История Примроуз Эвердин

Мне опять приснился этот сон: я трибут Голодных игр и бегу от другого трибута. Он хочет меня убить, а я могу только бежать. Кошмары снились мне и раньше, но перед Жатвой именно этот кошмар охватывает меня каждую ночь. Это моя первая Жатва, моë имя вписано на бумажку всего один раз, шансы ничтожны, но они есть. Но я боюсь не только за себя, ещё за сестру. Еë имя будет там аж 21 раз, а это больше, чем положено. Китнисс было всего 11, но она стала единственной, кто мог работать после смерти папы. Маме было очень плохо, она всё время сидела на стуле и смотрела в стену. Иногда она приходила в себя, но очень ненадолго. Мне было страшно и сестре тоже. Она стала брать тессеры и пыталась найти способы заработать, а потом начала охоться. Это помогло и нам стало намного легче жить. Так что, я думаю, что это её заслуга, что мы выжили и очень благодарна ей за это. Но и маму я очень понимаю, мне тоже грустно от смерти папы, но думаю, что ей намного хуже. Да, я знала и любила его всю свою жизнь, все семь лет. Но она прожила с ним намного дольше, мы с сестрой, у неё с ним больше воспоминаний, больше нитей, связывающих их. Так что, я на неё не злюсь и не обижаюсь. Смотрю в окно, скоро рассвет, значит Китнисс скоро уйдёт на охоту, это её новый способ выжить. И надо сказать, охотник из неё просто прекрасный. Её меткость не только обеспечивает нас мясом, но и шкурами. Их мы обычно продаём, но я пытаюсь научиться обрабатывать их сама, тогда сможем утеплять одежду к зиме, а зимы у нас холодные. Такой уж наш двенадцатый дистрикт— суровая зима, жаркое лето, но я его всё же люблю. Тут очень красиво, особенно на Луговине, это моё любимое место, и у Китнисс тоже, но это если не считать лес, его она любит больше. Кажется, что уже очень давно, мы будучи ещё совсем маленькими веселились и пели там с папой. У него такой прекрасный голос, когда он пел, все птицы в лес умолкали и слушали, а потом сойки-пересмешницы ещё долго-долго повторяли его песни, унося их в лес, а потом дальше, куда-то за горизонт… Я тихонько ложусь к маме и пытаюсь уснуть заново. Сегодня сонной быть нельзя, нужно кучу всего сделать. А пока позволяю себе расслабиться. Чтобы не случилось, это будет позже, так что и накручивать себя раньше времени не поможет. Так размышляя, я засыпаю, прижавшись к маме. Просыпаюсь я оттого, что Лютик тыкается мне в руку носом. Это мой рыжий котик, нашла его ещё совсем маленьким котёнком и уговорила Китнисс оставить его у нас. Она пыталась его утопить, но позже согласилась. Он отличный мышелов и мой друг, часто будит во время кошмаров и успокаивает меня, оставаясь рядом, пока я не усну. Лютика почти не требуется кормить, питается он самостоятельно, охотясь в окрестностях, но я всё же часто угощаю его вяленым мясом. Мама уже встала, Китнисс тоже ещё не вернулась, да и не вернётся до обеда. Смотрю на стол, да, сестра заметила мой подарок: кусочек козьего сыра. Я сама делаю его из молока моей Леди. Это козочка, Китнисс подарила мне её на день рождения. Она была больная, но мы с мамой смогли её вылечить. Леди можно сказать спасла нас, ведь из еë молока состоит половина нашего рациона, и мы продаëм ещё немного. Хватает на какую-то важную мелочь вроде ниток и пуговиц. А вообще я хочу стать врачом. Мне это нравится и я не боюсь крови. Как-никак постоянно помогаю маме. Она лечит людей, но из-за отсутствия лекарств шансов на выздоровление очень мало. Обычно в наших силах лишь облегчить боль умирающего. Но быть врачом это чудесно, можно почувствовать себя волшебником. Кстати Леди, пора еë подоить. Пробегая с ведром мимо мамы, целую еë в щеку. — Прим, ты только не долго, ладно, — просит мама, — много дел ещё нужно успеть. Я приготовлю вам с Китнисс что-нибудь понарядней. — Да? Спасибо, — я улыбаюсь ей в ответ. — Вы будете у меня такими красавицами. Ну всё, беги, дочка. Вот такие маленькие диалоги у нас традиция. Времени тратят немного, а любовь дарят. Я это люблю. Леди встречает меня приветливо: тыкается мне в руку мордочкой. Я поглаживаю еë и начинаю петь: Ножки устали. Труден был путь. Ты у реки приляг отдохнуть. Солнышко село, звезды горят, Завтра настанет утро опять. Тут ласковый ветер. Тут травы, как пух. И шелест ракиты ласкает твой слух. Пусть снятся тебе расчудесные сны, Пусть вестником счастья станут они. Это колыбельная, которую пел нам с Китнисс папа. Теперь мы сами поëм еë друг-другу. Она успокаивает и меня, и Леди. Впервые за утро я спокойно вздыхаю и продолжаю: Глазки устали. Ты их закрой. Буду хранить я твой покой. Все беды и боли ночь унесет. Растает туман, когда солнце взойдет. Тут ласковый ветер. Тут травы, как пух. И шелест ракиты ласкает твой слух. Пусть снятся тебе расчудесные сны, Пусть вестником счастья станут они… Козочка спокойно стоит, и я быстро заканчиваю еë доить. Ещё раз погладив еë на прощание, я ухожу обратно домой. Там делю молоко на две равные части. Одну половину нам на сегодня пить, а из второй я сделаю сыр, а может даже масло. Сегодня все, кроме двух семей будут праздновать. Кроме семей выбранных трибутов. Я искренне надеюсь, что никто из нас на Голодные игры не поедет. Они ужасны и жестоки. — Прим, я лохань приготовила, иди помойся, — зовëт мама. Она всегда перед Жатвой старается для нас. Понимает, что страшно. И как только Китнисс в остальные года держалась? Не знаю… Мне кажется, что я скоро закричу от напряжения. Но я улыбаюсь маме и иду. Старательно отмываю всю грязь, даже выскребаю сажу из-под ногтей. У нас в дистрикте она повсюду. Вытираюсь и выхожу к маме. Волосы волнистым золотистым водопадом спадают на плечи. Прямо как у мамы из моих детских воспоминаний, сейчас она их очень редко распускает. Мы с ней не похожи на обыкновенных жителей Шлака: у нас бело-золотистые волосы и голубые глаза. Всё потому что мама раньше жила в торговой части дистрикта, она принадлежала к роду аптекарей. Но она решила переехать сюда к папе. Так что мы с ней очень выделяемся, сначала это даже стало причиной насмешек, но сестра быстро разобралась с этим. Она протягивает мне блузку и юбку. Кажется именно в них Китнисс шла на свою первую Жатву. А теперь иду я… Что ж, может так мне будет спокойней, буду чувствовать будто она обнимает и успокаивает меня. Одеваюсь и смотрюсь в зеркало. Совсем худая. Мышц, в отличие от сестры, почти нет. Хотела бы я быть похожей на неë. Сильной, храброй, но в тоже время доброй и нежной, по крайней мере, со мной она всегда такая. Мама притягивает меня к себе, обнимает и нежно шепчет: — Красавица ты, Прим. Она заплетает мне две косички и ласково целует в макушку. Я чувствую как дрожат еë руки, ей страшно, страшно от того, что сегодня она может потерять кого-то из нас. Теперь уже я стараюсь еë успокоить и приободрить. — Мам, как думаешь, что Китнисс из леса принесëт? Вдруг рыбу? О, мы сможем приготовить такой вкусный обед… Как думаешь, лучше сварить или потушить? Я продолжаю болтать ни о чëм, отвлекая от грустных мыслей. Я оказываюсь права, сестра действительно принесла рыбу. Она передаёт её маме, а мне протягивает немного хлеба, зелень, землянику и даже кусочек парафина. Видимо охота была весьма удачная. Китнисс уходит мыться, а я быстро убираю всё по местам. Мама приготовила для неё одно из своих старых платьев, оно голубое и из тонкой, мягкой материи. — Ты правда думаешь, что мне стоит его надеть? — удивляется сестра. — Конечно. И давай сделаем тебе причёску. Мама насухо вытирает её волосы полотенцем, старательно расчёсывает и укладывает. — Ты такая красивая! — тихо выдыхаю я. Её просто не узнать, если бы она так ходила в школу, я уверенна за ней мальчишки толпами бы бегали. — Будто подменили, — отвечает Китнисс и утягивает меня в объятия. Я слышу как громко и часто стучит её сердце: ей страшно. Она всегда защищает меня, но здесь бессильна. — Подбери хвостик, утёнок, — говорит сестра. Слышу как голос дрожит, но она быстро справляется и заправляет мне юбку. — Кря-кря, — крякую я и смеюсь — Кря-кря и тебе, — она тоже смеётся. — Пошли обедать, — и целует меня в макушку. Рыба и зелень уже тушатся в печи на вечер. Землянику и хлеб тоже прибережём до ужина — пусть он будет особенный. А сейчас мы едим чёрствый хлеб из зерна, полученного из тессеров, и запиваем молоком, которое я надоила сегодня. Но аппетита, впрочем, всё равно ни у кого нет. Наконец мы заканчиваем. Смотрю на часы: уже час. Значит пора выходить.