Я кажется теряю, мне страшно смотреть назад и смотреть в глаза
Я засыпаю только в твоих руках
Влюблен в девчонку на пятнадцать-блядских-лет-младше. Это не самое плохое. А плохое в том, что в ее глазах плавится убийственное смирение. Губящая пустота, в которой похоронены самые бесполезные надежды. Второе – она младше на десять лет его будущей жены. Сухощавой селедки, отец которой обещал 50% акций своей фирмы в случае женитьбы. Георг – полнейший дурак. Безвольный и корыстный, что было сказано все теми же алыми губами. Почти в самое ухо, мазнув следами помады по щеке. Его Вишенкой. Тихо, безобидно. Но так метко и поражающе. Прямо в сердце. Прямо в то, чего нет. Она не обижалась, потому что тянулась к нему с такой же непреодолимой силой, и ей было откровенно плевать на его предстоящую свадьбу, невесту в лице дочери какого-то богатого выскочки. Им плевать. В их общем мире им фиолетово до всего, кроме друг друга. – Сними это ебанное кольцо. Я видеть его не могу. Он послушно снимает, срывает с пальца и не глядя бросает, вследствие чего золотое изделие катится под диван. В черную пустоту. А сам Георг – в пустоту ее взгляда, кишащего мелкими чертятами. Проворными и резвыми, совсем как и она, когда бешено двигается навстречу. Наверное, от столкновений спинки кровати на стене скоро останутся нефиговые вмятины. Снова поцелуй в губы. Уже поглощающий, страстный, разжигающий новый огонь. Пожар. Снова опаленная жарким глянцем кожа и куча царапин на спине, которые ужасно саднят, когда приходится двигать плечами. Чтобы надеть на себя помятую в порыве страсти идеально выглаженную офисную рубашку, закрывая следы проделок. И молясь, что белоснежная ткань не проявит едва сочащиеся алые отметины. Слетевшее с ее губ «Джорджи» слишком заводит и забавляет одновременно. – И очки эти тоже сними. Слишком много пафоса, – в ее тонких пальчиках уже дужка прозрачной оправы. Листинг промаргивается. Прозревает заново. Рождается тоже, блуждая ненасытными руками по тонкой талии и заползая под шелковую ткань. Заряжается жизненно необходимой дерзостью, которую в силу возраста уже надо держать на поводке. Но только не с ней. С ней можно все. Он знает. С ней можно самому вернуть себе молодость, которая прогорела среди тысяч навязчивых лиц и силуэтов. Нелюбимых женщин, пожирающих внимание и эмоциональные ресурсы. Георг точно не был любимчиком судьбы, что так подло поступила на без пяти минут сорока. Подкинула ту, что жарко дышит в губы и блаженно запрокидывает голову, пока мужчина спускает все внутренние блоки и терроризирует шею. Мокрыми, протяжными поцелуями с отголосками мольбы. Просьбы. Надежды.А мне чудилась даже в них нежность
Я никогда так не любил прежде
Теперь же я своей рукой, через годы по привычке
За тобою повторял и наносил уже другой
Георг достаточно упрям, чтобы признаться себе. Если бы не любил, то не было бы здесь его физического духа, а нос не кололи вишневые ноты, приправленные собственным ароматом ее кожи. Если бы не любил, то не скрежетал зубами вслед почти «родному» семейству, с трепетом ожидающему громкого торжества. Приходится фальшиво улыбаться. Если бы не любил, не позволял бы тонким пальцам зарываться в мягкость темно-русой лохматости. «Завтра я должен буду дать клятву той, на кого даже и смотреть не желаю». От одной мысли, что скоро на пальце окажется тесное кольцо – становится тошно. Нет, это не кольцо. Это виселица, канатом перетянувшая драгоценные доступы к кислороду. Самая настоящая золотая виселица, предшественница которой пылится сейчас под диваном. Не стесняет ничего, не ограничивает, не смеется. Георгу даже смешно с самого себя, как он, взрослый мужчина, развлекается с молодой любовницей. Но смех живет недолго, потому что ему плевать, кто бы что подумал. Это сильнее любого здравомыслия, любых законов логики. Что там еще? Сильнее только то, что это значит «не просто влюбился». Показное спокойствие рушится, стоило хрупкой девушке вновь мягко изогнуться, уступает место всепоглощающему жару, идущим по телу пронизывающим импульсом. Поцелуй пьяняет, затмевая все тяготы изнутри. Этого нет. Ничего нет. Мужчина воображает себя воздушным шаром, который сбросил груз и с легкостью взмыл вверх. Пальцы девушки скользят от волос к шее, согревают своей мягкостью, игривостью. Нежностью. Георг пускает по женскому телу сильный залп мурашек, водя ладонью по изящному бедру, спускается губами ниже. Определенно чувствует дрожь, что выступила на фарфоровой коже, когда приземляется в ключицу. Прямо в самую-самую впадинку. Все понимает без слов. На языке легкого полустона, дающего зеленый флаг. Без недосказанностей, так просто. Между ними – слишком много бессловесностей и взаимностей, чему может позавидовать даже немое кино. Внезапно ее прошибает волна неприятного тока. На пути желания быть единственной, обладать, всецело таять под любимыми поцелуями и прикосновениями, встает нечто неизвестное. Слишком резко. И нетипично. – Все в порядке? – шепчет мужчина, чуть всасывая кожу на ключице. Довольствуясь, как бретельки шелковой сорочки упали вниз и дали поле для развлечения. – Да, – без лишней полемики. Без выкручивающей нервы лирики.Я приправляю свою мечту враньем
Иначе ей не выжить
А я живу мечтой
Нет, она не в порядке, и ему понятно, почему. Дыхание у Георга срывается, голова снова опускается. Громадная досада валится на грудь девушки при осознании, что еще несколько жалких часов, меньше пресловутых двадцати четырех – и он будет ночевать в другой постели под предлогом супружеской жизни. Не с ней. Обнимать другую женщину, пусть и наигранно и вынужденно. Греет только то, что сейчас он свободен. Абсолютно ее. И можно замереть лишь только от того, что попадаешь в омут нефритово-серых озер, устремленных прямо на нее. Так близко, и совершенно не хочется отступать. Рука – на затылке, в поцелуе – нетерпение, в хватке – отчаяние, в порыве – отголосок боли и смирения. У Георга трясется перед глазами весь мир, когда она доверительно попадает в плотное сцепление его рук, позволяет подхватить себя, опустить в мягкость и без того скомканных одеял, блуждать по всему телу, избавить от совершенно ненужного сейчас шелкового элемента. Он целует снова, с всепоглощающим желанием, жаркой оболочкой окружившей его естество, слышит шорох ткани где-то позади. Скоро это наслаждение станет катастрофически дефицитным, а потому нефритовые омуты темнеют. Становятся практически черными от нахлынувшего желания взять все и сразу. Ему хочется верить, что не в последний раз. Она не удивляется ни резкости, ни нетерпеливости в движениях, послушно выгибаясь в спине и срывая с губ жаркий стон, что ласкает слух. Его слух.И так хочется сдаться
Останься, причин не хватит посчитать по пальцам
Читает ее мысли. – Я не такой моралист, чтобы ты знала, – еще один толчок. Жаркий шепот только для нее одной, любимой молодой пассии, у которой под темнотой век уже расцветают звезды. Разведя ноги шире, она дает мужчине возможность огладить внутреннюю сторону бедра и подцепить кружевную границу полупрозрачной темной материи. С каждым поцелуем било током, заставляя буквально дергаться от безумия, горячей волной прилившего в низ живота. Он распален, он сошел с ума, вырисовывая губами на ее теле целые картины. Самые красивые. Самые красивые, как и его девочка. Листинг уверен, что безумие, которое вершится сейчас, началось не с первого касания губ, не со сплетения и вязи рук в теплом запале. С первого ее неловкого смешка, когда он невзначай заметил ее на одном показе, куда его притащил один друг, повернутый на высокой моде и непонятных тряпках. Она ненасытно тянется к сильным плечам, обхватывая их, пока он волнообразно и поступательно двигается в ее теплом и влажном плену, целует грудь, ведет влажную дорожку к впалому животу, поглаживает едва проступающие ребра. На раскрасневшемся личике чистое, неподдельное блаженство, искреннее наслаждение моментом. Без тяжелых мыслей, следующих за спиной так некстати. К черту, все к черту. Сегодня они принадлежат только друг другу. Взаимная ниточка взглядов, влажный лоб, касающийся его виска, пока девчонку вновь едва не подбрасывает от очередного прошибающего толчка. Жмурится, сочетая всхлип с полустоном, сорвавшимся с иссушенных от жары губ. Обхватывает его бедрами за пояс сильнее, чтобы балансировать на грани падения в сладостную патоку. В ее самое пекло, как в солнечное ядро. Георг отбрасывает контроль к тем же чертям, к которым уже недавно послал мораль и навязанную извне верность. Толчки более быстрые, рваные, нетерпеливые из-за раздражающего ощущения, что одна доля секунды – и его девочка исчезнет. Растворится в воздухе и заберет с собой всю яркость воспоминаний, теплоту маленького солнца, что грело изнутри. Действительно последний раз, когда можно так вдоволь насладиться. А мысль сказать «Нет» на всеуслышание под пресловутой аркой с кучей цветов, перед миллионом гостей, родственников, еще черт-знает-кого, вполне проникла в насущный план. Всего одно слово может разрушить целый мир, но он определенно знает, кто способен все восстановить. Уже заново, не так, как прежде. Девчонка мелко вздрагивает в сильных руках, остервенело пуская ноготки в крепкую спину, рискуя поломать их, и простынь снова становится влажной. Разрядка стирает плотную почву под телом, размягчает конечности, ложится перед глазами мутной дымкой, сквозь которую проступает непревзойденное наслаждение. Созвездие разбилось, распалось на миллион частиц под распаленной кожей. – Ты все же странный, – тихо говорит она, когда перевела наконец дыхание. Палец мягко скользит по влажной груди, – Когда приходишь ко мне, мы почти никогда не разговариваем. Сразу в постель. Георг тихо усмехается, разглядывая светлый потолок над собой и пропускает меж пальцев прядь длинных женских волос. Тоже слегка влажных. – Я слишком скучаю, чтобы пускаться в какие-либо разговоры и оттягивать момент. Когда я прихожу к тебе, то не хочу никого и ничего, кроме тебя, Augenlicht. Мягкий поцелуй в лоб. Словно уверяя, что она сморозила какую-то дикость. – Трахаться с женатиком это что волка держать дома. Ты кормишь его, холишь, лелеешь, а он все равно, сука, в лес бежит. Потому что там его ждет волчица. В сознании всплывает реплика, изреченная ею неделю назад и так нездорово будоражит едва расслабившееся естество. Будто на полпути к нирване дернули и встряхнули. – Ты такой идиот, Джорджи, – мужчина слышит вымученный, хриплый смешок, наполненный вселенской досадой. Отстраненностью. Мертвым превосходством, – У тебя завтра свадьба. Вдох с ароматом нероли и вишни. Живой вдох. С ней. Действительно свадьба. Не с ней. – Я уже ни в чем не уверен, – горячий выдох в пустоту. – А в чем уверен? – она напирает, добивается желаемого ответа своей пытливостью. И дать его – равно изощренной пытке. Георг лениво натягивает на себя то, что валялось едва не по всему периметру комнаты, мечется между противоположными границами у себя в голове. Медлит. Бесит ее молчанием. Самого себя тоже. Это помешательство всегда сносит равновесие и порождает кучу недосказанностей на трезвый ум, когда весь дурманящий флер ушел. Испарился.Важней, что есть у человека, а он молчит как рыба
Но есть у человека кое-что, и это — выбор
Выбор полюбить, выбор умереть, быть или не быть
Сохранить холод или погореть
Но вишня не испарится никогда. Стойко въелась под кожу, отравила разум, вселилась, как вирус. И от него мужчине совсем не хочется избавляться. – Кольцо свое не забудь, окей? – доносится сзади хрипло и так обреченно. Георг молчит, а ей все понятно. Он не свернет с намеченного пути, и все, что у них есть – вот такие бессловесные встречи и редкие выходы куда-нибудь. Подходит к подоконнику, закуривая и разбавляя дымом темную небесную гладь за окном. Там не было ни одной звезды, словно все они рухнули разом, а ключевое желание так и не исполнили. Девчонка поднимает копну волос, намекая на то, что на спине замок платья нужно застегнуть. И он застегивает.И мне на кисти давит циферблат
И я, может, и чудовище, но искренне стараюсь быть хорошим
А напоследок протяжно целует в плечо, сходя с ума от своего персонального рая. К аромату вишни примешиваются еще и сигареты. Она впервые достигает пика ощущения болезненно-сладостной муки, когда бросает взгляд на него. Уже в дверях. И искренне надеется, что она не в последний раз тонет в этих нефритовых омутах, разглядывая весь спектр красивой радужки. Той, что возлагала такие же надежды.