Флирт элитный

      На самом деле, съёмки фильма «Два Мушкетера» напоминали больше светскую гулянку, нежели организованную работу.       И действительно; разве на съёмочной площадке актеры могут позволить себе своевольно предлагать режиссеру поменять сценарий с десяток раз, уничтожать съедобный реквизит (привет, Паймон) и даже поджечь парочку фейерверков? На территории города. Убегая от преследования Жандармов.       Ёемию чуть не забрали в крепость Меропид, и это грозило срыву фильма, но, благо, госпожа Фурина решила сий неловкий конфликт одним своим очаровательным присутствием.       Иметь в коллективе бывшего Архонта было весьма выгодно, кто бы что не говорил.       Кажется, ко всему рабочему процессу лишь бедняга Ксавье относился как стоило бы, но жаловаться у него не было права. Ведь — к его же удивлению — по итогу все выходило гладко. Каким-то непонятным сюжетно-нелогичным макаром под названием «Вездесущая Аура Чудотворной Путешественницы».       Такое имя для Люмин дала Паймон, кстати.       А от нее пользы на съёмках было меньше всего. Так что ей тоже жаловаться не разрешали.       Самыми адекватными среди всей этой клоунады казались лишь двое — молодой Камисато и госпожа Тиори. Действительно — истинный пример для подражания, сама собранность и галантность, какие они только могут быть. Обходящие весь этот хаос стороной, они делили время за очередной чашечкой чая из деревни Чэньюй в свой законный обеденный перерыв.       Ксавье смотрел на них и думал, что, может быть, ещё не всё потеряно, и здравомыслящие люди здесь присутствуют. По крайне мере верил в это.

***

— Признаю, я был неправ... — Аято налил пышащий ароматом чай Тиори, как и требуется истинному джентльмену, обхаживая леди, — Ты смогла обосновать... Достойный бутик в Фонтейне. Правда, восхищаюсь.       Лицо у Тиори — кислая мина, точно ей налили не чай, а как минимум отраву. Потому что она знала, к чему тот ведет. — «Но»? — Но мне кажется, что останься ты в Инадзуме, то смогла бы добиться большего.       Что, в принципе, она и ожидала услышать. Ну конечно же, как иначе.       Тиори демонстративно отодвигает поданную чашку подальше от себя, на край кофейного стола, и, кажется, в ее голове даже возникла мысль капризно скинуть ее вниз. Да только воспитание не позволило. — А я так не думаю.       Аято расцветает в нежнейшей улыбке, ради которой, вероятно, многие женщины готовы были бы убить друг друга. Да только на единственную, кому она была адресована, сокрушительная улыбка не работала. — Отчего же? — Если бы я осталась в Инадзуме, то стала против воли твоей женой.       У двуличного чёрта Камисато смех обворожительный, словно одно его звучание напоминало аристократический флирт. У Тиори от этой наигранной невинности сводило зубы и дёргался глаз. — Хорошо, моя милая Тиори... Может ты и права, но где здесь минусы?       А ещё у нее чесалась рука чтобы врезать кое-кому здесь и сейчас. Сёгун всемогущая свидетель — за такое ангельское терпение, как минимум, должны были выдать второй глаз бога. Желательно пиро, чтобы труп поджечь было проще. — И все же... — Оставляет Аято попытки ее «споить», подтягивая к себе стаканчик с непонятной бурдой под названием бабл-ти. Даже то, как он чувственно касался губами трубочки, напоминало кадр из какого-нибудь пахабного фильма. И делал он это специально, провоцируя, выводя из себя. — Ты, драгоценная моя Тиори, любила меня и хотела за меня замуж. Или же не ты клялась мне в вечной верности под луной и сокровенно шептала мечты об общих детях с моей фамилией?       Боже.       Что самое ужасное — она действительно говорила такое. К ее стыду. Но то ошибки прошлого, ОГРОМНЫЕ такие ошибки. Справедливости ради, Тиори тогда была совсем ещё юной девушкой — чуть более наивной, чуть менее проницательной. И, вероятно, слепой. — ...только вот твои родители не хотели родниться со мной. — Напомнила Тиори, окуная маленькую чайную ложечку в воздушно-ватный десерт. — Им претила невестка без имени и рода, с сомнительной матерью и пунктиком биографии в виде «бывшая расхитительница сокровищ».       Крем у парфе — восхитительный, тающий на языке, и Тиори нутром чувствовала, как за каждым ее малейшим движением наблюдают хищные глаза Инадзумского лиса. — Но, самое главное, им не нравилось что я швея.       В уголке ее губ остался едва заметный след от бисквита, и у Аято, кажется даже, почти поднялась рука чтобы ласково его убрать. Но тот остановил себя. — Я предлагал тебе компромисс. — Стать внебрачной любовницей, скрываемой от общества, это не компромисс. Это клиника.       От воспоминаний прошлого даже сладость во рту загорчила, точно успела просрочиться за те короткие секунды их с Аято гляделок. — Кроме шуток, коммисар... — С отвращением отодвигает сладкое к отвергнутому чаю. — Я не поклонница жизни в неволе и быть послушной женушкой звучит как мой страшный кошмар.       Инадзумский лис ее не слушал. — Все решаемо. — Моя юношеская любовь давно остыла и я не испытываю к тебе ничего кроме тошноты. — ... И это тоже. — Упрямый. Тупой, непробиваемый лис. — Время, любовь и мора решают все, тебе ли не знать?       Разливается в своих напыщенных словах соловьём, да так, что встаёт поперек горла. Нет, правда, этот человека когда-нибудь повзрослеет? — Возможно. Только не сильно я думала о деньгах и любви, когда сбегала от тебя из Инадзумы. Ночь была холодная, а я в одной спальной одежде. Я даже попрощаться с близкими не успела, и разве есть этому сожалению цена?       Аято злится. По нему это едва заметно — действия становятся чрезчур замедленными, неспешными, в попытках сдержать гнев. Долгое молчание, обдумывание слов, и вот, выдыхая, комиссар снова взял себя в руки. Высший пилотаж аристократической психопатии. — Отнюдь. К твоему ужасному решению покинуть страну я не имел и малейшего отношения. Я даже не останавливал тебя.       Она сейчас сойдёт с ума от этой лжи на лжи — свихнется и не будет отвечать за свои действия. И плевать на жандрамов, честное слово. — Конечно. — Надавила словом, до скрежета зубов. — Именно поэтому ты преследовал меня до конца Инадзумы чтобы прокричать, как я тебе безразлична?       Именно поэтому он был готов даже убить ее в ту ночь, лишь бы не отпускать.       Жалкий, слабый мужчина.       Аято смотрел на нее со всем возможным спокойствием и терпением — увидь кто со стороны, сказал, что именно так должны выглядеть архонтослужащие жрицы, отпевающие своих богов в храмах и церквях. Разве что нимба над головой не хватало, да только с дьявольскими рогами тесниться будет.       Не отлипает, бес проклятый. — ...моя драгоценная Тиори... — Почти касается своими пальцами ее руки лежащей на столе, но не делает это. Опасливо отдергивает, как бы проявляя уважение к личному пространству, как бы добавляя этому цирку ещё больший драматизм. — Я сожалею. И готов искупить вину перед тобой и всеми, кто пострадал от событий той ночи. Я привезу тебя в Инадзуму, и ты сможешь снова увидеть своих бли- — Да пошел ты знаешь куда? — Я говорю от всего сердца. — Нет сердца у него. Нет — на его месте зияющая дыра из сумасшествия и одержимости, она проверяла. — Я даже попросил своих хороших приятелей прийти к тебе в бутик пару дней назад чтобы передать извинения от меня за тот конфликт далёкой давности...       Надо же. Вот что вспомнил. — О. Ты про тех наемников, которые должны были меня выкрасть?... Комиссар, вроде бы ты умный человек. Должен был знать, что мои спицы острее их недалёкого ума.       Пытались сбежать из ее бутика точно слепые котята, когда поняли, во что вляпались. Один особо глупый даже вопить начал, споткнувшись о тело товарища. И это знаменитые ниндзя Камисато? Проколоть глаза оказалось более чем достаточно для того, чтобы довести наемников до животного ужаса. Никакой выдержки.       Будто бы прочитав мысли Тиори, Аято восхищённо поинтересовался: — Неужели разобралась с ними в одиночку?       Как будто сам не в курсе. — Поверь, это было настолько просто, что даже не достойно похвалы. — Изящно поправляет заколку в волосах, расправляя лепестки искусственного цветка, словно бы тот не торчал из чужой глазницы парой дней ранее. — Тебе подробно расписать нынешнее местоположение этих "приятелей", или оставим трупы на дне морском?       Вежливая улыбка у Аято едва заметно дернулась. — ...пожалуй, я подумаю над тем что сказать их семьям...       Тяжело, будто бы отчаянно вздохнув, тот посмотрел на нее щеньячими глазами в последний раз — приложив в этот взгляд все возможное обаяние. — Получается, мне не ждать твоего возвращения в Инадзуму? — Я приеду туда разве что на твои похороны.       Пожалуй, это единственное светское мероприятие, которое заставит ее вернуться на родину. Тиори уже представляла, как будет стоять у роскошной могилы в траурном платье несостоявшейся вдовы, окидывая всех надменным взглядом, да приговаривать, что смерть — расплата за грехи давно прошедших дней. Для пущего драматизма.       Но, на самом деле, это было бы слишком скучно. И тогда она не смогла бы увидеть смерть комиссара воочию... Трагическое упущение. — Разве я ничего не могу сделать для того, чтобы наша следующая встреча произошла как можно скорее?       Тиори, слишком продолжительное время рассматривающая стену и грезящая о похоронах, медленно повернулась. А после, чуть шире открыв глаза, словно и правда придумав великолепную идею, ответила: — Можешь. — Оценивающе оглядела мужчину, и тот наверняка почувствовал себя на долю секунды куском мяса. Смотреть на людей как на пустое место она умела. —...я сейчас как раз занимаюсь поиском моделей для показа своей новой коллекции... — ...и ты хочешь позвать меня в качестве модели? — Хороший Инадзумский лис, догадливый. — А я ведь почти забыл — как бы ты сильно не ненавидела меня, желание сделать из меня манекен всегда сильнее.       Аято демонстративно коснулся кончиков волос закрутив их на пальце не хуже кокетливой барышни. — Неужели я настолько симпатичен? — Достаточно для того, чтобы потенциальные спонсоры захотели сожрать тебя вместе с моим костюмом.       О, красивые мальчики всегда нравились большим дядям. Это была не проблема Тиори, но проблема для гордости Аято, ведь тот все прекрасно понимал. И опасался... Не за зад, ведь тот в большей сохранности, чем все сокровища Инадзумы. Но за то, что его священный лик опятнают пошлые взгляды каких-то Фонтейновских буржуев. — ...ты роковая женщина. — А ты больной на голову мужчина. — С весельем парирует Тиори. — Друг друга стоим, не находишь?... Хотя, нет, все же ты совсем безнадёжный психопат...       Аято перестает сдерживаться — не встаёт, не уходит, не повышает голос; не начинает угрожать и даже не пытается запугать взглядом. Совсем нет — протягивает свою руку к ней, точно к статуе гениального творца, и касается щеки благоговейно, с достойной ее осторожностью и любовью в глазах.       Рука Аято обжигала не на моральном, но физическом уровне. Но она не отодвинулась, позволяя коснуться себя с такой же заботой, как много лет назад. — Разве ты не боишься меня? — Шепчет вкрадчиво, будто бы гипнотизируя, будто бы заставляя вспомнить все то, что она пережила. — Мне кажется, хотя бы в окружении людей тебе стоило держать язык за зубами, а, моя Тиори? Ты считаешь, что все позади, но я здесь, а это значит, что ты не смогла спрятаться.       Она слушает. Не боится, но забавится, накрывая его ладонь на щеке своими пальцами. Подыгрывая, давая потешить эго, играясь и Аято это понимал.       И это унижало его. Высшее наслаждение для обоих. — Мой дорогой Аято, — Дразнит с довольством, и кажется, с ее аккуратных зубок вот-вот начнет капать змеиный яд. — Ты мог запугивать меня там, в Инадзуме, где твое имя значит много, а мое — ничего...       Повторяет нравоучительный шепот за ним, ловит изменения в лице Аято, то, как рушится его каменная маска добродетеля и начинает проявляться истинное грязное нутро. — ...но мы в Фонтейне. В месте, где связи, влияние и деньги есть у меня, но не у тебя.       Она сжимает пальцы на его ладони жёстче, захватывая до болезненного хруста. — Кому кого стоит опасаться, Драгоценный Аято?       Тиори тянет его руку на себя, и тот, заворожённый, умалишённый, послушно поднимается с места, наклоняется над столом, ведомый за ней. Кажется, будто она как минимум отрежет эту руку, а как максимум — оторвёт наживую.       Глаза у Тиори темнеют, точно алое вино в них начинает густеть, а пламенные маки — увядать. Взгляд не человека, но хищника, который слишком долго сидел в шкуре жертвы. Готовый растерзать прямо здесь и сейчас       Аято задерживает дыхание, готовый молиться на ее образ прямо здесь и сейчас. И едва не дрожит, услышав, как невесомо падает с ее губ возбуждающее: — Ты бы потрясающе смотрелся у меня на привязи без рук и ног, уважаемый Аято.       И поднимается к нему навстречу, обжигая ухо ледяным голосом: — В роли бесправного муженька ты был бы восхитителен. ***       Люмин агрессивно притворялась, что ничего не видит. И не слышит. И вообще, ее здесь совершенно точно нет. Психики и нервов ради.       Еемия, опоздавшая к обеду, лишь заинтересованно ворочала головой в вопросе, что происходит. Искренне непонимающая, почему путешественница панически молится.       И лишь Аяка, вытирая остатки сладкого на губах краем платочка, имела смелость высказать свое: — Как думаете — братец Аято и госпожа Тиори скорее поцелуются, или задушат друг друга? Фурина, по телу которой прошла дрожь, скептично ответила: — Мне кажется, твоему братцу вариант в котором его задушат понравится даже больше.