Дела семейные

До города добирались молча. Единственным, кто проделал весь путь до скалистого берега реки верхом, был Анри, и его конь одиноко стоял на пригорке, не подозревая, через что за последние часы пришлось пройти всаднику и трём его спутникам. Без слов, одним лишь взмахом королевской руки он был отдан в полное распоряжение дам. Вероятно, конь этот смог бы выдержать двоих, но лошадей Мадлен не любила и потому уступила место Селесте, отчасти даже радуясь возможности размять ноги в пешей прогулке. После победы над богом Абраксасом и его культом, до недавней поры казавшейся чем-то невозможным, её переполняла требовавшая выхода радость, и не было средства для успокоения лучше, чем свежий воздух и пара пройденных по жухлой осенней траве миль. Калеб вёл лошадь под уздцы и то и дело бросал взгляды на Селесту, которая даже теперь сидела в седле с идеальной осанкой и будто бы вовсе не обращала внимания на покрытый грязью, местами порванный подол своего некогда роскошного наряда. Следовавшая за ними Мадлен лишь легко улыбнулась, глядя на эту картину. Казалось, одень Селесту в простое крестьянское платье, и даже тогда всё в ней будет выдавать девушку из знатного рода. Сколько бы Мадлен ни прожила в Лувре, ей никогда не удастся стать такой: светские манеры настоящей аристократки прививаются с малолетства, а ей оставалось лишь изо дня в день повторять и постоянно напоминать себе требования этикета, чтобы не выглядеть белой вороной. От того дворец первое время казался настоящей тюрьмой, а Париж, каким бы огромным и величественным он ни был, пугал своим размахом и количеством людей, личностей не только приличных, но и весьма сомнительных. Невольно Мадлен коснулась своих волос, где притаились седые пряди — один из жестоких уроков, что успел преподать ей город. Но чем больше времени проходило, тем меньше её терзали мысли о прежней вольной жизни, а о том, чтобы покинуть двор, теперь вовсе не могло идти речи: рядом, приобнимая её за талию, шагал король, с которым после всех испытаний, выпавших на их долю, она по доброй воле связала свою судьбу. Ходили слухи, будто королева Маргарита на фижмах носила сердца своих покойных любовников. Будь Анри на месте супруги, умирай женщины не только от болезней и родов, уродовавших их тела, то и он смог бы похвастаться знатной коллекцией. Мадлен всё ещё побаивалась, что однажды и впрямь увидит нечто подобное: десятки (если не сотни) засушенных сердец, принадлежавших его прежним увлечениям, среди которых, если постараться, удалось бы отыскать сердце Марии Клевской. Невольно Мадлен скосила взгляд на Анри. Явного сходства между ним и Селестой она не замечала, но сейчас было в его лице что-то неуловимое, напоминавшее ей подругу. Чертами она явно походила на свою мать, но в мимике, в том, как они оба хмурились, как щурили глаза, глядя на яркий свет, угадывалось нечто общее. Только ли из-за клонившегося к закату солнца он хмурился, или же в его голове среди прочих роились мысли о внезапно найденной взрослой дочери? Эту тайну Анри хранил при себе. Бордо встретил их вялым шумом города, что ищет отдыха после долгого и тяжёлого труда. Когда они вошли, уже смеркалось, и ворота вскоре должны были закрыться, но Мадлен об этом совсем позабыла и вспомнила только тогда, когда пришёл черёд платить пошлину. Разумеется, можно было отыскать способы уговорить стражу пустить их в город и после закрытия, вот только спешно бежавшая из дворца фрейлина за проведённое в дороге время поиздержалась, и способов этих у неё осталось маловато. Теперь надежды возлагались на короля, который хоть и оставил во дворце корону, но не оставил там кошель. За вход всех четверых он заплатил не такую уж большую сумму, но впереди их ждали траты на гостиницу, пропитание и лошадей, а Анри отправился в путь спешно и рассчитывал на то, что вместе с ним вернётся только один человек. Когда они набрели на приличного вида постоялый двор, робкие подозрения Мадлен подтвердились. — Вы не против того, чтобы представиться моей женой, Мон Этуаль? Тогда мы могли бы снять одну комнату на двоих, — тихо спросил Анри своим обычным заигрывающим тоном, и если бы Мадлен знала его хоть чуточку меньше, то поверила бы в его прямодушие. Но сейчас её рука едва не чесалась от желания дотронуться до мешочка с деньгами у него на поясе, чтобы на ощупь понять, насколько их положение затруднительно. — Да вы у нас жадина, я погляжу, — протянул Калеб, помогая Селесте спуститься с лошади. Стоило её ногам коснуться земли, как она тут же положила ладонь ему на грудь и едва заметно покачала головой, предостерегая от дальнейших шуток. — А тебе, наглец, не терпится вернуться туда, откуда ты бежал? — Анри опасно сузил глаза, но Калеб лишь задорно улыбнулся и пожал плечами. — Прежде увольте своих гвардейцев и найдите новых, а то нынешние совсем нерасторопные. Мадлен и Селеста переглянулись. Никогда прежде не говорившие друг с другом без слов, в тот момент они совершенно точно понимали, о чём думает каждая. Селеста дёрнула левой бровью, что означало: «Бросайся ему на шею и отвлекай, а тем временем мы с Калебом сбежим». Мадлен скосила взгляд на коня, что не могло значить ничего, кроме как: «Коня не забудьте, на нём вы ускачете быстрее». Сама эта беседа, короткая, ёмкая и беззвучная, прежде ни разу им не удававшаяся, произвела на девушек неизгладимое впечатление, но тут произошло то, что удивило их ещё больше: Анри вдруг рассмеялся и, даже более того, похлопал Калеба по плечу, словно признавая его отныне своим товарищем. Мадлен и Селеста облегчённо выдохнули, но момент единения был безнадёжно потерян: одна из них радовалась лишь тому, что не предвидится ещё один побег, другая же думала о том, что если Селеста и Калеб решатся связать себя узами брака, Анри не станет ставить палки в колёса. — Раз зло повержено, в моей помощи вы больше не нуждаетесь, — сказав это, Калеб тут же сгрёб Мадлен в прощальные объятия. — Я счастлив, что познакомился с такой потрясающей девушкой, как ты, Мадлен. Если однажды тебе снова понадобится помощь в спасении мира, ты знаешь, как со мной связаться. Расстроившись от напоминания о предстоящей разлуки, Мадлен руками обвила его шею и прикрыла глаза. Могла ли она подумать прошлой весной, что тень в маске врачевателя чумы, напугавшая её на кладбище Жарден Флюрьи, так скоро станет её ближайшим другом и ей так тяжело будет с ним расстаться? В эти полтора года Калеб путешествовал вместе с ней по Франции, пытаясь напасть на след культа Абраксаса и узнать о способах, которые помогли бы от него избавиться, доверял ей свои тайны, а она доверяла ему свои, наконец, он разделил с ней один грех на двоих, позволив невинному ребёнку умереть ради амулета, который казался важным, но так толком и не пригодился. Хоть Мадлен и любила Селесту, свою единственную подругу, но та росла в совсем другом мире, где не было места оживлению мёртвых, а разговоры с духами представлялись не более, чем глупыми забавами богачей. Калеб же, как и она сама, был вечным странником среди людей, что остерегаются колдунов и ведьм, и потому понимал её с полуслова. — Спасибо тебе за всё, Калеб. Без тебя мы ни за что бы не справились. Будь осторожен, — каждое слово Мадлен выдавливала из себя, борясь с подступающей тревогой: вдруг этот их разговор последний, и она больше не встретится с ним, не увидит его улыбки и не услышит ни одной глупой шутки о покойниках? — И ты береги себя, — произнёс он и вдруг наклонился к самому её уху, чтобы никто не услышал: — Не давай этому зазнавшемуся индюку себя обижать. — Обещаю. В его объятиях было так тепло, что не хотелось их размыкать. Пусть позже её ещё будут обнимать другие руки, любимые руки, но никто не в силах заменить доброго друга. Однако всему приходит конец, и подходит время для прощания. Калеб отстранился, задорно подмигнул напоследок и, сглотнув от волнения, перевёл взгляд на Селесту. То, с каким волнением и страхом перед предстоящей потерей они смотрели друг на друга, отрезвило Мадлен. Она расставалась с другом? Селеста и вовсе расставалась с возлюбленным. И она имела право на то, чтобы сделать это без лишних ушей. — Давайте отведём коня в стойло? — с обезоруживающей улыбкой предложила она Анри, взяв его под руку. — Не одним только людям знакома усталость. Но он лишь накрыл её ладонь своей, покачал головой, а затем кивнул Калебу: — Он твой, некромант. В благодарность за всё. Поблагодарить было за что, но подарок этот, хоть другого варианта поблизости и не наблюдалось, казался Мадлен не самым удачным. Она ни разу не видела Калеба верхом: если дорога была не слишком длинна, он добирался пешком, если же расстояние было значительным, он стремился договориться с каким-нибудь крестьянином или торговцем и устроиться в его телеге. Поэтому, когда он с широкой улыбкой и хитрым прищуром согласился взять лошадь, Мадлен заподозрила, что долго животное в его владении не пробудет — продаст при первой же возможности. — Хотите, чтобы вас звали добрым, а не жадным? Тогда не увольняйте своих слуг и не лишайте их жалования: хоть они и олухи, но если их семьи не найдут в котле с ужином курицы, будет очень обидно. — Даю слово, — с лёгкой усмешкой пообещал Анри, после чего обратился к Мадлен. — На улице холодает, Мон Этуаль. Давайте пройдём внутрь, пока вы не простудились. И, к её огромному удовольствию, он увёл её, оставляя Селесту и Калеба в одиночестве. Гостиница выглядела не слишком богато, но по-своему уютно, и что-то неуловимое заставило Мадлен вспомнить о доме. Был ли это лёгкий запах сушёных трав, опрятная обстановка, тёплое пламя свечей или же тихий треск очага, что доносился из соседней комнаты, но она вдруг сильнее, чем когда-либо прежде, заскучала по своей семье и их маленькому домику в Нормандии. И месяца не прошло с последней встречи, но мысли её тогда были заняты совсем другими заботами, и она так и не смогла уделить родителям, сестре и брату столько внимания, сколько хотела и сколько они заслуживали. — У них роман? — спросил вдруг Анри и этим вопросом отвлёк её от грустных мыслей. — Не совсем, однако они успели проникнуться друг к другу сильной симпатией. Пусть знает, решила она. Как дальше сложатся их с Селестой отношения, одному лишь богу известно. Но Калеб — хороший человек, который смог бы сделать Селесту счастливой, и если Анри узнает об их чувствах сейчас, пока сбит с толку новостью об отцовстве и встречей с Абраксасом, ему будет проще принять это в дальнейшем. Хотя противником мезальянса он явно не был, Мадлен не хотела рисковать. Собственная судьба и судьба ребёнка, как бы далёк он ни был, — не одно и то же. Мыслями она вновь уплывала всё дальше и дальше. Борьба со злом, что уловками желало прокрасться в мир людей, закончилась, и теперь Мадлен стояла посреди гостиницы в городе, в котором никогда прежде не бывала, и вспоминала обо всём, что ещё вчера казалось не таким уж и важным: она так и не поговорила с родителями как следует, не пообщалась с Клементин и Одриком, которых не видела целых три года (а ведь для детей три года всё равно, что тридцать), и, вероятно, лучшим решением для неё было бы вернуться сейчас же в Нормандию. Но сердце её находилось в Лувре — ещё одно в коллекции или действительно такое уж особенное для него? Сквозь туман мыслей Мадлен почувствовала, как его губы нежно целует её в висок. Какая теперь разница? Коли подарила, то обратно уже не воротишь. — Я виноват перед тобой, Мон Этуаль, — прошептал Анри, касаясь лбом её лба. — Ты предупреждала меня десятки раз, но я не слушал. — Вы услышали меня тогда, когда это было важнее всего, — так же тихо ответила Мадлен, подняла взгляд и в то же мгновение поняла, что сердце её вовсе не в Лувре, не лежит среди прочих сокровищ. Нет, оно здесь, бьётся в её груди, и даже если смерть заберёт её во цвете лет, Анри скорее вырежет собственное сердце, чем заберёт что-либо у неё. Раньше он смотрел на неё как на ценный трофей, теперь — как на счастье, что обрело человеческий облик. По щеке покатилась непролитая прежде слеза, за ней вторая. Один неверный шаг — и всё это могло бы быть потеряно навеки. Если бы ритуал свершился, Абраксас завладел бы телом Анри, и хоть каждый день она видела бы его лицо, сам он оказался бы бесконечно далёк. Бог, занявший его место, овладевал бы ею снова и снова, пока в чреве её не зародилась бы жизнь, и на свет не появился бы мальчик. В своих видениях Мадлен видела юношу, похожего на Анри, похожего на неё саму; она знала, что ему суждено стать вместилищем зла, но уже любила его и уже скорбела. Теперь всё это было неважно, и уголки её губ изогнулись в судорожном подобии улыбки. Оглушающее веселье первых минут победы, тихое наслаждение прогулкой сменились горькой, но самой искренней радостью. Стирая пальцами слёзы с её щёк, Анри хотел было что-то сказать, но его прервал возникший будто бы из ниоткуда хозяин гостиницы, полноватый мужчина с рябыми щеками и забавно насупленными бровями. — Добрый вечер, меня зовут Жан Дюбуа. Желаете снять комнату? — дежурно спросил он, вытирая руки тряпицей, но тут же расплылся в заискивающей улыбке, как только увидел пару, стоящую вплотную друг к другу. — А, молодожёны, понимаю. Так как? Нужна комната? Размещу в лучшем виде. Анри отстранился и повернулся в сторону хозяина, прикрывая Мадлен, пока она, стоя за его спиной, спешно пыталась успокоиться и привести себя в порядок. — Добрый вечер. Нам нужны две комнаты. С нами путешествует ещё одна дама... — Моя сестра, — подхватила Мадлен, услышав его короткую заминку. — Сестра моей супруги. А ещё мы бы хотели поужинать. Слова об ужине вмиг уняли радость, так явственно отражавшуюся на лице Дюбуа во время их недолгого разговора. Сникнув, он стал неловко переминаться с ноги на ногу и ещё усерднее вытирать руки. — Комнаты я вам дам с превеликим удовольствием, а вот с ужином проблема. Понимаете, за кухарку здесь моя жена. Она на сносях, уже отошла ко сну, а кухню всегда запирает на ключ, чтобы я, понимаете, не достал кое-что из... кхм... закромов, — глаза его забегали, будто на побеленных стенах или потолке его ждал ответ, как лучше выкрутиться из этой ситуации. Однако подсказка будто бы действительно была неподалёку, потому что он вдруг воскликнул: — Я могу вам яблок надрать, если хотите. И ещё уступлю за комнаты! В этот момент дверь гостиницы отворилась, и внутрь вошла Селеста, взволнованная и печальная. Остановившись рядом с Мадлен, она не проронила ни слова, но накрыла её руку своей. Разлука с Калебом ожидаемо расстроила её, но теплота, с которой она смотрела на подругу, не оставляла сомнений в том, что произошедшее не стало для неё неожиданностью, и расстались они на светлой ноте, быть может, лишь на совсем короткое время. В конце концов, хоть Калеб и привык к странствиям, но пути, по которым можно проникнуть в Лувр, были ему ведомы. — Честно говоря, я так устала, что совсем не голодна, — призналась Мадлен. — А ты, Селеста? — Я бы лучше сразу поднялась в комнату. Анри только вздохнул, но не сказал ни слова против. Столь лёгкий ужин и так напоминал голодовку, а его отсутствие могло повредить разве что настроению перед сном. Зато помогало сэкономить. Дюбуа рассеянно оглядел наряд Селесты и понимающе хмыкнул, а затем прытко взобрался по лестнице на второй этаж, ведя за собою постояльцев и то и дело оборачиваясь, чтобы убедиться, что никто не отстал. Им достались две соседние комнаты, которые Мадлен успела оценить, пока хозяин зажигал свечи. Внутри они выглядели совершенно одинаково и просто: окно, под которым располагались стол и стул, простенькое зеркало, таз в углу и кровать у стены, достаточно широкая, чтобы вместить двоих, но не шедшая ни в какое сравнение с теми, что были во дворце. Правда, на фоне нынешнего ложа в покоях королевского крыла, к которому Мадлен так и не смогла привыкнуть, даже кровать в её прежней комнате фрейлины выглядела маленькой, хотя по приезде в Лувр она казалась невиданной роскошью. Пообещав Селесте зайти к ней чуть позже, Мадлен направилась в их с названным супругом комнату. Сидя на краю кровати, Анри положил локти на колени и устало потирал переносицу, будто борясь с ноющей болью в голове. День был не из лёгких, и им всем требовался отдых, но Мадлен не смогла бы заснуть спокойно, если бы теперь, когда они остались наедине, не задала вопрос, мучавший её уже длительное время. — Анри, вы ведь поговорите с ней? — Не знаю, — тяжело выдохнув, он беспомощно свесил руки. — Не уверен, возможно ли это. — Почему нет? — Ты бы захотела говорить с тем, кто подло обманул твою мать и никогда не был тебе отцом? Слова эти он произнёс с таким обречённым спокойствием, что Мадлен стало больно. Она понимала, что Анри прав: то, что он проделал с Марией, как обманул её, выдав себя за другого человека и соблазнив, а затем покинул и в дальнейшем даже не пытался извиниться, хотя встречал её при дворе, было низко и жестоко. Как женщина, что была близка с ним, она вспоминала эту историю не единожды, и всякий раз в ней поднималась волна гнева. Каково было Марии узнать, что человек, которого она полюбила, которому впервые отдалась и от которого понесла, на самом деле был лжецом, использовавшим её и выбросившим из своей жизни за ненадобностью? Мадлен с трудом могла представить то унижение, что испытала юная девушка в тот момент, когда правда раскрылась, и она узнала настоящее имя того, кто обесчестил её. Но разве могла она от него отвернуться? То были дела давно минувших дней, и то, как легко Анри признавал теперь ошибки своей молодости, заставляло её надеяться и верить, что с тех пор он стал если не лучше, то по крайней мере честнее. Ловко сбросив сапоги, Мадлен с ногами забралась на кровать, обняла Анри со спины и устроила подбородок на его плече. — Да, захотела бы, — уверенно ответила она. — Вы причинили Марии много боли, это так. Но вы были совсем молоды и теперь, уверена, сожалеете о многих поступках, совершённых в прошлом. — Почему ты так снисходительна ко мне? — Потому что знаю, какой вы на самом деле. Вы разбили столько девичьих сердец, что наверняка не вспомните и половины имён, и, признаюсь, мне до сих пор страшно об этом думать. Добиваясь своих целей, вы привыкли манипулировать людьми. Порой вы бываете жестоки, даже к тем, кого любите. Но вместе с тем в вашей душе есть место благородству. — Благородству? — он издал невесёлый смешок. — Я едва не обрёк весь мир на гибель, лгал тебе и чуть не позволил культу убить собственного ребёнка. — Но не позволили ведь? — возразила Мадлен. — Вы повернули обратно, разорвали сделку, стоило только узнать правду. Разве это ни о чём не говорит? — Этого недостаточно. — Именно об этом я и говорю. Как бы вы ни старались искупить вину, вам всегда будет казаться, что этого мало, — прошептав эти слова, она оставила поцелуй на его щеке и запустила пальцы в его волосы. — Поверьте провидице, прошлого уже не вернуть. Никто не заставляет вас становиться Селесте отцом. В конце концов, у неё была замечательная семья и счастливое детство, другого ей и не нужно. Но её родители погибли, у неё остался один только брат, и, возможно, именно сейчас вы могли бы попытаться найти с ней общий язык. Упустите эту возможность — и она будет остерегаться вас как огня. И, боюсь, однажды вы можете пожалеть о том, что даже не попытались. Верю, Господь подарит вам ещё много детей, но первенец у вас один. Он повернул к ней голову, заглянул в глаза. В полумраке, с растрёпанными, завивающимися на кончиках волосами он очень напоминал ей того юношу из видений, который мог бы появиться на свет, только лицо его не искажала гримаса злобы и презрения ко всему сущему. Нет, он был открыт и внимательно слушал каждое её слово. — Хорошо, я поговорю с ней, но утром. После пережитого она нуждается в отдыхе. Как и ты, Мон Этуаль, — взяв её за руку, он поцеловал внутреннюю сторону её ладони. — Я бы хотела зайти к Селесте. Вероятно, после похищения она не захочет оставаться ночью одна. Вы ведь не возражаете? Ласково улыбнувшись, он покачал головой. Оставив на его щеке ещё один поцелуй, Мадлен соскользнула с кровати, подхватила сапоги, под недовольное цыканье босиком вышла из комнаты и сразу же постучалась в комнату Селесты. Услышав короткое: «Войдите», — она отворила дверь и прошла внутрь. Не находя себе места, Селеста расхаживала по комнате взад-вперёд, но едва она увидела на пороге Мадлен, как бросилась к ней в объятия. — Ох, Мадлен, неужели всё действительно закончилось? — Самой до сих пор не верится. Как ты себя чувствуешь? — Лучше, чем утром, — со всей искренностью заверила Селеста, но Мадлен её слова утешили лишь самую малость: утром она была в храме, в окружении восставших из мёртвых оккультистов и, вероятно, находилась в забытье, беспомощно ожидая участи стать последней жертвой кровавого ритуала. Что угодно будет лучше, чем такое утро. — Если хочешь, я могу остаться с тобой на ночь. Ты столько пережила за последние дни, что... Не успела Мадлен закончить, как Селеста закивала головой, но сразу же засмущалась из-за своей несдержанности и стыдливо потупила взгляд. — Прошу, не считай меня трусихой, но когда ты рядом, мне гораздо спокойнее. — Я вовсе не считаю тебя трусихой. То, через что тебе пришлось пройти, ужаснуло бы любого, — приободрила Селесту Мадлен и успокаивающе погладила её по плечу. — Будем укладываться спать? После всего произошедшего стоит хорошенько отдохнуть. Надеюсь только, что ты не пинаешься во сне. А то знаю я одну. Моя сестра любила зимой забираться ко мне в кровать, чтобы согреться. Она тогда была совсем малышкой, но по утрам я просыпалась вся в синяках. — Можешь быть спокойна, — с тихим, но неподдельно весёлым смехом ответила Селеста. Раздевшись до сорочек и потушив стоявшие на столе свечи, они устроились в постели, оказавшейся не такой жёсткой, как можно было предположить по её внешнему виду. Мадлен перевернулась на бок и прикрыла глаза в надежде, что объятия Морфея не заставят себя долго ждать. Однако, несмотря на многие месяцы переживаний, долгую изматывающую дорогу до Бордо и потрясения сегодняшнего дня, сон никак не приходил. Именно теперь, когда она могла позволить себе отдых, отдохнуть не получалось. — Не могу поверить, что это правда, — в тишину тёмной комнаты вдруг прокрался шёпот Селесты, которая, по всей видимости, тоже не могла заснуть, преследуемая тревожащими событиями последних дней. — Мысль о том, что мой отец — Генрих Валуа, не менее смехотворна, но с ней было проще жить: он умер прежде, чем ты рассказала мне о своих догадках, и я не видела его почти каждый день, как... Как такое возможно? Разве Генрих Бурбон, Анри, тот самый гугенот Анри, который ухлёстывает за каждой симпатичной фрейлиной, может быть моим отцом? Мы ведь совсем не похожи. Вздохнув, Мадлен перевернулась на спину. Возможно, это к лучшему, подумала она. Разумеется, Селесте хочется обсудить с кем-то такую внезапную новость, и если она готова сделать это сейчас, значит именно сейчас самое подходящее время. К тому же, беседа, возможно, могла бы помочь им заснуть. — Думаю, тебе стоит поговорить об этом с ним. — О чём нам говорить? Мы никто друг другу. Господи, я столько секретов знаю... — простонала Селеста, прикрывая лицо рукой. — Каких секретов? — напряглась Мадлен. — Таких, что лучше бы не знала. Особенно теперь. — Именно поэтому вам и необходимо поговорить, — поняв, что никаких тайн ей так просто не узнать, Мадлен продолжила начатую ещё в храме Абраксаса тактику, не слишком продуманную и, быть может, лишённую витиеватой деликатности, но единственную, которую она сейчас была способна воплотить в жизнь, целью которой было любым способом столкнуть Селесту и Анри нос к носу. Один её услышал, очередь оставалась за второй. — Я ведь знаю тебя, Селеста: у тебя доброе отзывчивое сердце, и рано или поздно ты станешь задумываться о том, правильно ли поступила, оборвав с Анри всякую связь. Разве ты что-то теряешь от того, что просто поговоришь с ним? Почему бы не попытаться? — О том, что он чуть не отдал меня культу, тоже прикажешь забыть? Невольно Мадлен поморщилась. Она не питала иллюзий и понимала, что если бы всё сложилось иначе, если бы Анри не узнал об их с Селестой родстве, то ничто не помешало бы ему отдать её на растерзание. Не из личной неприязни, а просто потому, что, как ему казалось, так было нужно. Но также хорошо она знала и то, что за эту ошибку, за связь с культом он будет казнить себя до конца своих дней. — Но едва он узнал о том, что ты его дочь, как отказался от сделки и поклялся защитить тебя любым способом. Я его не оправдываю, но, если подумать, вы с Тьерри могли оказаться в схожей ситуации. Его обманули, убедили в том, что смерть его матери — дело рук Екатерины Медичи, но кто знает, в какую ложь заставили бы поверить вас, если бы я не смогла приоткрыть завесу прошлого и не узнала, что за убийством ваших родителей стоят испанцы? Анри был немногим моложе Тьерри, он поверил в убедительную ложь и, возжелав мести, заключил сделку, которую толком не понял. Многие годы он прожил с этим и убедил себя в том, что поступает единственно верным способом. — Ты совсем его не винишь? — Винила поначалу. Но чем больше времени я с ним проводила, тем меньше злилась и тем больнее мне становилось от того, как он слеп, — невольно она вспомнила, как после открывшейся правды о заключённой им сделке, избегала Анри несколько месяцев. Но что толку? Он был не чудовищем, а очередной куклой в руках чудовища. — Не пытайся разглядеть в нём отца, но хотя бы попытайся увидеть в нём человека, скрывающегося за интригами, ритуалами и любовными победами. Молчание длилось долго, и Мадлен уже начала сомневаться, не заснула ли Селеста, но наконец та произнесла: — Хорошо, я обещаю подумать над твоими словами. Услышав это обещание, что из уст не привыкшей болтать попусту Селесты звучало равноценно обещанию поговорить, Мадлен успокоилась и почти сразу провалилась в сон. Отдыхать они отправились слишком рано, и потому утром проснулись чуть ли не на рассвете. Приведя себя, насколько это было возможно, в порядок, Мадлен намеревалась спуститься вниз и узнать у хозяина гостиницы по поводу завтрака, но, выходя из комнаты, едва не врезалась в человека. Испугавшись от неожиданности, она чуть не вскрикнула, но рот её тут же накрыли ладонью. В коридоре, прислонившись к стене, стоял Анри и вид при этом имел лихорадочный и бледный. Убрав руку от своего лица, Мадлен почти шёпотом спросила: — Вы пришли к ней? Он только кивнул и отошёл немного в сторону, подальше от двери, чтобы их разговор не услышали. Шаг его был твёрдым, вид — опрятным, но Мадлен явственно чувствовала запах вина. — Вы что, пили? — Мадлен, ты ведь лекарь? — задал он вопрос, будто бы намеренно пытаясь перевести тему. В то, что за ночь с ним случилось что-то, кроме опьянения, верилось с трудом. — Всего лишь травница. Чтобы стать лекарем, нужно отучиться в университете, а женщинам туда дорога заказана. — Есть ли другое лекарство от трусости, кроме вина? — спросил он отстранённо и посмотрел на неё таким взглядом, что ей стало немного его жаль, но не настолько, чтобы действительно жалеть. — Есть, но вы уже выбрали то, что больше вам по вкусу, — строгим тоном ответила она и тут же положила руку ему на плечо, ободряя. — Я верю в вас. Идите, она уже оделась. Спустившись вниз, как и намеревалась изначально, Мадлен столкнулась с месье Дюбуа, который выглядел пристыженным, но одновременно с этим на лице его блуждало какое-то странное выражение блаженства. Подозрения о том, с кем именно Анри предавался «лечебным» возлияниям, подтвердились, когда она встретилась с мадам Дюбуа, молодой женщиной с округлым животом и немного впалыми щеками, которая бранилась себе под нос, хотя солнце только встало над горизонтом. Мадлен договорилась с ней о завтраке (пожалев как будущую мать, так и собственный кошелёк), при этом выслушала все лестные слова в адрес её просочившегося в столовую супруга, а затем отыскала в суровом взгляде мадам Дюбуа ещё более нелестные фразы в адрес того негодяя, что подбил Жана пойти в таверну и заплатил за выпивку. В ожидании завтрака Мадлен присела на скамью. Происходившее на втором этаже волновало её гораздо больше, чем сроки, в которые мадам Дюбуа при её вполне объяснимой неповоротливости удастся сварить кашу. То и дело она поглядывала в сторону двери в беспочвенной надежде, что стоит ей обернуться, и дверь откроется сама собой. Речь шла о её единственной подруге и человеке, которого она любила, и Мадлен чувствовала себя обязанной хоть что-то сделать, хоть как-то помочь. Но можно ли вообще помочь отцу и дочери, которые на протяжении двадцати лет не знали о существовании друг друга? Месье Дюбуа, однако, понял её обеспокоенный взгляд иначе. — Что-то ваши муж с сестрой долго не появляются, — протянул он, и его масляные глаза почему-то стали напоминать ей поросячьи. Человек, что вчера вечером казался ей суетливым добряком, в один миг стал вызывать отвращение. Позаимствовав одну из ухмылок Анри, широкую, но недобрую и больше похожую на оскал, Мадлен тихо, но твёрдо проговорила: — Месье, на вашем месте я бы не совала нос в чужие дела. Мой муж не человек, а дьявол. Дважды повторять не пришлось, и Жан Дюбуа больше не докучал ей. Однако слова этого человека только подлили масла в огонь. Не выдержав, Мадлен вышла из столовой и тихонько прокралась на второй этаж. Полтора года она шпионила, подслушивала и подглядывала сначала ради выживания династии Валуа, затем — спасения Франции и всего мира от настоящего ада на земле. Так неужели она не могла хоть один разок использовать приобретённые навыки ради удовлетворения собственного любопытства? Подойдя вплотную к двери, что вела в комнату Селесты, Мадлен отыскала место, где между сколоченными досками остался небольшой просвет, и прижалась к нему. Щёки её пылали от стыда, но сидеть внизу и бесцельно ждать было невыносимо. Молчание, в которое была погружена комната, прервалось вопросом Селесты: — Какой была моя настоящая мать?

* * *

Точно статуя, высеченная из камня, Селеста сидела на стуле, чуть приподняв подбородок, чтобы выглядеть более независимой, однако сложенные на коленях руки мелко дрожали. С тех пор, как Мадлен покинула её, и в комнату вошёл Анри, он пытался завести разговор, а она пыталась его поддержать, но всё без толку. Рассказ о детстве, о котором он сам её попросил, вышел сухим и лишённым каких-либо чувств, да и в нём самом она не заметила живого интереса. Разумеется, Анри блуждал взглядом по её лицу, явно стремясь отыскать черты Бурбонов и д'Альбре, и слушал её внимательно, но что толку слушать о том, чему он не был свидетелем? — Какой была моя настоящая мать? — судьба женщины, которую она никогда не знала, волновала её немногим больше, но Селеста стремилась хоть чем-то разбавить гнетущую тишину, что заполнила собою всё вокруг. Как и Селеста, Анри почти не двигался, стоял, опершись рукой о стену, и смотрел то на неё, то в окно. — Милой, невинной. Мария находилась на попечении моей матери, жила далеко от Парижа и его излишеств, и потому казалась мне сущим ангелом. — А когда ангел пал, вы предпочли его покинуть? — Не делай вид, будто удивлена. Наверное, ни одна фрейлина не знала столько грязных секретов. Ты очень похожа на Марию, но гораздо рассудительнее. Предпочла служить королеве, нежели добиваться благосклонности короля, стерпела нрав моей тёщи. Екатерина доверяла тебе больше, чем родным детям, — Анри вдруг невесело усмехнулся. — Забавно. Она так много раз пыталась от меня избавиться, но благодаря мне же получила такую верную слугу. — Вы и впрямь находите это забавным? — не выдержала Селеста. Ситуация, в которой они оказались, весь этот разговор были какими угодно, но только не забавными. — Нисколько, — он покачал головой, отвернулся от окна и, сложив руки на груди, прислонился спиной к стене. — Просто привык относиться ко всему с долей юмора. Лучше быть живым шутом, чем серьёзным покойником. Тишина вновь накрыла их с головой, но на этот раз Анри довольно скоро прервал её. — Я сожалею, что поступил с Марией так низко, но не жалею о том, как всё сложилось в итоге. Ты росла в любви, твой брат — толковый парень со светлым будущим, и он сумеет о тебе позаботиться. С таким же отцом, как я, твоя жизнь была бы наполнена несправедливостью, и даже мать не смогла бы тебя защитить, поскольку умерла совсем юной. Хоть его слова и казались полными безразличия, но они были откровенными, лишёнными фальши, и Селеста была благодарна за них, благодарна за то, что он не пытался отнять у неё родителей. Кем бы ни приходился ей человек, что стоял сейчас рядом, как бы ни переменилось их отношение друг к другу в будущем, Венсан и Эва Моро были, есть и навсегда останутся её отцом и матерью. Никто не отнимет их у неё, никто не отнимет у неё Тьерри. И всё же ни у кого она не могла узнать о Марии настолько открыто, как у Анри. Вряд ли он знал слишком много, но даже этого ей бы хватило — узнать хоть что-то о женщине, которая подарила ей жизнь, кроме её имени. — Она узнала хоть немного счастья? — Её выдали замуж за нашего общего кузена, и тот ревновал её ко всему, что движется. Но она всё-таки встретила того Генриха, о котором мечтала целые годы, и, полагаю, была с ним счастлива, пускай и недолго. Когда Мария скончалась, никто не хотел докладывать ему — боялись. Узнав о её смерти, Генрих упал в обморок, заперся в своих покоях на несколько дней, а после погрузил весь дворец в многомесячный траур. Жизнь — страшная штука, и у неё очень жестокое чувство юмора. Он горько рассмеялся и неожиданно опустился на пол, будто ноги перестали его держать, будто он и впрямь стал тем самым шутом, о котором говорил. — Однажды я назвался Генрихом Валуа и случайно свёл настоящего Генриха с женщиной, которую он полюбил больше, чем кого-либо. Она уже была замужем, но он всё-таки послал письмо Папе Римскому, так сильно хотел сделать её своей женой, своей королевой. А много лет спустя Генрих, сам того не подозревая, подвёл меня ровно к тому же самому. Знать будет против, все будут. Если он желал отомстить мне за горе, что я причинил его возлюбленной, то ему это удалось. Слова Анри заставили Селесту онеметь. Снова и снова она отбрасывала как невозможное единственное объяснение, что приходило ей в голову, но снова и снова возвращалась к нему. — Хотите сказать, Мадлен... Вы же не хотите... — Жениться? — он посмотрел на неё снизу вверх, и уголки его губ приподнялись в какой-то безумной улыбке. — В последнее время эта мысль посещает меня всё чаще. А после вчерашнего я ни одной женщине не смогу доверять так, как ей. Прежде неподвижная, Селеста мгновенно подскочила со своего места и встала прямо перед ним, совершенно не скрывая, насколько сильно её потрясло это признание. Даже если Анри искренен, а он и впрямь казался ей искренним, то, что он намеревался сделать, было настоящим сумасшествием. Протестант на троне католического государства, его положение всё ещё оставалось шатким, и жениться на женщине низкого происхождения никто бы ему не позволил. Сейчас, когда между католиками и гугенотами установился пусть непрочный, но мир, необходимо было сохранить его любой ценой, и если знать воспротивится браку короля с дочерью виконта, который всего пару месяцев назад не имел никакого титула, а она воспротивится, то с Анри ничего не случится, после борьбы между Генрихом III и герцогом Гизом Франция нуждалась в сильном монархе. А вот Мадлен... Мадлен оставалась беззащитна. Убрать её с пути ради выгодной партии было так же легко, как пешку с шахматной доски, и потому Селеста с ужасом представляла, к каким последствиям может привести такой необдуманный шаг. — Я верю в вашу искренность, — начала она осторожно, борясь с расползающимся в груди страхом, — но вы должны понимать, насколько это опасно. Если вы любите её, дорожите ею, то не рискуйте и не давайте обещаний, которые не сможете выполнить. — Даю слово. Я не позволю, чтобы с ней приключилась беда, — серьёзно произнёс Анри, но не прошло и десяти секунд, как он негромко рассмеялся. — И всё же, веришь или нет, в твоих жилах течёт кровь гасконцев. — Что в них особенного? Такие же люди, как и все прочие. — Не скажи. Как король, я, конечно, обязан относиться ко всем своим подданным наравне. Спору нет, Бургундия, Нормандия, Шампань, Прованс и прочие хороши, но в Гаскони люди отважны, беспощадны к врагам, а друг для них — всё равно, что родной брат. Сидела ведь как строгая монахиня, но только речь зашла о Мадлен — и посмотри на себя: нависла надо мной, как орлица, кулаки сжала. Впервые за всю их беседу Селеста позволила себе едва заметную улыбку: то ли его смех оказался заразительным, то ли собственный порыв показался ей забавным. Но вдруг позади раздался отчётливый скрип половиц, и она обернулась. Если бы кто-то проходил по коридору без утайки, его шаги были бы слышны в комнате, но после скрипа вновь наступила тишина. Анри тоже услышал этот звук, и, слегка прищурившись, он поднялся с пола и осторожно пошёл к двери. — Знаешь, я ведь предлагал ей стать своей шпионкой, но она отказалась. Кажется, я перестаю об этом жалеть, — с этими словами он открыл дверь и вышел в коридор, затем посмотрел по сторонам — влево, вправо, ещё раз влево — но так никого и не отыскал. Хоть Анри явно ожидал увидеть стремглав убегающую Мадлен, она оказалась более прыткой, чем он полагал изначально. Не найдя её на втором этаже, он отыскал её на первом, вернее, она сама нашлась. Селеста не могла её видеть, зато прекрасно слышала, как громко она говорила: — Дорогой, вы скоро? Завтрак уже готов. Супруга нашего хозяина оказалась родом из тех же мест, что и я, и предложила приготовить нежнейшего ягнёнка по традиционному нормандскому рецепту. Но я отказалась, знаю ведь, что он не придётся вам по вкусу. Поэтому на завтрак будут чечевичная каша, хлеб и сыр. — Ты как всегда предусмотрительна, любовь моя. Мы спустимся через пару минут. Вытянув руку в сторону лестницы, он потряс указательным пальцем и с возмущением и восхищением одновременно произнёс: — Вот об этом я и говорил. Когда только оказалась в Лувре, была сама невинность, но прошло полтора года, и за дверью уже сами собой половицы скрипят. Не думал, что встречу привидений в обыкновенной гостинице, — бросив ещё один взгляд на первый этаж, он хмыкнул, вошёл в комнату и закрыл за собой дверь. Давившаяся хохотом, Селеста наконец перестала себя сдерживать и позволила смеху вырваться из груди. — Вам стоило запомнить, что она родом из Нормандии. — А ей не стоило подслушивать, — ворчливо отозвался Анри, но больше для вида, потому что голос его тут же потеплел. — Что поделать, мы оба неидеальны. Отсмеявшись, Селеста подняла на него глаза, и всякое веселье вмиг сошло на нет. Он был серьёзен, собран и глядел на неё с каким-то едва различимым чувством. Отец никогда не смотрел на неё так отчуждённо, не казался ей таким далёким. Но и во взгляде того Анри, которого она знала прежде, никогда не было и тени интереса к её персоне, ни капли нежности или чего-то на неё похожего. Сегодня он не стал ближе, но переносить его присутствие уже было гораздо проще, чем вчера. Неуверенно он протянул ей ладонь, и, накрывая её своей рукой, она заметила, что его пальцы подрагивают, как и её собственные. — Я не стану докучать тебе, не буду принуждать к общению и вмешиваться в твою жизнь. Слишком много воды утекло. Но если тебе когда-нибудь понадобится помощь, любая помощь, только скажи. Не стану давать тебе отцовских напутствий, кроме одного: у жизни очень жестокое чувство юмора, но улыбайся ей почаще, улыбайся назло. — Благодарю вас. Только сейчас она стала осознавать, что не ей одной тяжело, что не она одна боялась этой встречи наедине и этого первого разговора. Права была Мадлен: каким бы сложным ни казался ей этот шаг, она должна была его сделать, какими бы неловкими ни были слова, она должна была их произнести и услышать. На глаза её наворачивались слёзы, в которых не было ни радости встречи, ни боли предательства. Просто в голове её за один короткий вечер и недолгие минуты утра накопилось слишком много мыслей, страхов и сомнений, и теперь не все из них, но хотя бы некоторые стали рассеиваться. — Не плачь, оно того не стоит. — Но вы тоже плачете. — Да? — он недоверчиво провёл свободной рукой по щеке и взглянул на мокрые следы, оставшиеся на пальцах. — Значит, это у нас семейное.