Бабочка в волосах

Вода была холодная и, казалось, простиралась почти до горизонта, но это было не так. Там вдали видно чёрную линию берега — бетонные обломки — единственное, всё ещё напоминающее, что здесь когда-то был город. Иногда, в минуты рассвета и заката, если вглядываться в покрытую туманом даль, мерещилось, что на чёрной линии горизонта стоит город. Со всеми домами, памятниками, людьми… Всем тем, чего здесь нет и больше никогда не будет. Петя не знал, что на самом деле толкнуло его переехать сюда. Приходить каждый день к кромке воды и смотреть. Словно однажды он найдёт тут что-то, что давно потерял. Словно встретит того, кого ищет. Только изо дня в день ничего не находится, лишь серый бессменный пейзаж ледяного озера, сквозь которое течёт река, как раньше текла через большой красивый город. Кажется, все годы со дня Катастрофы мир верил в Петину мнимую смерть. Он хотел приехать на концерт к друзьям, вот только не смог. И сообщить никому уже не смог… Может, это даже к лучшему. Теперь никому и необязательно знать, что на самом деле он жив, а другие — нет. За годы он видел здесь многое. Ходил по толстому льду, который местами совсем не таял, не разрушался быстрым течением реки. Видел, как кто-то проваливался под лёд и не успевал этого кого-то спасти. Терялся в метелях, поднимаемых сумасшедшими ветрами Поволжья, которые с каждым годом будто становились всё сильнее. Пете уже приходилось ощущать, как стихия сносит с ног, пронося по земле, раздирая одежду и кожу. И то и другое возможно было залечить и зашить, вот только страх поселился внутри навечно. Ведь, окажись он среди обломков, просто попрощался бы с этой жизнью. Ледяная вода у самого берега, где Петя специально скалывал лёд, острыми иглами впивалась в руки. Он присел на корточки, пытаясь смыть уголь с ладоней. От боли кровь стыла в жилах и, кажется, на мгновение останавливалось сердце. Петя не знал, зачем он раз за разом это делал, рискуя когда-нибудь подорвать здоровье, которое с трудом умудрялся ещё как-то поддерживать. Просто в один момент понял, что ему надо рисовать. Сидеть в полумраке тёплой комнаты, водя горячим углём по доске, потому что бумаги не было, пачкая углём руки и одежду. Потом смывать рисунок и рисовать снова… Оттерев наконец ладони, Петя быстро потряс ими, прямо как в детстве, пытаясь высушить воду, и засунул в глубокие карманы старой длинной покрытой заплатками куртки. Зашипел от боли в запястьях. К боли от въедающегося в кожу мороза он совсем не мог привыкнуть. Каждый раз, как первый. Это жуткое чувство получалось перетерпеть, стоя несколько минут с крепко сжатыми зубами, пока руки не согреются, забыть в тёплом доме, а на следующий день всё сначала. Бросив напоследок взгляд на замёрзшую гладь озера «Волгоград», Петя зашагал прочь. Начинало смеркаться, а он не хотел снова увидеть на ледяном горизонте город. Только не сегодня. Лучше быстрее домой, пока совсем не стало холодно. До жилого района около получаса ходьбы сквозь степь и руины домов. Петя привык. Как быстро в этой жизни ко всему привыкаешь… Дом встретил теплом и пряным запахом. Петя замер в дверях, на миг забывшись. Почему-то он постоянно стал забывать, что не один в этом мире. Там, у озера, это напрочь стиралось из головы. А потом в маленьком домике его встречала дочка, которая только недавно его вдруг отыскала. Совсем взрослая девушка… Такая же, как и он, одинокая. Вот только она не позволяла унывать. Хотя знала, что Петя всё равно сейчас закроется в своей комнате и затихнет. Она была там сегодня, когда он ушёл. Ничего не трогала, только посмотрела. На доске углём аккуратными чёрными линиями был выведен Женя Егоров. Тот, кого Петя так упорно старался не вспоминать, но постоянно вспоминал… Петя мимоходом бросил взгляд в рассечённое трещиной зеркало на себя. По ту сторону стекла стоял вымотанный жизнью мужчина с впалыми глазами на покрытом серой щетиной осунувшемся лице. Русые волосы очень жидкие, припорошенные лёгкой сединой, теперь едва доставали плеч. Петя не стриг их — они сами перестали расти. Он попытался улыбнуться обветренными потрескавшимися губами, но ничего не вышло. Только из нескольких открывшихся трещин потекла кровь, во рту появился её металлический привкус. Несколько шагов, скрип двери, щелчок замка, и он снова один с самим собой. На подоконнике стоял портрет, только в полумраке уже не видно ничего издалека. Петя подошёл, взял доску в руки, вглядываясь в черты лица. Жадно так, пытаясь убедить себя, что всё помнит. Острые скулы, изгиб носа, свет в глазах… Не достающие плеч обрезанные кудряшки. Петя слишком отчётливо помнил всё, чтобы забыть. То, как Женя между делом сообщил, как снова хочет подстричь волосы. Как, видимо, посмотрел на Женю тогда. Потому что он вдруг взял ножницы со стола в гримёрке и неровно отрезал прядь волос. —Держи, — Женька усмехнулся, смотря прямо в глаза и кладя Пете в ладонь прядь своих кудряшек, —Если тебе так будет спокойнее. Петя еле ощутимо вздрогнул и через силу удержался, чтобы стукнуть его от души. Всего через пол дня Женя уже встряхивал укороченными на половину длины волосами. Петя вернул доску с портретом на подоконник. Волосы Жени с того самого дня он хранил у себя. А после Катастрофы долго плакал, сжимая в руках этот жалкий клок волос. Последнее, что написал ему Женя: «Мы начинаем концерт». Сколько раз Петя благодарил богов, что там не было ни слова, обещающего поговорить потом. Иначе он точно не пережил бы. Взгляд Пети упал на подоконник, в угол, куда слабо проникал свет. Там сидела маленькая бабочка. Давно сидела. Так давно, что Петя уже не мог воспринимать этот угол иначе. Малышка в один из дней разбудила его лёгким трепетанием, порхая возле кровати, в ещё одиноко пустом доме. Тогда солнце обманчиво тепло светило и над озером не было тумана. Полетав немного, она села в этот угол и замерла. Петя оставил, не стал трогать. Вечером бабочка была уже мертва. Рука сама дёрнулась к углю. В несколько привычных движений Петя вывел бабочку, словно сидящую на Жениных кудряшках. Отступил, бездумно вытирая чёрные пальцы о тёмные штаны. Теперь он не сможет очень долго стереть этот рисунок — рука просто не поднимется. Или же он сорвётся завтра же… А потом нарисует снова и снова сотрёт. Для него это нормально… А Полина не будет считать его безумцем потому что любит. Потому что сама скрывает, что прячет за дверью своей комнаты, где ночами плачет, чтобы днём улыбаться…