Стандарты

Смотря на Анаста́сия, Константин думал, что того создал если не сам Бог, в которого он мало верил, то самые мастеровитые скульптор и художник. Мало того, что волжанин вырос благовидным юношей с красивыми бриллиантовыми глазами и с телом итальянского Давида, так и сам Москва доверился ему в недавней трагедии страны. Не абы какое-то важное поручение, а стать столицей в случае сдачи Московского немцам. Наверное, мало кто мог похвастаться таким доверием и такой ответственностью, которая навалилась почти сразу, и для Уралова это стало последней галочкой в воображаемых заметках с общим названием «Стандарты». Нет, не доверие Москвы или кого-то высокопоставленного, а наличие сил справиться с возложенными обязанностями. Он ненавидел тех, кто откусил больше, чем смог проглотить и потом жаловался всем на обстоятельства, несправедливость, собственную слабость, звёзды и тому подобное. Посмотри любой его пункт, и Фёдорович подойдёт под все без исключения: телосложение, голос, волосы, сила (любая, не важно), взгляд, любая поза. Единственный пункт, который был пуст — принадлежность уральцу. Он не был его. Пока не был. По крайней мере Свердловск намеревался это исправить. — Константин Петрович, вы пялитесь, — прозвучал не очень-то и эмоциональный голос Куйбышева, курившего возле кухонного окна. Слегка бархатистый, слегка твёрдый, не очень громкий, но очень спокойный. Чёрт возьми, он у Московского такому научился или всегда был такой? Другой покачал головой, убирая взгляд с собеседника на пустую кружку, и сжал её в своей твёрдой хватке. Даже треск бедного фарфора и скрежет деревянного стула о паркет не заставил шатена отвлечься от наблюдения за падающим снегом. Он стоял так довольно долго, облокотившись плечом о стену и обхватив себя одной рукой поперёк груди, а другой зажимая покрытыми мелкими шрамами и мозолями пальцами сигару, и почти не двигался и не моргал, будто пытаясь рассмотреть каждую снежку прежде, чем она упадёт к другим и затеряется среди них. — А ведь говорят, что каждая снежинка уникальна, — свердловчанин подошёл сзади, почти прислоняясь, но оставляя пару сантиметров. Вряд ли Костя позволил бы так близко подойти к себе даже Юрию и Анне. Теперь же главное что бы его не оттолкнули. И этого не происходит. — Возможно, это так, — застывшие черты лица сдвигаются, формируя слабую улыбку, а серый дым вырывается в морозный воздух. — Но вряд ли кто-то всматривается в них, говоря про себя «вау, да она не похожа на остальные, это так удивительно». Ха-ах, мы чем-то похожи. — Ты слишком категоричен к себе, Асташ, — разноцветные брови мягким движением приподнимаются, даря владельцу заботливое выражение лица, и сам он слышит сдавленный смешок. Не секрет, что Сокову пришлось изолироваться от остальных, да и сейчас он смог приехать к Константину только после миллиарда разрешений вышестоящего руководства. После постановления он стал более молчаливым, выглядел всегда напряжённым, словно выстрелит при одном неправильном взгляде на него, и задумчивым, редко отдыхал и садился хотя бы на пару минут, постоянно работал где-то, но так тихо, что его не замечали даже рядовые рабочие. Он привык за два года делать, а не разговаривать (хотя он не так красноречив, как настоящая столица, однако с приехавшими иностранцами и их посольствами ещё надо было уметь говорить), особенно перед угрозой раскрытия каких-либо государственных тайн, а сейчас — чертежей ракет и другого хламья, про которое даже страшно думать. Это и напряжённая в стране обстановка заставили запасную столицу и Саратов разойтись. Да, Уралов посягал на того, кого недавно бросили. — Я всего лишь реалист, Константин Петрович, — он докурил сигару, вдавливая ещё дымящуюся голыми пальцами в курильницу, которую ему добродушно предоставили, и обернулся на уральца. Ох уж эти сверкающие от солнца ярко-голубые глаза. Если бы они потухли после пережитого, то Константин бы не захотел жить дальше. — И Вы это прекрасно знаете, учитывая ваши частые визиты ко мне. — Можно просто Костя, — руки сами потянулись к чуть растрёпанным каштановым волосам, чуть приглаживая их, и волжанин не сдержал хриплый смех, вызывая у другого еле заметный румянец. — И ты должен быть благодарен, я много времени потратил на составления разрешений. — Ты так говоришь, будто я заключённый. — Ты ведёшь себя так, будто ты заключённый, — цокнул Уралов, закатив глаза, приобрётшие янтарный цвет на свету. — В свою защиту скажу, что меня назвал… м-м-м, дай-ка вспомнить, — голубоглазый прикусил губу, сдвинув тёмные тонкие брови к переносице, и щёлкнул, вспомнив. — назвал меня алмазом. Разве драгоценности не должны храниться в самом защищённом месте? — Я выпил твоего пива, — он приблизился к его лицу, не сдерживая победной ухмылки, когда другой неловко отвёл взгляд. Рост свердловчанин сыграл ему на руку. — Оно было чудесно. Если бы ещё и твои хвалённые раки были, думаю, я бы переехал к тебе. — А что тебе мешает сделать это сейчас? Каждый день бы наслаждался, — Соков вернул взгляд на Уралова, не собираясь сдаваться в начавшейся словесной дуэли, и озорно улыбнулся, как делал раньше, до появления Союза. — Чего замолчал? Сказать нечего? — Никогда не видел у тебя такой улыбки, — пришлось чуть нагнуться, чтобы поцеловать холодные, сухие губы напротив, которые так дразняще улыбались. Анаста́сий замер на пару секунд, пытаясь понять, что происходит. Его поцеловали? Не Виктор? Нет, не может быть. Если Москва узнает, ему прилетит по шапке. Ему доверяли… его расстреляют или сначала отчитают и потом пустят пару пуль в лоб. Он обещал без привязанностей, обещал, что будет трудиться на благо партии, обещал, что не подведёт страну. Москва не прощает предателей. Уралец заметил испуганный взгляд, понимая, почему он такой, и взял дрожащие холодные руки в свои, с аккуратностью ювелира сжимая их. Михаил слишком сильно надавил на волжанина всей этой ответственностью, а тот слишком долго скрывал это от остальных, погружаясь в ловушку чужих ожиданий и страха. Однако отступать от своих планов Костя тоже не собирался. — Никто тебя не тронет, — успокаивающе прошептал он тому на ухо, потирая тыльную сторону ладоней большими пальцами. — Никто не разочаруется в тебе, тебе больше не надо быть как он. — Я… он сказал никаких отношений! Они мешают и отвлекают! Партия не будет довольна, если я… Ничего хорошего не будет! Это предательство, это измена, такое не прощают! — Хватит уже думать об этом. Ты много думаешь. Как в такой прекрасной голове появляются такие ужасные мысли? — он поцеловал его лоб, нос, уже проходящие мешки под глазами, щёки, уголки губ. — Ты ведь единственный, кто подходит мне, а эти мысли про злобную партию так портят тебя… — Костя, — сорвалось с губ того прежде, чем Константин очередной раз поцеловал его. Мягко, требовательно, кусаясь, а пальцы крепче сжали чужие руки, боясь отпускать самый драгоценный камень. То ли от напора, то ли устав, волжанин смягчил выражение лица и поддался к заветному спокойствие в лице Свердловска, а тот усаживает его на стол, подхватил сильными руками его под бёдра. Его дёргают за надоедающую рубашку, от чего тот смеётся, помогая снять её, а затем и сам раздевает парня под собой. Да, теперь у него свой Давид, живой, красивый, нетерпеливый. Последняя галочка появляется в списке, заканчивая список: умный голубоглазый шатен с атлетичным телом и большим чувством долга. И только его. Уралов прижимает Сокова к себе, целует плечи, оставляя еле заметные отметины, шею, высоко вздымающуюся грудь, пресс. Руки второго такие же холодные, но сильные, цепко хватаются за плечи, почти до царапин впиваясь в них, и как же это будоражит. Не больно, но ощутимо, будто специально. Мистер идеальность. И прямо под ним извивается, что-то шепчет своим таким же идеальным голосом, жмётся. Пусть уж так, чем отречение от всего приятного и радостного. — Просто не думай, отдохни, — шепчет Константин, гладя оголённый бок партнёра, и Анастас старается сделать это. Просто расслабиться, отдохнуть, забыть обо всём… Он мотает головой, жмурясь. Не может. — Тогда думай обо мне. И только обо мне. Звучало очень уж по-собственнически, но так лучше для обоих: один перенаправит мысли, а другой вздохнёт с облегчением, не пытаясь понять мысли шатена. Екатеринбуржец облизнул пальцы, после чего, обведя дразнящим движением колечко мышц, вошёл двумя пальцами, вызывая сдавленные стон и бессвязное мычание. — Без… без этого. Сразу, — волжанин утыкается в его плечо, краснея пуще того рака, которого он обещал дать попробовать, когда весь процесс тормозиться. — Я готов, правда. Ты ведь знаешь меня… — Кажется, я занесу ещё один пункт в список своих стандартов, — пунцовый цвет расцветает на щеках уральца, а пальцы уже сами потирают естество, чтобы хоть как-то облегчить вхождение. — Только потом не жалуйся. — Константин Петрович! И Константин Петрович тихо смеётся, раздвигая чужие ноги. Немного даже страшно так, без подготовки, сразу. Но ему сказали, он сделал. Чёрт бы побрал как туго, тепло и приятно. А ещё тихо для такого момента. Он поднял взгляд и прикусил губу лишь бы сдержаться от долбёжки в тело Сокова: тот закинул голову почти под неестественным углом, отчего все изгибы мышц, кадыка, аккуратного подбородка и ключицы освещались солнцем, лучи которого проходили сквозь растрепавшиеся каштановые волосы, создавая больше образ из картин великих художников, чем из реальной жизни. Его грудь медленно то вздымалась, то опускалась, по всему телу появилась испарина, а напряжённые руки крепче хватались за плечи партнёра. — Константин Петрович… вы пялитесь, — выдыхает Куйбышев, приходя немного в себя. И зачем он ляпнул что-то без подготовки, сразу? Идиот. А Костя ещё больший идиот, потому что второй раз заглядывается на любимого. Тот завертел головой, до синяков сжимая чужие бёдра, и начал толчки. Постепенно, размеренно, пока не достигает нужного места, от чего у шатена перед глазами майский салют, и протяжный сладкий стон полный греховного удовольствия. Свердловск полностью вышел, потираясь членом о промежность парня, вызывая неразборчивые звуки вперемешку с угрозами, и снова вошёл до упора. Проделав так пару раз, он с довольным выражением лица смотрел на изнывающего волжанина и всё же смиловался, продолжая умеренными толчками входить в него. Его Давида хватило ненадолго после таких манипуляций, на что сам свердловчанин смиренно улыбнулся и оставил пару укусов на плечах. На шее такого не поставишь, а то точно всякие Московские пристанут, а то и прибьют, плечи — другая история. Теперь он только его, его умный красивый работяга… — Асташ, ты и правда мой самый драгоценный бриллиант, — Уралов до упора вошёл в любимого, изливаясь с томным выдохом, и утянул волжанина в очередной поцелуй, более усталый и ленивый, чем до этого. — И запру у себя дома… — Посмей только… — тот распластался на столе, случайно сбросив тарелку с фруктами на пол, и положил руки себе на грудь. — Если ты можешь говорить, — Свердловск провёл по влажной от пота щеке. — значит на второй раунд хватит. — Прости, но у меня лимит, прошу получить согласие у НКГБ СССР, ЦК СССР и у нашего великого вождя, — тихо рассмеялся Куйбышев, устало посмотрев на разноволосого, а тот лишь закатил глаза, с улыбкой полной любви покачал головой. И всё же, у них точно всё будет хорошо.