Anfang vom Ende

Март был тогда, или, может быть, совсем конец февраля.       Отделился немчура один от своих случайным образом. Лес кругом расстилается, но есть по центру тропа, и говорит внутри что-то – надо вперёд идти. Да и было всё вокруг так расположено, что если посмотреть без излишнего опора на логику, можно подумать, что и правда всё-всё одним своим видом ровно вперёд указывает. Знаки Судьбы, так сказать. А в Судьбу рыжий верил, и ещё как.       Ему, в целом, до безразличия спокойно почему-то. Ни паники о своём местоположении, ни ощущения угрозы выговор какой нибудь получить по приходу за то, что от отряда отбился(если, конечно, он всё таки выйдет к знакомой местности.)       Снег хрустел монотонно под ногами, порой хлюпая. Где-то слякоть попадается. Там не темно и не светло, прямые лучи солнца туда не пробиваются, но и мрачным место сие назвать трудно. Обзор на небо чистое есть. Да только небо это серо-белое, такое, будто картину кто-то не закончил и оставил пустой холст на его месте. Но нравится безумно немцу почему-то, и под рёбрами от того зарождается чувство даже черезмерной, очень тонко граничащей с чистейшей эйфорией свободы. Будто вот оно – долгожданное начало конца.       Тень приторно-белого неба давила на глаза, на мозг, температура казалась комфортной, совершенно привычной , несмотря на то, что ранее даже маленький минус ощущался чем-то ужасным. С неба того посыпался снег, и всё вокруг начало становится каким-то по-родному неестественным. Он снова, в очередной раз, почувствовал себя одним целым с холодным русским лесом. Даже дышать стало слишком легко. Сама сущность реальности предвещает что-то неожиданно приятное.       И виден в далеке силуэт: фигура у нечта изящная, походка неуверенная, такая, какая обычно присуща людям в детстве или отрочестве.       Перевернулось всё вокруг почему то. Забылась война, забылись пролетевшие до момента сего годы, забылось даже его собственное имя. Он лишь глядел на, судя по красной звезде на чёрной шапке, коммуниста со светлыми волосами, как зачарованный. "Может и будет тут начало конца? Может судьба вот тут и перевернётся?" – Догадлив рыжий, да и в ином случае, слишком уж всё очевидно. Он лучше кого-либо знал, что ничего не бывает случайно.       Действует он синхронно с самой Судьбой, совершенно не задумываясь, крадётся беззвучно, словно призрак или дьявол лесной, всё ещё чувствуя себя одним целым с местом, которое видит в первый раз. Даже снег под тяжёлыми сапогами от чего-то не хрустит. Улыбка сама по себе всплывает на арийском лице, он бы и не ответил, почему так. Он понятия не имеет, что творит сейчас, но при этом наверняка знает, что и как, куда стоит шагнуть, куда посмотреть. Судьба ведь штука интересная, непонятная.       Выглядывает немец из-за дерева, рассматривает жадно доселе неизвестного. Али может быть, знакомого где-то в прошлом или будущем, в совершенно другой реальности. По крайней мере, ощущает он крепчайшую связь, ничем не оправданную и неописуемую. А тот и бровью не повёл, не подозревает совсем. Будто рыжий и правда духом лесным обернулся.       Отсюда аж чувствует одновременно совсем новый, но нигде не встречавшийся ему запах мягких волос, и знает будто наизусть, каковы они на ощупь. Безусловно, они где-то уже виделись. Но не в этой жизни.       Выходит из "укрытия" немец, намеренно выдавая ему своё присутствие здесь. Ухмыляется почти по-доброму, руки даже тянет к небу в шутку, будто сдаётся. Выглядит, да и ведёт себя так, будто совсем не человек на деле.       Направляет коммунист на фрица автомат, старается с ненавистью смотреть, да вот только видит по глазам рыжий, что в глубине души своей, он чувствует ту же свободу. Но глуп ещё слишком и наивен, чтобы осознать, чтобы плясать с Судьбой в одном ритме.       На попытку угрожать он лишь саркастично улыбается(ещё более саркастично, чем доселе), будто так и должно быть. То ли с самого начала что-то ему говорило, что он легко выхватит оружие из рук бедолаги и заломает того после, то ли и правда бессмертным себя почувствовал. Но автомат, словно по сценарию, отлетает на рыхлый снег, а в глазах коммуниста загорается теперь горькое разочарование в самом себе.       Рваные выдохи разносятся по лесу, блондин то неспокоен, предпринимает попытки сопротивления, но всё же проникается дрожью, чувствуя на себе сильные руки фрица, будучи чисто физически неспособным противостоять нацисту.       Тот тащит к дереву куда-то, дыша почти не реже, сам небось не понимает, чего творит. Связь велика. Связь нерушима и блаженна. Но, с непривычки, опасно близкая к животной человеческая сущность не находит другого метода её проявить.       В непроглядном бреду, он опрокидывает на снег моментально ослабшее тело. Блондинистые волосы расползаются по земле. Голова опустилась почти точно у древесного ствола.       Нацист уверенно расстёгивает пальто на нём дрожащими далеко не от холода пальцами, сдирает с замеревшего в немом безумии бедолаги ткани, неумолимо расчищая собственным глазам путь к взгляду на худое и до болезненного светлое тело.       Он сгибается в спине, оперевшись примерно по сторонам от таза коммуниста коленями, опускается к выраженным рёбрам, и с безмерной жадностью вдыхает запах молодого русского тела, перемешанный с не менее пьянящим в такой ситуации морозным воздухом.       А тот лишь глазеет втихомолку, что-то пошевелиться не даёт. И не руки рыжего это даже, не холод и не страх. Схоже это в некой мере с отчаянием, но всё равно, не о том.       Спина невольно выгибается слегка, дыхание то у немца горячее, а лицо кажется теперь предельно красивым.       Не может пошевелиться, и всё тут. Смиренно молчит, пока фриц руками по телу блуждает, каждую косточку щупает, будто на пробу. Застыл то ли в бессмысленном упоении, то ли в блаженном ужасе, а немчура уж к бёдрам тянется, медлить иль отступать и мысли не держит.       Отстаёт снова хлопок от тела светлого, мороз кожу покалывает. Дрожит он то ли от холода, то ли от страха, и понимает во мгновение, что чист он почти идеально, себе же назло. Отношение то к этой самой чистоте у немца дотошное, может и бросил бы его тут, намереньям своим греховным не уступив от отвращения, будь бы он не так свеж.       Взгляд стеклянным совсем сделался, с губ ни стона, ни вскрика не сошло. В своеобразном забытьи, он не успевает улавливать происходящее, внемля только необъяснимому теплу подле ляжек и холоду по остальному телу. Непонятный, столь же упоительный, сколько и отвратный бред накрыл с головой теперь и его.       А жар, перемешанный с адской болью резко разрывает, распирает изнутри. Из головы в мгновение всё-всё выветривается от такого, и он сдавленно шипит, отчаянно пытаясь на крик иль слёзы не сорваться. Мог бы и догадаться, что не собирался немчура с ним нежиться.       Сжимается бедолага, пытаясь что-то вроде несогласия выразить, но фриц его попытки на спасение благополучно игнорирует, и дальше, хоть теперь и с бóльшим трудом, рвётся разгорячённой плотью вглубь.       Холодно и жарко, больно, но от чего-то всласть одновременно становится.       Он не с первой секунды смог разобрать, что произошло, но кажется, к и без того странной смеси ощущений присоединяется ещё и удушье. Чужие крепкие ладони сжимают его шею, значительно затрудняя дыхание, и от нехватки кислорода, в попытках сэкономить силы, он расслабляется, невольно пропуская немца глубже в своё полуобмякшее тело. Взгляд то и дело молит о чём-то, но не о "пощаде", как может показаться сначала.       Боль не унимается, но от чего-то благостно становится, когда она уже не в полной мере перекрывает тягучее, приторно-сладкое ощущение заполненности. Тело не противится, а разум отключился совсем, от того и выходит так, что он неосознанно отдаётся сему грехопадению. Даже ощущение чужих рук, сжимающих за глотку, становится в каком-то понимании распаляющим.       Немой испуг в глазах сменяется умоляющим о продолжении растерзания его чести взглядом, а молчание – до невозможного искренними, даже изнемождёнными стонами.       И это лишь усугубляет ситуацию для обоих: фриц звереет окончательно, а горе-партизан наслаждается происходящим безумием в полной мере. Хотелось просто разрыдаться, то от удовольствия, то от хоть и совсем ослаблого, но осознания уровня абсурда всего происходящего.       Сознание окутано туманом, и робеющее понимание происходящего окончательно разрушается, уступая место одним только ощущениям. Мораль, и без того трещавшая по швам, но всё ещё вызывавшая угрызения совести, проваливается в небытие. Остаётся только страстный танец их тел, сравнимый только с пляской свинца или снарядов в воздухе, на поле брани, только с не менее ритмичным стуком сердца.       Казалось, что это могло бы продлиться вечность, но логический конец сему действу приходит: тело дрожит и сжимается изнутри, становится приятно аж до потемнения в глазах. И совершенно в ту же секунду он чувствует, как нечто жидкое, горячее разливается внутри. Не трудно догадаться – семя немца, чьего имени он не знает, которого видит в самый первый раз. Смесь этих двух ощущений выбивает из колеи, сводит с ума. Так хорошо и отвратительно одновременно он себя ещё никогда не чувствовал.       И фриц, явно удовлетворённый произошедшим и морально, и физически, судя по одному только довольному лицу, уходит так же быстро и внезапно, как и появился. "Ещё и шапку спиздил, фашист проклятый.."       От резко взгромоздившейся на его плечи ноши осознания произошедшего он тихо плачет, роняет солёные капли на свои же, покрывшиеся багрянцем щёки. Пыл возбуждения спадает, и оголённое, к тому же мокрое тело до костей пробирает холод. Ощущение пустоты, судорожной пульсации и вытекающего наружу чужого семени только усугубляет ситуацию. Но он не останется в этом лесу навсегда. * * *       На душе, в прочем и так не шибко растревоженной паникой, ещё сильнее полегчало: к сослуживцам он вышел совсем скоро, и не то, что ругани, даже вопросов лишних не "удостоился". Просто несусветная удача, не находите? И всё потому, что, Судьба к нему от чего-то на удивление милостива.       Он сидит и смотрит вдаль, широко улыбается, ещё не отшёл от эйфории. Тучи немного рассеялись, и в небе благоухает алый закат, в самом своём разгаре.       Стаскивает с головы ушанку, и смотрит на то место, где была недавно красная звезда, которую он содрал по дороге сюда. Он не знает, что на него нашло, но шепчет куда-то в пустоту : — Das ist nicht das Ende, meine Liebe, das ist nur der Anfang vom Ende.