично действует ему на нервы тридцать три минуты. Уже тридцать четыре. Да, он засекал. — Ну Ива-чан! Сегодня вечер фильмов! — Да, и насколько я помню, сегодня моя очередь выбирать, — парирует Иваизуми, бросая на Ойкаву злобный взгляд. Тот лежит на спине, закинув руки за голову, и его футболка задралась, приоткрыв живот, и Хаджиме почему-то хочется его ударить за это и велить прикрыться, но он молчит, делая вид, что читает книгу. — Хорошо, Ива-чан! Тогда что мы будем смотреть? — Миссия невыполнима, — вспоминает Иваизуми афишу, которую он видел на днях, — Кажется там новая часть вышла недавно… — Что?! Ты хочешь променять интересный фильм про инопланетян на какой-то боевик?! — возмущение Тоору, кажется, было слышно на всю улицу, если не Токио. — Что значит «какой-то»? Это классика, тупица! — Классика — это «Инопланетянин»! Они ввязываются в спор, кидаясь подушками и борясь, пока Иваизуми не сцепляет руки Ойкавы над головой с самодовольной ухмылкой, и оба смеются, разгоряченные нелепой возней, уже забыв начало спора. Ойкава хохочет, пытаясь скинуть лучшего друга с себя, но все это больше напоминает бессмысленные трепыхания, потому что даже если они оба и играют в волейбол, Иваизуми все еще немного, но сильнее. Во всяком случае, если это касается силы рук. Рук, которыми он сжимает запястья Ойкавы над его головой. И в этот момент Тоору наконец замечает в какой позе они оказались в ходе своей борьбы. Хаджиме тяжело дышит, наблюдая с самодовольной улыбкой за его бесплотными попытками выбраться и сжимая ногами его бедра. Тоору замирает вдруг ошеломленной близостью чужого тела и судорожно вдыхает воздух. Ива-чан, нависающий над ним, выглядит как обычно, но прямо сейчас Ойкава не может думать ни о чем, кроме ощущения его тела над ним и понимает, что хотел бы приподнять голову, впиваясь в него своими губами. Что хотел бы, чтобы Хаджиме немного сдвинулся, опустил одну из рук чуть ниже живота и… Тем вечером они смотрят фильм про пришельцев и Ойкава выглядит таким счастливым и увлеченным, что Иваизуми практически не высмеивает второсортное кино (ну, может быть немного), но Ойкава все равно чувствует внутри что-то светлое и счастливое. Он замечает, что Хаджиме заснул уже ближе к концу фильма и до конца титров смотрит только на его спящее лицо, мечтая остаться в этом вечере как можно дольше (желательно навсегда) и, как он делает всегда, если выпадает возможность, засыпает рядом, чтобы утром притвориться, что тоже не дождался конца и вырубился. Даже если утром ему придется признать, что фильм был не очень. Все, что угодно, если у него будет возможность спать рядом с его Ива-чаном.***
Ойкава любит тренировки. Волейбол — это буквально его жизнь, о чем вообще может идти речь? Но прямо сейчас, в этот самый момент, он думает, что возможно — только возможно — он ненавидит тренировки. Потому что Ива-чан в шортах и футболке с подвернутыми рукавами, из-за чего мышцы на его руке так ярко выделяются, когда он бьет со всей силы по мячу. И они играют уже пару часов, а в зале достаточно душно, поэтому все вспотели, но, черт, Иваизуми приподнимает край футболки, чтобы вытереть лоб и… Ладно, Ойкава любит тренировки. Особенно за возможность увидеть запыхавшегося Ива-чана, всего в поту и с отдышкой, и представить, хотя бы на секунду, что вот так он мог бы выглядеть в его постели, нависая над ним, как в тот раз во время вечера фильмов, и… Ему срочно надо отвлечься. Это третий год старшей школы — последний — и он снова встретится на площадке с Тобио, и он должен, просто обязан, его победить. И да, мысли о Тобио-чане неплохо так сбивают настрой. Поэтому он вновь и вновь напоминает себе о своих целях и погружается в игру, думая только о мече, о точности пассов и силе подач. И совсем не об Иваизуми Хаджиме, который подходит слишком близко и пахнет потом и каким-то своим естественным запахом, когда они обсуждают ошибки и стратегии, планируя попробовать новую расстановку в следующий раз. Точно не о нем. Вместо этого он кричит: — Маттсун! Ты должен быть быстрее, если хочешь, заблокировать любого нападающего! А то так на тебя ни одна девушка не посмотрит! — и смеется с его недовольного лица, зная, что тот все равно прислушается. Тренировка заканчивается раньше, чем обычно, потому что каникулы подходят к концу, скоро начнется новый учебный год, и все хотят еще немного отдохнуть. Но Ойкава не чувствует, что вымотался достаточно, чтобы лечь спать и не видеть снов, поэтому он предпочитает задержаться, снова, и потренировать пассы — снова. Лишняя физическая нагрузка определенно должна освободить его от бессмысленных, отвлекающих мыслей. Может быть, тогда этой ночью ему не будет сниться, как Ива-чан бросает его после старшей школы, потому что устал от него и выбирает жизнь без раздражающего Ойкавы Тоору. — Ива-ча-а-ан, попринимаешь мои пассы? — Дерьмокава, тебе тоже надо отдохнуть, — вздыхает Хаджиме, но не идет в раздевалку с остальными, а подходит к корзине с мечами и тащит ее ближе к сетке. Он тоже выглядит уставшим, но все равно соглашается остаться с ним. Может быть, видит что-то по его лицу, что позволяет понять, как сильно Тоору нужно отвлечься на мяч. Он всегда видел больше других. Они тренируют прямые и кроссы на протяжении тридцати минут почти без перерыва, и Ойкава сам не замечает, как лишние мысли уходят, а лицо немного разглаживается. — Полегчало? — прямо спрашивает Хаджиме, пробивая еще один прямой удар над сеткой. Он тяжело дышит, рукой откидывая прилипшие от пота волосы со лба, и пристально смотрит в его глаза, как будто видит насквозь. «Возможно, так и есть» — рассеянно мелькает в голове Тоору. — О чем ты, Ива-чан? — Ойкава улыбается своей самой беззаботной улыбкой и берет в руки еще один мяч. — Ты понял меня, Тупокава. И убери это фальшивое выражение лица, — Иваизуми морщится, но взгляд не отводит. Продолжает искать что-то известное только ему самому, и Ойкава даже на секунду пугается того, что он может там найти. — Не знаю, что там в твоей голове происходит, но прекращай грузиться. Расскажи мне, если захочешь поделиться, но прекрати себя изводить. Слова звучат грубо. Иваизуми часто говорит так, словно приказывает. Но почему-то каждый раз именно эта непоколебимая уверенность и твердость в его голосе заставляют Тоору выдохнуть и отпустить груз забот с плеч. — Я знаю, Ива-чан, — мягко произносит он, а потом, не удержавшись, ехидничает: — Ива-чан беспокоится обо мне? — Отвали! — закатывает глаза Иваизуми и отправляется в сторону раздевалок. — Сам разбросал мячи — сам их и убирай. И если будешь долго копаться, то я уйду без тебя. — Ты злой, Ива-ча-ан, — стонет Ойкава, надув губы, — Помоги мне с уборкой! Я твой капитан, ты должен меня слушаться! — Когда это я тебя слушался? — Ойкава не видит его лица, но он может почти кожей почувствовать ту ухмылку, которая наверняка сейчас появилась на его губах. И, может быть, его сердце бьется немного сильнее от слов Хаджиме, но он предпочитает это игнорировать, запрятав где-то глубоко внутри себя.***
Дни входят в свою колею с началом учебы. Ойкава вливает в них с той легкостью, с которой ему дается почти все. Во всяком случае так кажется со стороны. Но на самом деле у него практически нет времени на отдых. Еженедельная традиция вечера фильмов медленно превращается в традицию совместного выполнения домашки. Ойкава даже практически не отвлекается на Иваизуми, когда корпит над математикой, объясняя непонятные моменты другу, или слушая объяснения биологии, когда они сидят в центре комнаты, а вокруг них разбросаны тетради и листы, как будто землетрясение застало их во время учебы. Ойкава старается, но чертова химия не дается ему, и Иваизуми тратит все выходные, чтобы подготовить его к тесту. Ойкава, черт возьми, старается, но так трудно сосредоточиться на ужасных формулах и окислительно-восстановительных реакциях, когда он чувствует тепло чужого тела через одежду. Хаджиме сидит так близко, что если он немного сдвинется влево и наклонится, то сможет уткнуться в чужую шею. Ему очень хочется прижаться еще ближе, чтобы между ними не осталось ни одного лишнего сантиметра и дышать, дышать, дышать. Вдыхать в легкие запах самого Хаджиме и выдыхать сплошную концентрированную любовь. Но у него нет времени, ему надо понять химию и потом, может быть, посмотреть запись прошлогоднего матча той школы, с которой у них скоро соревнования. Тест он сдает, а матч смотрит очередной бессонной ночью, и утром ему приходится нанести больше консилера под глаза, но Ива-чан молчит, так что Тоору просто улыбается и делает вид, что все в порядке. Они выигрываю первый матч, а за ним и следующий. Всего лишь тренировочный, но Ойкава все равно счастлив и немного успокаивается, позволяя себе расслабиться в дружеских объятиях команды. Он улыбается и искренне смеется, когда они с Ива-чаном, Маттсуном и Макки идут отпраздновать в небольшое кафе, и Хаджиме заказывает ему огромный сладкий молочный коктейль. Даже если завтра его обсыплет прыщами — он не собирается отказывать ни от чего, что дает ему Ива-чан. Тоору чувствует себя счастливым, когда вечером возвращается домой с Хаджиме и позволяет себе закинуть руку на его плечи. Тоору чувствует себя счастливым, потому что Ива-чан не вырывает и даже не ворчит, а сам поддается на прикосновение.***
Тренировочный матч с Карасуно выбивает его из колеи. Он не был готов увидеть лицо Тобио-чана, не был готов к появлению мелкого рыжего недоразумения. Он даже хотел и вовсе не приходить, но не удержал своего любопытства. В итоге он опоздал, и Иваизуми долго ругался после, но… — Дуракава, что за отвратительное лицо ты скорчил? — приподнял бровь Хаджиме, наблюдая за Ойкавой в раздевалке. Остальные уже вышли, потому что Ойкава всегда моется в душе дольше всех, пока не выполнит весь свой уход за кожей. А Хаджиме всегда его ждет, хоть и ворчит по этому поводу. — О чем ты, Ива-ча-ан? Мое лицо всегда прекрасно! Ты просто завидуешь! — тянет Ойкава, показывая язык. Но Иваизуми всегда знал его слишком хорошо. — Ты что, переживаешь из-за Карасуно? — спрашивает он прямо в лоб, скрестив руки на груди. Ойкава как-то нелепо замирает, открыв рот. Глаза зависают на открытой коже предплечий и плеч, скользят от запястий к шее, подмечая перекаты мышц и блеск влажной кожи, и он сглатывает, осознавая вопрос только спустя несколько секунд. — Что? Нет! — фыркает он, не слишком натурально изображая оскорбленную гордость. Потому что да, переживает. — С чего бы мне волноваться за какую-то второсортную команду? Все и так знают, что Сейджо лучше, а Тобио-чану никогда не сравниться со мной. Иваизуми молчит, пристально вглядываясь в его лицо, в поисках лжи или притворства и кивает: — Так и есть, Дуракава. Только в следующий раз не просто произноси слова своим глупым ртом, но и верь в них. — Ох. Ива-чан сделал мне комплимент? — с ухмылкой тянет Тоору, пока сердце вдруг ускоряет свой ритм и щеки предательски краснеют, поэтому он отворачивается, якобы за одеждой, лишь бы скрыть смущение. — Еще чего, — бурчит Хаджиме, — Собирайся уже, Дерьмокава, я не собираюсь ждать тебя вечность. Они идут домой, болтая обо всем подряд — точнее, болтает Ойкава, а Иваизуми время от времени просит его заткнуться, но Ойкава чувствует себя гораздо лучше. Ива-чан сделал ему комплимент и сказал, что он лучше всех — и это все, что ему надо этим вечером для счастья. Даже если потом Иваизуми и влепил ему подзатыльник за то, что он слишком долго торчал у зеркала. И все-таки ночью он просыпается в холодном поту на смятых простынях. Окно в его комнате немного приоткрыто, потому что он ненавидит спать в духоте, и холодный ночной воздух заставляет его влажную кожу покрыться мурашками. Он тяжело дышит, все еще находясь в плену образов из ночного кошмара. В ушах до сих пор звучит холодный, обезличенный голос комментатора: — И вы только посмотрите, как этот талантливый первогодка, Кагеяма Тобио, доказывает, что он лучший сеттер в стране! Кажется, Ойкава Тоору давно должен был уступить дорогу по-настоящему талантливым игрокам! Он моргает, пытаясь прогнать навязчивые картины волейбольного поля во время матча, когда все вокруг смотрят на него, как на ничтожество. Сердце стучит так сильно, что он не слышит ничего, кроме шума в ушах, но в голове продолжают звучать беспощадные крики толпы болельщиков, требующих, чтобы он убирался. И Ойкаве кажется, что еще немного и он задохнется, сойдет с ума или, может быть, взорвется изнутри, разлетевшись кусками плоти, как перекаченный волейбольный мяч. — Ойкава? Какого черта, ты видел время вообще? — вырывает его из карусели образов хриплый голос. И Ойкава внезапно снова ощущает постель под собой, чувствует твердость телефона в руке и холод ветра. В одно мгновение он вновь оказывается в своей комнате, а не в страшном кошмаре. И облегчение наваливается на него огромной лавиной, погребая под собой, выбивая почву из-под ног. Он снова может дышать. — Эй, Ойкава? Все в порядке? — спрашивает Хаджиме, когда пауза затягивается. Его голос звучит серьезнее. Все еще слегка хрипло, но уже не так сонно. И Тоору окутывает ощущением безопасности и комфорта, и он внезапно всхлипывает, только теперь замечая, что из его глаз текут слезы. Звук кажется таким тихим, еле слышимым, но Хаджиме всегда его слышит, чтобы он не говорил и о чем бы ни молчал. — Кошмар? Черт, Ойкава… — Тоору слышит копошение на том конце телефона, но он не знает, что ответить и не уверен, что может произнести хоть слово, поэтому просто продолжает вслушиваться в тяжелое дыхание. — Чтобы тебе ни приснилось, все хорошо, слышишь? Ты можешь мне рассказать, если хочешь. Ойкава не хочет. Он вообще не хочет вспоминать то липкое ощущение позора и разочарования. Он не хочет вспоминать то чувство беспомощности и бесполезности, которое возникает у него каждый раз, когда он думает о Кагеяме. — Хорошо, ладно. — выдыхает Хаджиме, как всегда безошибочно улавливая его настроение. — Послушай, ты молодец, ты сегодня очень хорошо постарался и… ты сделал более чем достаточно. Ты не один на площадке, и ты не один в жизни. Я здесь, с тобой. Ты молодец, Тоору. Слова Хаджиме звучат для него словно какое-то заклинание. Как будто при рождении ему выдали инструкцию «Персональный справочник по устройству Ойкавы Тоору специально для Иваизуми Хаджиме». Потому что он всегда чувствует, что его беспокоит, и всегда знает, что ему сказать. И Ойкава ломается на очередном тяжелом вздохе. Его прорывает и он начинает рыдать, захлебываясь слезами, пытаясь выдавить хоть слово, но все, что получается — это смазанное: — И-и-ива-ча-а-ан… Он почти не слышит, что именно говорит ему Хаджиме, но одного звука его голоса достаточно, чтобы начать успокаиваться. Неразборчивый ласковый шепот умиротворяет его, по мере спада истерики. И даже когда Ива-чан ничего не говорит, а только шумно дышит, чтобы Ойкава мог повторять за ним делая глубокие вдохи и медленные выдохи, Тоору все равно чувствует себя укутанным заботой и любовью. Он засыпает, убаюканный этой близостью и спокойствием, которое дарит ему Хаджиме, и думает: «Я люблю тебя». Ему снится, что Иваизуми отвечает: «Я тебя тоже». Кошмары отступают только через неделю. Он проводит все больше времени по утрам, застревая перед зеркалом, потому что глубина мешков под глазами заставляет его использовать в два раза больше консилера. Иваизуми замечает его невыспавшийся взгляд каждый раз, но не вмешивается. Как и всегда, он дает ему пространство, чтобы Ойкава мог решить проблемы сам. Но, конечно же, у Тоору ничего не выходит. Он больше не звонит Ива-чану по ночам, хотя его рука и дергается по инерции к телефону каждый раз. Но он не хочет доставлять проблемы и беспокоить Иваизуми. Он не хочет казаться слабым. Он думает, что справится сам. У Иваизуми заканчивается терпение через шесть дней. — Рассказывай, — кидает он без предупреждения. Уже стемнело, потому что Ойкава снова задержался в спортзале, надеясь, что достаточное количество физической нагрузки заставит его вырубится без снов этой ночью. В итоге, он чувствует такую степень усталости, словно к каждой его конечности привязана гиря с весом в два раза больше его собственного. Но желания спать все еще нет. — О чем ты, Ива-чан? — бормочет Тоору, даже не улыбаясь, потому что сил на такое простое действие уже не осталось. — Не прикидывайся еще большим идиотом, чем ты есть, Дуракава, — фыркает Иваизуми, сложив руки на груди и подавшись корпусом в его сторону. Под его серьезным взглядом все заготовленные Ойкавой оправдания испаряются. Тоору знает это выражение лица — перед таким Хаджиме он никогда не мог притворятся. — Я… наверно, просто боюсь, — немного неловко пожимает плечами Ойкава. — Мне все время снятся… сны. Он нелепо взмахивает руками, словно пытается одним жестом передать, что именно ему снится. Как будто, если он произнесет их вслух, то они обязательно станут реальностью. Одна только мысль об этом наполняет его ужасом. — Почему ты не звонишь? — интересует Хаджиме, пристально вглядываясь в его лицо. — Я… просто не хотел беспокоить тебя, думаю, — бормочет Тоору, отводя взгляд. — Ты такой придурок, Дурокава. Ты никогда не беспокоишь меня, если тебе плохо. Ты всегда можешь позвонить мне, — фыркает Хаджиме, пересаживаясь ближе. — Я могу остаться сегодня с тобой, как раньше. И Ойкава никогда не признается, как сильно в этот момент его сердце наполняется любовью. Потому что он никогда не осмелился бы попросить Иваизуми об этом. Даже если и знает, что еще с самого детства во время кошмаров после нелепых ужастиков он мог спать спокойно только если Хаджиме оставался с ним. В такие ночи они всегда ложились на одну кровать или заваливались на расстеленный гостевой футон, пренебрегая личным пространством в пользу физической поддержки друг друга. Поэтому он только смущенно кивает и надеется, что на его лице не написано все счастье и любовь, которые он сейчас испытывает. Они лежат на одной кровати уже через несколько часов, на расстоянии нескольких сантиметров. И как бы Ойкава не устал, он изо всех сил старается не заснуть, чтобы иметь возможность побыть так близко к Иваизуми еще немного. Их дыхание смешивается, а своим коленом Тоору упирается в ногу Ива-чана, и запах его тела окутывает Тоору, погружая в невероятно комфортное ощущение безопасности и уюта. А затем руки Хаджиме скользят по кровати, шурша простыней, и Тоору чувствует, как они перехватывают его ладонь, сплетая пальцы. И этого в какой-то момент так много, что он не уверен, что выдержит. Быть к Ива-чану столь близко, но не иметь возможности поцеловать его. Он судорожно вздыхает и в ночной тишине это звучит слишком громко. — Ойкава? — сразу же спрашивает Иваизуми, сжимая его ладонь немного крепче. Тоору молчит, не уверенный, что скажет, если откроет рот. Только придвигается немного ближе, зажмурившись. Теперь их лица почти касаются носами друг друга. Тоору тяжело дышит, облизывая губы и чувствует себя на своем месте более, чем когда-либо. И может быть звук такого же тяжелого дыхания или ощущение крепкой уверенной руки в его ладони, или просто сама атмосфера доверия наполнили его такой уверенностью, какую он испытывал разве что на эйс-подачах, но Тоору приподнимает вторую руку, скользнув ей на голову Иваизуми. Пальцы вплетаются в волосы, немного царапая кожу голову. В это мгновение Ойкава даже немного расстраивается, что из-за мяча подушечки его пальцев стали уже не такими чувствительными к столь мягким и легким касаниям. Ему хотелось бы почувствовать всю жесткость чужих волос, прочувствовать Ива-чана на все сто процентов каждой клеточкой своего тела. Хаджиме тихо выдыхает теплый воздух, явственно различимый на таком расстоянии, как будто он тоже задерживал дыхание. И вдруг дергается. Но не назад, подальше от Тоору, как он уже успел испугаться, а ближе, сталкиваясь носами, врываясь в личное пространство (как будто оно не стало одним на двоих уже очень, очень давно). А затем Тоору чувствует, как к губам прижимается что-то влажное, но мягкое. В первые мгновения Тоору теряется. Он так давно представлял это, но в решающий миг все равно оказывается не готов — это сон? как это может быть правдой? Но как только он чувствует, что Хаджиме вот-вот отстранится от него, волнение отступает. Осознание реальности обрушивается на него неумолимой лавиной, и он сжимает руку в волосах крепче и притягивает Хаджиме еще ближе, приоткрывая губы в очередной поцелуй. Касание мягкое, ненавязчивое, пропитанное нежностью и заботой. Какое-то даже неожиданно робкое от всегда решительного Ива-чана. Но это он, поцелуй. Ива-чан целовал его. Они отстраняются друг друга спустя несколько мучительно прекрасных секунд, в течении которых успели прижаться друг к другу всем телом и переплестись ногами. На улице уже давно темно, а окна у Ойкавы выходят во двор, поэтому даже свет от уличного фонаря сюда не попадает. Но Тоору все равно зажмуривается крепче, боясь, что если откроет глаза, то увидит, что Иваизуми сожалеет. Его чувства обострены до предела. Он чувствует холод ночи и тепло чужого тела. Слышит легкий шум деревьев и негромкий смешок напротив. Он боится, что только для него все это имеет такую значимость. Или, что это просто один из многочисленных снов, и он вот-вот откроет глаза и окажется, что в кровати он совершенно один. — Я был влюблен в тебя с пятнадцати, Тоору, — шепчет Хаджиме, вновь немного истерически хихикая и добавляет: — И я слышал твое признание той ночью, после кошмара. Тоору кажется, что внутри взрываются фейерверки. В нем так много чувств одновременно, что он не представляет, как удержать их все внутри. — Я люблю тебя, наверное, всю жизнь, — говорит он, выпуская страхи и надежды на волю одной фразой. Он открывает глаза, потому что больше не боится. Он улыбается и немного все-таки плачет, но он лежит в кровати вместе с Ива-чаном и это не сон, не иллюзия, а реальность. Реальность, в которой он целует Хаджиме, и этот поцелуй с соленным привкусом становится его самой сокровенной мечтой и любимым воспоминанием.