Не делать глупостей

Табачный дым висел облаками, пол качался под нетвердым шагом. Веселье у Лиходеева набирало обороты, становилось невиданным, разнузданным; Мастер проваливался из двери в дверь, опрокидывал рюмку за рюмкой. Немец его, пообещавший вдохновение, куда-то запропастился. Нашел, должно быть, очередную актрису, юную и прекрасную, мечтающую покорить Москву… Еще комната — и еще рюмка. Музыка и звон посуды, хорошенькие женские лица, одутлые и малиновые мужские. Будь он девушкой, устоял бы перед соблазном продать молодость и красоту? Если б не Маргарита, кем стал — истопником, грузчиком? Садился за роман до рассвета, после — работал руками, едва зарабатывая на хлеб… великая, прекрасная страна победившего равенства, страна справедливости и труда! Еще рюмка, еще. Хороша водка у Лиходеева — умеет человек отдыхать! Вот они, труженики, построили коммунизм… в отдельно взятой квартире. Ирония в том, что Мастеру даже не противно — он привык. Но отчаянно, жгуче, невыносимо стыдно перед Воландом. Еще комната. За столом — бомонд. Не те трусливые приспособленцы, кивающие на собраниях, не-ет, здесь — верхушка, и среди них — критик Латунский. Как же хочется выдернуть из-за стола, выорать в рожу всё до словечка. Так ведь скрутят, договорить не дадут… зато можно сказать тост. Да, вот оно: тост. Приятная, осязаемая цель. Мастер подхватил рюмку с подноса, решительно шагнул вперед — и почувствовал, как локоть стиснула рука. В самое ухо выдохнули по-немецки: — Не делай глупостей. Воланд. — Какого… — Мастер попробовал освободиться, но тот держал крепко и уже волок его прочь из комнаты, в коридор и дальше, в пустую полутемную комнатушку. — Они же… — снова попробовал Мастер и вновь безуспешно: Воланд прикрыл дверь, а затем деловито развернул его к себе и поцеловал. Пьяный разум, готовый вершить справедливость и ломать устои, с размаху налетел на препятствие и спасовал. Зато тело следовало инерции, и Мастер обнаружил, что хватает лацканы пиджака, и целует в ответ, и удивляется: как этот неожиданный, малоэмоциональный, даже несколько механический поцелуй смог напрочь выбить из головы все мысли? Воланд оторвался от него первый, оглядел внимательно. Спросил: — Ты успокоился? В глазах у него стоял туман, но голос звучал ровно, с ноткой сочувствия, и этот контраст смущал и отвлекал от самоубийственных мыслей не хуже самого поцелуя. Мастер тряхнул головой: — Да. Ч-черт… Гнев и наваждение отступили, порыв казался бессмысленным и глупым. Если бы не Воланд… он появился вовремя и спас Мастера. Мог бы влепить пощечину, чтобы привести в чувство, но выбрал другой путь — и это сработало. Воланд улыбнулся, приглашающе указал на дверь: — Нам стоит пройтись. Они шли по пустынному ночному Арбату, обходя строительные ямы, Воланд придерживал Мастера за локоть. Алкоголь выветривался, наступало похмелье. Мастер молча курил, Воланд выговаривал негромко и рассудительно: — Я немного времени провел в вашей стране, чтобы делать выводы, но, друг мой, тебе лучше переночевать у меня и не рисковать. Мимо прокатил черный воронок, на минуту повисла тишина. Возможно, Воланд преувеличивал опасность, но нахлынувшая тревога заставила кивнуть. — Н-да… я должен тебя поблагодарить, дружище. Но, — Мастер усмехнулся, — спать с тобой я не буду. Воланд негромко рассмеялся. Заметил: — Ты пьян и твое сердце занято. Я не сплю ни с теми, ни с другими. Мастеру послышалось сожаление, которое на секунду отозвалось внутри и тут же пропало. Возможно, в другом мире их дружба могла продолжиться и стать чем-то бóльшим. Но здесь, сегодня он любил одну-единственную женщину, и наутро его ждала новая жизнь.