lost battle

Фэн Синь был воином с разумом бойца и сердцем храбреца. А Му Цин был битвой, которую он всегда проигрывал. Из раза в раз оказываясь в храме прославленного владыки Сюаньчжэня, Фэн Синь ловит себя на мысли, что он до ужаса жалок. Стоит, подобно самому верному почитателю коленями на молитвенной подушечке, и жжет палочки благовоний, воспевая своего врага. Он никогда не молится, ни о чем не просит и не выдает себя. Принимает смертное обличие, неприметное и совершенно не походящее на него. И просто сидит в коленопреклонённой позе, наблюдает и размышляет. Это начинается так давно, что в какой-то момент становится стыдно признаться даже самому себе. Еще в бытность простым смертным, когда, странствуя, юный Фэн Синь обнаруживает себя на стройке нового храма в какой-то богом забытой деревне на юге. Он тогда даже не представлял, в чем принимает участие, но его это и не особо заботит. Лишившись всего в жизни, он ходит призраком по миру, собирая по кускам то, что от него остается. Его мысли полнятся горечью. Фэн Синь знает, что это путь в никуда, но ничего не может с собой поделать. Просто бредет, куда дует ветер, пытаясь понять, что же делать дальше. Ноги приводят его в славное поселение, достаточно большое, чтобы обеспечить местных хорошим урожаем и работой. Настолько большое, что там даже решают возвести новый храм. Фэн Синь не интересуется ни что за божество они собираются прославлять, ни откуда берутся деньги на столь богатую постройку. Его единственный бог его прогоняет, и у юного слуги нет больше на небесах того, кому можно было бы вознести молитву. Он слышит на местном базаре, что монахи ищут помощи у крепких мужчин, способных много и усердно работать за очень скромную плату, еду и кров над головой. И тогда — это было все, чего Фэн Синю не хватало. Он не ел несколько дней, совершенно не имел средств для существования и какого-либо смысла открывать по утрам глаза. Поэтому он начал работать. Дневной труд, вечерние тренировки, скромная пища и совсем уж незначительные медитации — вот и все, из чего состояла тогда рутина будущего небожителя. Фэн Синь таскает камни с реки, потому что от природы одарен развитым и сильным телом. Он гораздо крупнее, чем все те мужчины и юноши, которые трудятся с ним бок о бок. Он не похож на крестьянина — его выдают мускулистые плечи и закаленные в боях руки, привыкшие держать лук или саблю. Черты лица его хоть и просты, но манера держаться выдает в нем знатного господина, и люди переговариваются за его спиной. Назойливый шёпот надоедлив, но не способен лишить Фэн Синя покоя. Он таскает камни, упиваясь монотонностью этого действия, и читает про себя сутры, стараясь очистить разум. На закате каждого дня, уходя от поселка на несколько ли, Фэн Синь совершает ежедневную тренировку. Ту, которую может себе позволить без настоящего оружия. Так проходит год. В спокойствии и уединении ему удается скопить какие-то деньги, и он благодарен монахам за возможность заработать и не спать голодным на сырой земле. Фэн Синь почтителен и относится ко всем с должным уважением. Местные к нему добры и даже спустя время любопытны. Так и норовят выведать о нем побольше. Что за загадочный господин, способный столько кирпичей переносить разом? — Гэгэ, ты правда умеешь читать? — кричит ему детвора во время обеденного перерыва. — Господин, сможете написать за меня письмо? — просит пожилая крестьянка, протягивая ему корзинку с едой. — Языком ты мелешь так же активно, как и руками работаешь, — фыркает такой же, как и Фэн Синь, простой работяга. Фэн Синь собирается уходить, когда заканчивается стройка, но пожилой настоятель будущего храма уговаривает остаться на открытие, когда всем желающим будет показана статуя нового покровителя поселения, и каждый сможет вознести молитву. Идея кажется абсурдной, Фэн Синь больше не верит в богов — не после того, как побывал в небесных чертогах, чтобы потом упасть с этой недосягаемой высоты слишком стремительно. Это больно. И ему, честно говоря, уже не хочется иметь дела ни с чем божественным. Но Фэн Синь все же остается. Из праздного любопытства и обещания угощений по окончанию молитвенной церемонии. Постройка выглядит великолепной для такой скромной местности. Простые белые стены, высокие своды и покатая красная крыша. Просторный зал, который украсит статуя божества. Множество молельных ковриков, сотканных группой пожилых женщин. Столы для подношений с резными ножками, как в самых богатых домах столицы. Этому новому божку повезло, думается Фэн Синю. Видимо, он успевает сделать что-то для этой деревни, чтобы удостоиться такого почтения от простых трудящихся людей. Когда церемония начинается, толпа окружает Фэн Синя, заковывает его в тиски и несет вглубь зала, где пожилой седой монах трясущейся рукой готовится стянуть ткань, скрывающую статую. — Прославленный владыка Сюаньчжэнь, Бог из народа, не оставь нас, своих верующих, без внимания, — проносится по помещению громкий голос, и ткань падает на пол, освобождая фигуру под ней. Фэн Синь застывает. Настолько, что даже перестает дышать и моргать на какое-то время. Перед ним, сжимая в руках саблю, стоит человек, не узнать которого он бы не смог никогда. Хватает одного взгляда, чтобы восхититься умелостью мастера: статуя точь-в-точь повторяет облик мужчины, которого Фэн Синь и не надеялся когда-либо повстречать. Му Цин прекрасно выглядит, его изваяние в камне передает каждую черту изящного худого лица. Одеяния выглядят незнакомо, но вот разрез глаз, тонкие вздернутые брови, полные губы и длинные изысканно зачесанные волосы выдают во владыке Сюаньчжэня мальчишку, который когда-то прислуживал наследному принцу. И Фэн Синь не может перестать смотреть. Он не замечает течение времени. Просто стоит, окруженный людьми, возносящими молитвы и мольбы Му Цину. Му Цину, который вырос на самых нищих улицах столицы. Му Цину, которого били и презирали все послушники их монастыря. Которого недолюбливали даже их наставники. Му Цину, который когда-то служил на нижних небесах, сражался в битвах за государство Сяньлэ, который проиграл, стоя спиной к спине с Фэн Синем и Его Высочеством. Они молятся человеку, который ушел. Который их бросил, променял на всю эту славу и роскошь. На храмы и сытую жизнь в небесной столице. У Фэн Синя сводит скулы от негодования, а сердце заполняется разрушительной яростью. Хочется стиснуть кулаки и ударить ближайшую стену, наблюдая как стены здания, которые он так упорно возводил, рушатся под натиском его ярости. Фэн Синь помог построить храм для генерала Сюаньчжэня. Эта мысль приводит его в бешенство, и Фэн Синю удается прийти в себя, только когда в храме не остается ни одной души. — Вы так смотрите на статую, юноша, будто очарованы ей, — говорит монах, хлопая Фэн Синя по крепкому плечу. — Если вам нужно еще немного времени побыть здесь, двери этого храма владыки Сюаньчжэня для вас всегда открыты. Двери этого храма для вас всегда открыты. Хочется смеяться, но Фэн Синь находит это абсолютно непочтительным. Не по отношению к божеству, в которого хочется плюнуть, а по отношению к людям, которые ослеплены своей верой и незнанием. Стали бы они молиться, если бы знали, каким гадким человеком является Му Цин? Каким заносчивым и вредным, злым и мелочным. Никто бы не преклонил колени перед слугой, не знающим свое место. Перед тем, кто подметает пол. Фэн Синь жмурит глаза, чтобы вытравить из головы образ Му Цина, статуя которого выглядит словно живая. Так, будто его старый товарищ просто застыл и вот-вот сойдет с высокого пьедестала, переступит через алтарь и засмеется в голос от картины жалкого Фэн Синя, стоящего перед ним. И ему почти хочется, чтобы так и случилось. Чтобы он смог увидеть реального, настоящего Му Цина из плоти и крови и смог бы стереть ухмылку с его идеального лица. Фэн Синю хочется ударить божество, окропить кровью полы его храма, причинить столько же боли, сколько причинял он годами. Годами. Эта мысль запретная, но все же прорывается из своей клетки и больно бьется где-то внутри Фэн Синя, заставляя того изнывать от собственной глупости и слабости. Опускаясь на пол перед статуей и возжигая благовония, Фэн Синь не думает ни о чем другом, кроме своей ненависти. Она сильная и гулкая, затмевает даже биение собственного сердца. Она отрава; яд, который Фэн Синь принимает добровольно. Потому что ненависть — чувство простое и ослепительное. Она вытесняет все остальное, заполняет собой и не оставляет место другим глупым ощущениям и мыслям. С ней проще жить; ненависть настолько однозначна, что не требует обоснования. Это проще, чем признаться самому себе, что Му Цина не за что ненавидеть. Фэн Синь смотрит в застывшие глаза, прикусив губу, чтобы не закричать от досады. Он не знает, чего ему хочется больше: яростно взвыть или горько разрыдаться. В любом случае это привлечет внимание, поэтому Фэн Синь молчит. Он смотрит на статую Му Цина до утра. Пока первые рассветные лучи не пробиваются сквозь распахнутые ставни, придавая изваянию поистине неземное свечение. После этой ночи, полной горьких размышлений, Фэн Синь уходит, так и не узнав о божественном присутствии рядом с собой. В конце концов, он обычный смертный, хоть и весьма талантливый. А Богам запрещено вмешиваться в течение жизней простых людей. Поэтому владыка Сюаньчжэнь просто тянет руку к сгорбившемуся мужчине, пока тот не сбегает утром, чтобы больше не вернуться. Фэн Синь возносится через год упорных физических тренировок. Становится Богом, получает земли и славу, храмы и почитателей, титул и собственный дворец. У него есть лучшее оружие из небесных кузниц, вино и вкуснейшие блюда. Нет только покоя в душе. Огромная дыра в груди — эта бесконечная и незаживающая рана по имени Му Цин — не оставляет его в покое никогда. Ни в прошлом, когда Фэн Синь был скромным слугой, ни сейчас, когда он окружен божественным сиянием. Меняются обстоятельства, но не та потребность быть где-то рядом с Му Цином. Конечно, он оказывается запредельно близко множество раз. Прижатый к земле и с чужим кулаком на своей челюсти. Прославленный владыка Сюаньчжэнь со своим главным соперником говорит только ядовитыми фразами и меткими ударами. Бьет наотмашь и шипит гадости вслед удаляющейся фигуре. Наньян в ответ тоже бьет. Бранит на чем свет стоит теми выражениями, от которых Боги литературы стыдливо прикрываются веерами и осуждающе зыркают поверх них. Фэн Синь всегда взрывается быстро и так же быстро тухнет. А в Му Цине, кажется, кипит желчь круглосуточно. Он в любое время дня и ночи готов к словесному поединку, всегда держит наготове арсенал оскорблений. И это тянется бесконечно долго. Это утомляет. Наньяну надоедает грызться с ним слишком быстро, когда первая злость сходит на нет, уступая место совершенно несвойственному Фэн Синю чувству — тоске. Бесконечной и всепоглощающей. По человеку, которого Фэн Синь никогда толком и не знал. Которого презирал и которого ему так чертовски не хватает. Он ни за что не признается в этом ни одной живой душе и никогда не допустит, чтобы сам Му Цин узнал о том, как его заклятый враг и соперник на небесах просто хочет остановить их вечную погоню друг за другом, которой нет конца. Когда один нагоняет, второй отбивается и убегает вновь. И так по замкнутому кругу. На земле успевают смениться поколения, а Наньян и Сюаньчжэнь все также бегут друг за другом. Друг от друга. Фэн Синь всегда обнаруживает себя сидящим перед статуей прославленного владыки Сюаньчжэня в храме, который он когда-то возвел собственными руками. Забавно — если бы Му Цин знал об этом факте, смеялся бы до хрипоты и полной потери голоса. Но Наньян хорошо скрывается. Всегда прячет божественное сияние и принимает разные обличия, чтобы годами сменяющиеся настоятели ни за что его не узнали. Божество приходит к другому божеству всегда среди ночи, когда все до единого последователя спят, и храм пустует. Тем не менее, его двери открыты. Всегда открыты для Фэн Синя, когда бы он не пришел и в каком бы состоянии не был. Поэтому сегодня, после изматывающей битвы в землях неподалеку, Фэн Синь выбирает чужой храм вместо того, чтобы идти в свой, находящийся в определенном отдалении от этих мест. Он гнал обезумевшего от ярости демона почти три часа и пересёк границы чужих владений уже очень давно. Так какая теперь разница, где медитировать? Сегодня он зажигает первую палочку, привалившись спиной к алтарю и не глядя на потрепавшуюся от времени статую. Она все еще вылитый Му Цин, но уже стара настолько, что кое-где видятся сколы. Все-таки столетия прошли с того торжественного открытия. Поселение это под покровительством Сюаньчжэня процветает, и Фэн Синю отрадно это знать. Предки этих людей когда-то дали ему кров и спасли от голодной смерти, он всегда будет помнить их доброту. — Владыка Сюаньчжэнь, даруй людям этого поселения процветание, — это все, что произносит Фэн Синь. Он никогда не молится и даже не думает, когда горит палочка благовоний. Только медитирует и восстанавливает силы. Отчего-то ему спокойно только тут. Не в уединении собственного дворца, где все знакомо и роскошно, не на улицах небес, где множество узнаваемых лиц и всегда есть с кем выпить. Не в собственном храме. Не там, где его любят и ему поклоняются, а там, где почитают его врага и соперника. Это странно. Это неправильно. Это сделает Наньяна посмешищем, если кто-то на небесах узнает. Но ни одна из этих мыслей никогда не выигрывает у его желания уединиться в чужом храме и помедитировать. Или просто посмотреть в глаза этому несносному человеку, не получая при этом по лицу за свою вольность. И Фэн Синь смотрит, а Му Цин смотрит в ответ. Прямо за его спиной, по правую руку, на каком-то незначительном отдалении. Так, чтобы тот не почувствовал его присутствия, всегда находится Сюаньчжэнь. Он точно знает, когда чужая божественная аура объявляется в его храме, и всегда спускается понаблюдать. Это за долгие века становится дурной привычкой: вот так скрываться в тени и исподтишка смотреть, как человек, который должен тебя ненавидеть, жжет благовония в твою честь и возносит немые молитвы, никогда даже не задумываясь о том, что они доходят до своего адресата. Фэн Синь выглядит измотанным и уставшим. Почти лишенным своих духовных сил и каким-то излишне помятым для столь опрятного и всегда идеального божества. Доспехи испачканы кровью и темной смердящей жидкостью явно демонического происхождения. Мужчина приваливается спиной к алтарю не потому, что не желает склониться, как подобает, а потому что не находит в себе сил. Его глаза достаточно быстро закрываются, и он проваливается в сон, так и не разжимая руки, стискивающей лук. Свечи в помещении гаснут, управляемые божественной силой, и погружают зал в темноту, рассекаемую только лунным светом, теплящимся за окном. — Беспечный идиот, — шипит едва слышно Сюаньчжэнь, принимая истинное обличие и осторожно приближаясь к мужчине на полу. Он не должен обнаружить своего присутствия. Не должен. Это создаст еще больше проблем, все это будет почти невозможно объяснить, и Му Цин избегает этого разговора веками, предпочитая наблюдать из тени и никак не препятствовать. В конце концов, у Фэн Синя есть свои причины приходить сюда. Му Цину не хочется о них ничего знать. И, тем не менее, он подходит. Присаживается возле Фэн Синя и тяжело вздыхает, небрежно касаясь тонкими пальцами выбившихся из прически волос. Наньян и правда выглядит жалко. Такой привычно сильный и шумный, он больше напоминает изломанного солдатика, какие пачками умирали в битвах за старый Сяньлэ. Силы этого Бога истрачены на погоню и битву с демоном, и он совершенно беззащитен в чужом храме. И Му Цин мог бы поиздеваться над ним. Мог бы всем рассказать, разбудить и дать знать, о том, что он знает о его слабостях. Есть столько возможностей унизить Наньяна, сделать его всеобщим посмешищем, но Му Цин никогда этого не делает. Сюаньчжэнь никогда бы не поступил так со своим верующим. Рука задевает чужие острые скулы, ведет линию вдоль шеи до испачканной груди. Стремится ниже, в то место, где теплится вся божественная энергия, к сосредоточению всех сил Фэн Синя. Его сияние ощущается слабым и тусклым, не способным развеять ночную тьму, но Му Цин чувствует его так остро, что вздрагивает на месте, не в силах сдержать реакции своего тела. Сюаньчжэнь говорит себе, что должен помочь Наньяну, доверчиво укрывшемуся в его владениях. Он не может оставить страждущего в беде, он ведь хорошее божество. В этот момент в голове Му Цина нет многовековой вражды. Нет соперничества и ненависти, которые возникают каждый раз при виде Фэн Синя. Они все вытесняются разом, уступая место тревоге, когда Му Цин легким прикосновением вливает немного своей энергии в чужое тело и резко осознает, что этого недостаточно. Степень ранения Наньяна куда более серьезна, чем предполагалось. Сюаньчжэнь вновь вздыхает и делает немыслимое. Несколькими точными движениями он надавливает на точки в теле Фэн Синя, погружая того в беспамятство. Чтобы он наверняка не пришел в себя в самый неподходящий момент. А затем Му Цин делает еще более неожиданную вещь: присаживается перед мужчиной на колени и принимается бережно снимать доспехи, чтобы добраться до голой кожи на чужой груди, до демонической раны, отравляющей организм. Он старается не глядеть так уж заинтересованно, будто никогда не видел обнаженным другого человека. По правде говоря, только Фэн Синя он и видел голым, так что между ними не может быть места смущению. Тем более в ситуации, где жизнь одного может находиться в опасности. Тем не менее, Му Цин касается. И если бы Фэн Синь был в сознании, то шипел бы и вырывался от этих обжигающих прикосновений. Но он в беспамятстве. И тем лучше. Энергия струится золотистым потоком, свободно перетекая из одного тела в другое, будто организм Фэн Синя предназначен для ци Му Цина. Словно они, эти два генерала, созданы друг для друга. Это ощущается чем-то неправильным, и Сюаньчжэнь спешит покончить с этим, но не может удержаться от того, чтобы снова нежно провести по чужой скуле. Он возвращает на место одежды и доспехи и спешно уходит, приводя Фэн Синя в сознание. Они оба знают, что произошло той ночью в храме владыки Сюаньчжэня. Они оба об этом упорно молчат. Наньян теперь становится более отстраненным. Плюется в ответ на все провокации, посылает куда подальше, но больше ничего не предпринимает. Не бросается с кулаками и не ставит подножки. Ведет себя так сдержано, насколько может, учитывая его взрывоопасный характер. И каждый раз, глядя на Му Цина, он неосознанно проводит по тому месту, где скрыто его золотое ядро. Где все еще теплится незнакомая, чужая ци. Подобное вмешательство нельзя не заметить, точно уже не для такого уровня совершенства, которым обладает Фэн Синь. Он точно определяет чужое присутствие, он всегда знает, когда Му Цин рядом. Ему хотелось бы, чтобы тот был ближе. Наньян продолжает приходить в храм, не отказываясь от своей привычки. Просто сидит на молельной подушечке, сжигает две палочки благовоний и не произносит ни слова. Не поворачивает головы, чтобы взглянуть на Му Цина, притаившегося позади него. Никак не комментирует чужое присутствие, не молится и уж тем более не вступает в диалог с хозяином этих земель. Вместо этого Фэн Синь просто медитирует. Ему кажется, что за всю свою долгую жизнь он не посвящал столько времени совершенствованию, как сейчас. Он даже возносится, в конце концов, из-за своих выдающихся физических данных, из-за своего мастерства и военного искусства. Но его мятежный разум настолько отравлен домыслами, что Фэн Синю просто необходимо как-то приводить себя в состояние равновесия. И ему не ведом никакой другой способ, кроме медитации. Это повторяется множество раз: два божества, почти плечом к плечу перед алтарем. Один жжет благовония в честь другого, а второй наблюдает издалека с дрожащими руками. Му Цин едва выдерживает это в последние годы. Ему становится все труднее ничего не говорить и не касаться. Желание провести по опущенным плечам и излишне напряженным рукам такое невыносимое, что приходится стискивать до крови собственные кулаки в попытке удержать себя в руках. Фэн Синя хочется обнять, и это желание становится для Му Цина таким страшным откровением, что голова начинает идти кругом. Он ненавидит телесные контакты. Они ассоциируются у него лишь с плохими вещами: унижениями, избиениями, болью. Даже все прикосновения Фэн Синя всегда были либо ударами, либо грубыми попытками перевязать чужие раны. Но это было так давно… Первым не выдерживает Фэн Синь. В этот раз он приходит в храм как обычно. Стягивает с плеч плащ, усаживается на пол, воскуривает благовония и делает глубокий поклон. А когда поднимается, то разрушает тишину вокруг своим тихим шелестящим голосом. — Почему ты не даешь мне побыть в уединении? — произносит Наньян, не поворачивая головы. Ему не нужно видеть, чтобы знать, что Му Цин тут. — Почему ты выбрал именно это место для своего уединения? — почти не раздумывая, отвечает вопросом на вопрос Сюаньчжэнь. — Потому что я возвел этот храм. Мне тут спокойно. Честность Фэн Синя — его коронная черта. Он никогда не лукавит и не увиливает, поэтому нет причин сомневаться в его словах. — Потому что мне нравится разделять уединение с тобой. Му Цину же искренность дается куда сложнее. Но он наступает на горло своей гордости. Потому что этот разговор назревает десятилетиями. И вряд ли бы ему удалось придумать хоть какое-нибудь сносное оправдание. Так что в этот самый миг и вправду проще сказать правду, чем лгать. Их отношения на протяжении веков — это обоюдоострый меч: ранится каждый, кто прикасается к нему. Эту битву они ведут слишком давно. Таят в себе немыслимых масштабов обиды, такую закостенелую ненависть, что нет возможности от нее спастись. Это поле боя, и ни один генерал не желает проигрывать. Они сражались в слишком многих войнах, чтобы не знать: проигрыш — это смерть. Остается только ждать, кто сломается первым. Первый надлом случается еще через несколько месяцев. Когда Фэн Синь не выдерживает той усталости, что на него наваливается и не откидывается своевольно назад, зная, что Му Цин сидит так близко, что непременно поймает. И он не подводит: подхватывает сильными руками и позволяет опереться о собственную грудь. Эти недообъятья такие успокаивающие, что Фэн Синь невольно расслабляется, погружаясь в медитацию, совершенно не беспокоясь о том, в каком положении он находится. Потому что есть что-то правильное в том, как Му Цин его касается. Как он дышит сдавленно и совсем уж поверхностно, и в том бешеном ритме, что отбивает его сердце. Му Цин обнимает его со спины постоянно, словно ощущает безмолвное дозволение на столь дерзкие действия. Бесшумно подвигается ближе и обвивает руками за талию, позволяя уставшему генералу перед ним расслабиться. Иногда, совсем уж редко, он позволяет рукам опуститься туда, где горит ярко золотое ядро и передает незаметно толику своей энергии. Никто из них это не комментирует. Фэн Синь просто молча принимает то, что Му Цин также молча отдает. Второй надлом происходит, когда Сюаньчжэнь не появляется в храме. Фэн Синь сидит всю ночь до самого утра, сжигает столько палочек благовоний, что хватило бы на неделю, но ничего так и не происходит. Он остается один, пока первые лучи солнца не проникают сквозь распахнутые окна. Фэн Синю даже дышать становится тяжело. В груди неприятно сводит, а дыхание непроизвольно учащается. Тепло Му Цина — уже привычка. Его крепкая грудь за спиной — оплот уверенности и спокойствия, и Фэн Синь ощущает себя одиноко и уязвленно, лишенный всего этого. Беспокойство начинает просачиваться вместе с темными, дурными мыслями в его голову, и Наньяну некуда от них скрыться. Он накручивает себя до такого состояния, что готов взорваться на месте и разнести половину поселения вокруг к чертям собачим. Вот так на него влияет отсутствие Му Цина. Когда Фэн Синь не находит другого Бога войны на небесах, вся его злость и раздражение улетучиваются, а на их месте поселяется страх. Неконтролируемый и животный, отдающий болью где-то в животе, там, где закручивается комок тревоги. Его действия резко становятся хаотичными, будто Фэн Синь мечется, не зная, что делать. Ни один чиновник не может дать ему внятного ответа, где Му Цин, и это медленно начинает сводить с ума. Становится невыносимо от собственных мыслей. Они острые, с ядовитыми шипами, и так и норовят впиться поглубже, причинить побольше боли. Это до ужаса похоже на ощущение от того, как Му Цин ушел в первый раз. Только тогда это достаточно быстро переросло в ненависть. Сейчас есть место только страху и тоске. — Наньян. Звук слышится где-то глубокого внутри его сознания, и Фэн Синь не сразу осознает, что такой знакомый голос зовет его по духовной сети. — Наньян, если ты хочешь увидеть меня, ты знаешь, где меня найти. Фэн Синю хочется что-то ударить, и он с размаху впечатывает кулак в ближайшую стену, оставляя россыпь трещин расходиться от места повреждения. Хочется, чтобы это была голова Му Цина. Чтобы рука пришлась прямо по его черепушке за тот тон, которым он говорит, и ту надменность, что слышится в его голосе. В храме также привычно темно. В воздухе витает приятный пряный запах благовоний и какой-то неуловимой ночной свежести. Приближается зима, и первые морозы уже ощущаются кожей. Му Цин сидит на своем плаще, привалившись к подножью собственного изваяния. Опирается одной рукой на согнутое колено, а второй пытается оттолкнуться, чтобы встать. На вид он совершенно точно не ранен. Лишь слегка потрепан. Тут и там одежда немного порвана, а под глазами залегают глубокие фиолетовые круги. Ему нужно лишь отмыться и выспаться, но он отчего-то зовет Фэн Синя. Вся злость Наньяна сдувается и улетучивается, стоит бросить взгляд на Му Цина. Камень с души куда-то исчезает, и вот уже не так трудно делать новый вдох, видя этого несносного Бога перед собой. — Мои младшие чиновники оказались слишком обеспокоены тем фактом, что ты ищешь меня по всем небесам, Наньян, — усмехается Му Цин. — Это настолько на тебя не похоже, что повергло всех в шок. Фэн Синь не отвечает, продолжая возвышаться над мужчиной и ощущая, как былое раздражение вновь возвращается к нему. Возможно, поэтому они не разговаривали столько веков, предпочитая безмолвие беседам, которые всегда, без исключений приводят к этому. К ссоре. К драке. К взаимным оскорблениям. Возможно, они просто уже не умеют по-другому. — Раз уж ты пришел, сделай услугу, воздай молитву, — просит сипло Му Цин, кивая на алтарь. — Сил почти не осталось после последней миссии. Только сейчас Фэн Синь замечает, как нестабильно ощущается энергия, исходящая от Му Цина. Как чужое ци искажено и засорено темным вмешательством. Он тянет руку, но Му Цин отмахивается, ударяя его ребром ладони. — Я мог бы передать энергию… — Нет нужды. Твои молитвы гораздо более действенны. Фэн Синь не сопротивляется. Воскуривает по всем правилам благовония, делает несколько поклонов и молит про себя о здоровье своего старого товарища, своего божества, владыки Сюаньчжэня. Щеки Му Цина заволакивает румянец, а тело расслабляется. Он откидывается на алтарь и опускает согнутые ноги, ощущая, как энергия наполняет его тело. Это ни с чем несравнимое чувство — получать молитву от другого божества. Даже интересно, законно ли вообще это на небесах. Потому что то, что испытывает в такие моменты Сюаньчжэнь, абсолютно точно против всяких правил. — Почему ты ушел без поддержки на миссию? Му Цин закатывает глаза в столь родном жесте, что впервые он не вызывает раздражения. Только щемящую нежность. — Я был с младшими служащими. Но они оба оказались ранены, — пожимает Сюаньчжэнь плечами слишком буднично. — Пришлось отдать им достаточно много сил и отправить во дворец с помощью печати. Он не договаривает, но Фэн Синь понимает, что на собственное перемещение сил не остается. — Идиот, — шепчет Наньян сдавленно. — Возможно. Но ты бы так же поступил, верно? Или что, скажешь, что позволил бы своим служащим сдохнуть? Конечно, нет. Он бы никогда такого не допустил. Встал бы грудью на защиту слабых, отдал бы и жизнь, и силы, если бы нужно было кого-то спасти. Но когда Фэн Синь думает, что это Му Цин жертвует собой ради кого-то, то его сердце сжимается уж слишком сильно. — Я в порядке. Голос Му Цина тверд. В нем не слышится издевательство, лишь усталость и измотанность. Он истощен. И это пугает Фэн Синя больше, чем ему бы хотелось. Потому что Му Цин — это буквально синоним совершенства. Он идеален во всем, в том числе и в сдерживании эмоций. Никто и никогда не услышит в его голосе надлома или слабины, никому не позволено увидеть и капли неидеальности, которая, Наньян уверен, прячется глубоко внутри этого Бога. Руки накрывают плечи Му Цина, и он вздрагивает, вскидывая голову. Лицо Фэн Синя прямо напротив его выглядит сосредоточенным, когда он склоняется и оставляет на чужом лбу целомудренный поцелуй, пропитанный духовными силами. Это ощущается, словно на голову льют раскаленным железом. От самой макушки вниз по телу спускается обжигающее сияние, наполняющее Му Цина изнутри и заставляющее цепляться за верхние одежды Фэн Синя. Он сжимает ткань пальцами, будто это может помочь ему удержаться на плаву и не утонуть в том океане ощущений, которые прежде не доводилось испытывать. — Возвращаю должок, генерал Сюаньчжэнь. — Му Цин едва разбирает слова от шума в ушах. Всего слишком много. Этих слов, этой близости и силы, которая циркулирует по телу с бешенной скоростью. Чужого присутствия, которое одновременно кажется слишком родным. Чем-то давно забытым, но до боли знакомым и приятным. Непонятно, кто тянется первым, но каким-то образом руки Фэн Синя с плеч перемещаются на шею и смыкаются, притягивая Му Цина ближе. Он с трудом разжимает собственные пальцы и крепко обнимает в ответ, теснее устраиваясь рядом с тяжко дышащим Фэн Синем. Молчание не нарушает даже ветер, бушующий на улице. Весь мир застывает вокруг южных Богов, утопающих в такой внезапной близости. Му Цин все еще ощущает, как жжется то место на лбу, где Фэн Синь коснулся его губами, и не может перестать об этом думать. Кожу жжет в тех местах, где его тела касаются чужие руки, и это кружит голову. Возможно, это схоже с опьянением, но откуда Сюаньчжэню об этом знать? Он держится своих обетов крепкой хваткой, цепляется за них, будто не остается больше ничего в этом мире, что могло бы его удержать. Но каждый раз, оказываясь с Фэн Синем наедине перед его, Му Цина, собственной статуей, Бог войны готов отречься от всего, во что он верит, просто чтобы иметь возможность прикасаться. Руками, губами — не важно. Ему хочется ощутить эту близость, как не хотелось никогда и ни с кем. Потому что Фэн Синь — особенный. Потому что его молитвы ощущаются так искренне и так, демон его раздери, сладко. Му Цин тонет в пучине собственных мыслей, захлебывается, но не предпринимает ни одной попытки всплыть. Ему нужно прийти в себя, но он упорно идет навстречу собственной погибели. Он проигрывает и, возможно, ему это по душе. Высвободиться из хватки крепких рук оказывается сложно, приходится изворачиваться, чтобы суметь снова прямо сесть. Фэн Синь все не отпускает его, глядя с такой ясностью и чистотой, с которой не смотрел никогда прежде. Эти бездонные глаза, обычно затуманенные гневом и ненавистью, прямо сейчас выглядят как готовые поглотить его топи. И Му Цин тонет. Подаваясь вперед, Сюаньчжэнь уже не думает. Потому что стоит только допустить мысль о том, что он творит, как осознание свалится подобно огромной лавине прямо на голову. И он точно остановится. Му Цин не желает останавливаться. Му Цин желает прикоснуться. Его губы почти достигают цели, когда Фэн Синь мягко останавливает его ладонью, не позволяя приблизиться к собственному лицу. Ему не удается скрыть дрожи, что гуляет по пальцам, и того, как легкий румянец расцветает на загорелой коже. — Не нужно, Му Цин. — Наньян явно прилагает усилия, чтобы сделать голос мягким, но волнение так и сочится между буквами. — Если тебе это не нужно, потрудись отпустить меня, Фэн Синь. Яда Му Цина хватило бы, чтобы убить целую деревню за пределами стен его собственного храма. Он поспешно прячет взгляд, чувствуя, что закипает с каждой секундой, проведенной рядом. Еще никогда в своей долгой жизни он не демонстрировал такую степень доверия к кому-либо и не позволял себе выставить свою уязвимость так явно напоказ. И что он получает в ответ? Постыдный отказ. Это заставляет ощущать себя грязным. Не нужным. И Сюаньчжэню вовсе не хочется запускать в свое сердце эту боль. Он должен уйти, пока для него не стало слишком поздно. Пока он окончательно не проиграл. — Я бы хотел этого, — почти благоговейно шепчет Фэн Синь, заставляя мужчину взглянуть на него. На загорелом лице эмоции сменяются от отчаяния до дикого желания с такой скоростью, что Му Цин даже не успевает реагировать. Он и не представлял, что когда-нибудь увидит своего заклятого врага таким. — Но я бы никогда… Твои обеты… Истерический смех едва удается сдержать. Му Цину приходится приложить немало усилий, чтобы ничем не выдать своей реакции. Обеты. Чертов путь самосовершенствования, который стоит поперек горла с тех самых пор, как он впервые вступает на небеса в качестве покровителя юго-запада. Му Цин осознает в полной мере, что он не соответствует тем идеалам, что прививали ему старые наставники в их монастыре. Узнай кто-то, какие страсти и сомнения кипят под этой маской идеальности, в жизни больше никогда не зажгли бы ни единой палочки благовоний в его честь. Поэтому прямо сейчас, сидя в объятьях другого мужчины прямо под собственной статуей, ему уже нечего терять. — Брось, я нарушаю их годами. Фэн Синь растеряно застывает, и это бросается в глаза. Он отчего-то чувствует, будто уксус растекается кислыми реками по горлу. И это совсем не обосновано. Он не имеет право это чувствовать. У него нет совершенно никаких прав на Му Цина, но ревность все же колет сердце. Сюаньчжэнь, замечая напряжение в мужчине напротив, усмехается и закатывает глаза, подаваясь ближе. Так, чтобы их губы почти соприкоснулись. Его больше не останавливает ладонь Фэн Синя, но он не целует. Его глаза темнеют, когда он вновь бросает взгляд на Бога напротив. И в этом есть что-то совершенно гипнотическое. — О чем ты подумал, генерал Наньян? — Отвали! Фэн Синь отшатывается, но в этот раз Му Цин не позволяет ему, удерживая с нечеловеческой силой. Засранец, он использует чужую одолженную энергию против того, кто пару мгновений назад так доверчиво отдавал собственную ци. Проворные пальцы держат Фэн Синя за предплечья, блокируя любые порывы к побегу. — Твоя память стала слаба от возраста, — томно шепчет Му Цин, и в его голосе слышится смех. — Наш путь предполагает отказ от алкоголя, близости и злости. По телу Фэн Синя пробегает дрожь от этого глубокого тона Му Цина. От того, как он близко. Настолько, что его дыхание обжигает кожу. Между их лицами нет и цуня, и это не может не волновать Наньяна. — А я постоянно зол. Постоянно, — Сюаньчжэнь глубоко вдыхает, прежде чем продолжить: — На этих пустоголовых небесных чиновников, которые плюют мне в след. На глупые молитвы последователей, которые не могу исполнить. На своих подчиненных. На самого себя. На тебя. Му Цин облизывает пересохшие губы, и его язык задевает чужие как бы невзначай. Он провоцирует и делает это также искусно, как управляется с мечом. Он всегда был силен в провокациях, ни одно его слово не остается без ответа Фэн Синя. Никогда. — Но я не лишаюсь сил, как видишь. Потому что мне веками молится Бог. И если он продолжит в том же духе, я могу себе позволить нарушить еще один обет. Это становится последней каплей. Наньян срывается вперед, впечатывая Му Цина в его собственный алтарь. Между ними витает в воздухе нетерпение, игнорируемое годами и уже давно готовое вспыхнуть, опаляя обоих. Ничтожное расстояние, отделяющее их друг от друга, оказывается уничтоженным, и Фэн Синь не может не думать о том, как ощущается чужое тело под его пальцами. Му Цин горячий, жадный и совершенно неукротимый. Не дает ни секундной поблажки или передышки. Это именно он впивается в чужие губы, совершенно не скрывая звериного голода. Ласкает языком так, будто имеет представление о том, как именно он должен действовать. Свою неопытность он компенсирует уверенностью и не оставляет ни единого шанса отступить. Фэн Синь распускает длинные черные волосы, не размыкая поцелуя. Наматывает пряди на руку, слегка оттягивая назад, и забывает, как правильно дышать, когда ловит неожиданный стон в ответ на свои действия. Не успев ничего сказать, Фэн Синь ощущает сильный толчок в грудь, падая назад и больно ударяясь о каменный пол. Му Цин же как ни в чем не бывало скидывает свой плащ и усаживается на его бедра, нависая сверху. Темные пряди ниспадают волнами, закрывая их обоих. Они такие длинные, что устилают пол по бокам от головы Фэн Синя, и он может только сбивчиво дышать, глядя на Му Цина. Он так… Прекрасен… Тепло и свет от свечей создают вокруг него настоящий божественный ареол, и эта картина выглядит настоящим произведением искусства для Фэн Синя. Он никогда не был ценителем живописи или скульптуры, ему все это было чуждо, но такого Му Цина хочется запечатлеть навечно. — Я готов пойти на это, если ты пообещаешь продолжать молиться мне, Фэн Синь. Му Цин не просто готов. Он хочет. Это иступленное желание прорастает, как сорняк в его душе, который совершенно невозможно вытравить. Оттого его просьба звучит больше как призыв. Требование. Мольба. — Я возносил молитвы сотни лет до этого, — уверенный в своем решении и твердый в своих намерениях, Фэн Синь старается звучать очень убедительно. Старается не выдать собственной дрожи и страха. — Я готов делать это до конца своей жизни. Это простое признание звучит как самый настоящий проигрыш, и Фэн Синь капитулирует. Складывает оружие перед единственным Богом, в которого по-настоящему верит. И впервые в его жизни собственное поражение ощущается так сладко. Фэн Синь опускает руки на пол ладонями вверх и устремляет взгляд на мужчину, восседающего на его бедрах. Ему сложно не думать о том постыдном возбуждении, что подчиняет себе все его существо, но он упорствует. Не двигается, ожидая знака, дозволения, прикоснуться. Несмотря на все слова и уверения, ему известно всё о чужих обетах, и если Фэн Синь мнит себя хоть сколько-нибудь благородным, он просто обязан проявить уважение. Между ними стены векового молчания, прахом осыпающаяся былая ненависть и раскаленное до бела возбуждение. Му Цин ерзает по чужому телу призывно, его глаза темнеют, сливаясь по цвету с глубокой безлунной ночью, и это завораживает. Язвительный и вечно сердитый, он выглядит совершенно непривычно в этой позе. В нем плещется страсть, обычно тщательно скрываемая под тысячей личин и замков. Там, где он сам с трудом мог бы ее отыскать. Но присутствие Фэн Синя все меняет, дает волю всем потаенным фантазиям. Сюаньчжэнь порывисто хватает другого Бога за руку, прислоняя чужую ладонь к своей груди, скрытой роскошными верхними одеяниями. Под шелковистыми слоями ткани так гулко бьется сердце, что губы Фэн Синя расходятся в ласковой, теплой улыбке. Он понимает намек мгновенно, ему не требуется повторять дважды, чтобы уяснить: любое его действие будет поистине желанным. Поэтому Фэн Синь приподнимается, цепляясь обеими руками за края ханьфу, и принимается раздевать Му Цина медленно и аккуратно. Такая осторожность и выверенность движений Наньяну совершенно не присуща: он обычно порывист и несдержан. В бою его стрелы рассекают пространство стремительно, успевают поразить нескольких врагов разом, не допуская проигрыша. Но сейчас Фэн Синь настолько нежен, насколько может позволить ему его воинственная натура. За верхними одеждами следуют нижние; богато расшитые шелковые ткани оседают на каменный пол храма, ворохом окутывая двух статных мужчин. Му Цин остается в одних нижних штанах, представая перед Фэн Синем во всей своей ослепительной красе. Длинные волосы струятся по плечам, ниспадают на грудь, подчеркивая идеальные изгибы тонкого тела. В этой изящности кроется стать. Сила, которую может разглядеть не каждый, принимая эту утонченность за слабость. На деле же под мягкостью кожи скрыта сталь мышц, крепость и сила бойца, убивающего с одного удара. — Так и будешь пялиться, Наньян? — нахально спрашивает Му Цин, вопросительно вскидывая бровь. Его уши и шея покрываются алыми пятнами от пристальности взгляда темных глаз напротив, но он старается не подавать виду, маскируя смущение за нахальством. А волнение — за дерзостью. Если можно больше зачаровать Фэн Синя, то Му Цину это удается. Он принимается быстро расстегивать сотни хитроумных креплений на чужих золотых доспехах. Его пальцы работают проворно и легко, совершенно точно зная, где и что подцепить, чтобы быстрее справиться со своей задачей. Роль слуги оставляет такой отпечаток на личности Му Цина, что он вовсе и не замечает своих действий. Или не придает им такого уж значения. Все, о чем он думает, сосредоточенно на уравнивании их с Фэн Синем: они оба должны быть в равной степени обнажены. Когда между телами не остается преград, Му Цин вновь валит Фэн Синя на пол, укладывая на слои дорогих тканей их собственных одежд. Чужое болезненное возбуждение ощущается слишком живо, и ему едва удается сдержать стон, когда Наньян вскидывает бедра, хватая широкими ладонями за талию и крепко сжимая пальцы до темных отметин на белоснежности кожи. Фэн Синь запрокидывает голову, выгибается, прижимая мужчину ближе к себе, желая ощутить его без каких-либо преград. Ткань штанов почти прозрачная, тонкая, но все равно лишает полноты ощущений, поэтому Фэн Синь подцепляет пальцами края и тянет вниз, оголяя окончательно свое божество. Бедра Му Цина тонкие, крепкие и тренированные. Их до боли хочется коснуться, обвести пальцами рельеф крепких мышц, приласкать губами, запечатлеть поцелуи на каждой части этого прекрасного тела. Но в таком положении Фэн Синь решает начать с губ. Он тянет Му Цина легонько за кончик острого подбородка, но тот подчиняется, словно к нему применяют неведомую силу. Опускается ниже, позволяя увлечь себя в глубокий, длинный поцелуй. Размеренный и чувственный, совсем не походящий на схватку или битву. Не свойственный этим двоим. Фэн Синь целует так, будто перед ним самая разнеженная на свете девица: проводит осторожно языком по губам, проникая глубже, изучает аккуратно, оглаживая пальцами чужие острые скулы. Все это ощущается болезненно прекрасно, и каждое движение поражает Му Цина прямо в сердце, заставляя то сжиматься и неистово ускорять свой ход. Стон срывается с губ Фэн Синя, приводя того в полнейший ужас своей откровенностью и пошлостью. Но он не может сдержаться, когда ощущает, как Му Цин стаскивает с него штаны, оставляя их обоих совершенно обнаженными. Он все также восседает на бедрах Фэн Синя, крепко удерживая того ногами, и любая смена положения выбивает все новые и новые звуки из них обоих. — Ты хотел бы коснуться меня, Фэн Синь? Вопрос звучит слишком томно и дразняще, а уверенный взгляд чужих темных глаз доводит Фэн Синя до исступления. Он и так касается Му Цина почти всем телом, но он прекрасно знает, что тот имеет в виду. Поэтому медленно кивает, осторожно вскидывая руку и накрывая чужой возбужденный член. Даже этого достаточно, чтобы Му Цин выгнулся, пошло и сдавленно выстанывая чужой божественный титул. Весь его вид, от блеска в глазах до порывистых попыток прижаться ближе, кричит о том, сколько удовольствия ему приносит весь процесс. Он голоден и нетерпелив, жажда чужих прикосновений так велика, что он просит: «еще». Снова и снова срывается на крик, умоляя, пока Фэн Синь не дает ему то, что так необходимо. Волна наслаждения захлестывает, сотрясает и сокрушает настолько, что все силы иссякают. Му Цин валится вперед, накрывает собой Фэн Синя целиком и пытается восстановить дыхание после столь сильного потрясения. Собственное возбуждение, требующее выхода, все еще болезненно ощущается, но Фэн Синь прикрывает глаза, обнимая Му Цина, поглаживая его спину успокаивающими круговыми движениями. Му Цин под кончиками пальцев в ответ дрожит, отзываясь, как на заклинание, на каждое прикосновение. Все еще разнеженный и разморенный собственным удовольствием, он льнет и жмется, покрывает поцелуями чужую шею, изящный изгиб ключиц, твердые широкие плечи, спускается к яростно вздымающейся груди. — Фэн Синь, — зовет Му Цин, поднимаясь обратно к лицу Наньяна. — Ты бы хотел овладеть мной прямо в моем же собственном храме? От одного вопроса легко можно оказаться на грани реальности, но Му Цин идет дальше, выражая свою готовность очередным глубоким поцелуем. Он, наконец, освобождает мужчину под ним из плена, опускаясь на пол подле него и ложась на спину, полностью открываясь Фэн Синю. Каждое его действие призывает к большему, каждый обжигающий взгляд дразнит, и вот уже никакая попытка остановиться или отстраниться не может быть успешной. Фэн Синь срывается на более грубые ласки, сгорая от нетерпения и собственного возбуждения, оставаясь при этом внимательным и чутким к божеству под ним. Каждое его движение призвано довести до сокрушительного наслаждения, но не перейти черту боли. Фэн Синь намерен вновь довести Му Цина до того состояния, когда тот умоляет его. До самых первых рассветных лучей стены храма Сюаньчжэня сотрясают стоны и всхлипы, мольбы и голоса, пропитанные удовольствием. Никто, кроме горделивой возвышающейся божественной статуи, не становится свидетелем той близости, которой достигают двое прославленных владык, делящих южные земли, общее прошлое, а теперь и общее наслаждение. Энергия наполняет помещение, циркулируя свободно, передаваясь из одного крепкого тела в другое, и каждый вздох Фэн Синя, каждый его несдержанный толчок и поцелуй сродни молитве. Он возносит мольбы, запрокидывая голову, отдавая всего себя другому мужчине. Только утром, стоя пред алтарем полностью облаченным в золотые доспехи, Фэн Синь осознает, что, если бы однажды он не помог возвести этот храм, он бы никогда не оказался здесь сегодня. И впервые за сотни лет, когда палочка благовоний догорает, и генерал Наньян совершает последний земной поклон, он выходит из храма генерала Сюаньчжэня не один. Под руку с ним, ступая плечом к плечу, идет Му Цин, лицо которого озаряет дерзкая, но очень довольная улыбка.