О кошмарах и неизбежности

Беннетта колотила мелкая дрожь. Перед глазами всё расплывалось, в ушах звенело, в висках болезненно пульсировало сердцебиение. Грудную клетку будто сдавило тугими тисками, и оттого дышать становилось невыносимо трудно. Собственное тело плохо слушалось его, и ему приходилось прилагать максимум усилий, чтобы не выпустить из объятий Феликса Хониккера. Феликса Хониккера, которого он сейчас крепко прижимал к себе дрожащими руками. Феликса Хониккера, который прерывисто дышал, цепляясь тонкими пальцами за его защитный костюм. Феликса Хониккера, который умирал прямо у него на руках. Беннетт знал, прекрасно знал, что рано или поздно это должно случиться. В конце концов, так было всегда. Копии Феликса Хониккера не проживали больше двух лет, и обычно он примерно понимал, когда они умрут. Более того, именно он собственноручно избавлялся от них, когда они приходили в непригодность, и это в каком-то смысле уже стало для него обыденностью. Однако, даже несмотря на это, ему всё равно было трудно привыкнуть. Трудно смириться с тем, что Феликс Хониккер, к которому он успел привязаться ещё с самого начала, которого с первых дней считал частью своей семьи, — всего лишь неудачный эксперимент Генри Хаксли. Трудно принять тот факт, что Феликсу Хониккеру, который заботился обо всех в доме, лично следил за его, Беннетта, состоянием и просто был рядом в трудные моменты, не суждено прожить больше двух лет. И каждый раз, когда Феликс Хониккер умирал прямо у него на глазах, он не мог сдержать эмоции. Он плакал, нет, отчаянно рыдал, цеплялся за него дрожащими пальцами, будто это могло хоть как-то его спасти, и выл, словно раненый зверь. Вот и сейчас тоже. А вот сам Феликс, наоборот, был спокоен. До безобразия спокоен. Будто ничего не происходило, будто это не он сейчас стремительно угасал, как слабое пламя свечи, будто это не ему оставалось жить каких-то жалких пару минут. Беннетт не видел его лица, однако ни на секунду не сомневался, что сейчас оно не выражало ничего, кроме ненормального умиротворения. Если бы не частое прерывистое дыхание, то можно было бы подумать, что он просто заснул и скоро проснётся. Однако впечатление это было обманчиво, и оттого становилось лишь больнее. Они оба молчали. Просто сидели на полу в морге, крепко держась друг за друга, и мысленно каждый отсчитывали секунды до того момента, когда всё закончится. Тишина, повисшая между ними, давила на виски, душила тугой удавкой, сводила с ума. Беннетту бы хотелось сказать что-нибудь, неважно, что именно, лишь бы только снять это напряжение, однако он не мог. Слова застряли плотным комом в горле, осели на языке кислотной горечью, и потому всё, что он мог выдать, — это нечленораздельные звуки, чем-то напоминающие всхлипы. Да и не знал он, если честно, что говорить. Не знал, какие такие слова подобрать, чтобы Феликсу Хониккеру стало хоть немного легче. Поэтому он только молчал, из последних сил крепко прижимая его к себе, так, чтобы точно не отпустить. Сам же Феликс, кажется, так же не имел ни малейшего понятия о том, что мог сказать, потому как тоже не произносил ни единого звука. Хотя на него это было не похоже. Обычно он всегда находил, что ответить, и никогда за словом в карман не лез. Однако даже он понимал, что сейчас всё это будет лишним. Так они и сидели, прижимаясь друг к другу, ещё некоторое время. Беннетт внимательно вслушивался в чужое прерывистое дыхание, в постепенно замедляющийся стук сердца, как мог морально готовился к смерти очередного Феликса Хониккера. Однако, когда тело в его руках совсем обмякло и перестало подавать какие-либо признаки жизни, он всё равно не выдержал. Он терял его уже не в первый, не во второй и даже не в третий раз, но все равно разревелся, как маленький ребёнок. Слёзы градом хлынули из глаз, покатились по щекам, орошая холодный грязный пол, в лёгких будто закончился весь воздух. Перед глазами окончательно всё потемнело, звуки вокруг затихли, и Беннетт не услышал того, как из его горла вырвался отчаянный звериный вой.

***

Беннетт резко распахнул глаза, часто и тяжело дыша. Сердце бешено колотилось в груди, больно ударяясь о рёбра, пульсировало в висках, по лбу скатывались капельки холодного пота. В комнате с телевизорами, где он сегодня и уснул, шумели помехи, однако его это ни капельки не волновало. В памяти прокручивались события из кошмара: морг, они с Феликсом на полу, его очередная смерть… При одном только воспоминании о последнем сердце пропустило удар, а на шее будто затянулась тугая удавка. Дышать стало невыносимо трудно, и Беннетту потребовалось приложить немало усилий, чтобы сначала глубоко вдохнуть, а затем медленно выдохнуть. Успокоиться, однако, это ни черта не помогло. Напротив, его по-прежнему продолжало трясти, а в ушах до сих пор стояло предсмертное прерывистое дыхание Феликса. Феликс… Перед глазами всплыло его лицо, такое бледное и измождённое, и Беннетт вдруг ощутил острое желание оказаться с ним рядом. Ему невероятно сильно захотелось снова увидеть его, крепко обнять, прижать к груди и не отпускать долго-долго. Захотелось услышать голос, ощутить холод его маленьких ладоней, просто, чёрт возьми, понять, что он всё ещё жив. Беннетт и сам не мог объяснить природу этого желания, но, впрочем, это было не так уж и важно. Главное — просто увидеть его, убедиться, что он всё ещё в порядке. И Беннетт не стал сопротивляться этому порыву. Наоборот, лишь поднялся с дивана и, не обращая внимания на головокружение и боль в лёгких, ринулся на поиски. Шлем, который он обычно всегда носил с собой, так и остался одиноко лежать на диване: про него он точно так же позабыл. Всё, что сейчас имело значение, — это Феликс Хониккер.

***

Феликс был у себя. Он сидел за столом, склонившись над очередной пробиркой, однако, услышав скрип двери, обернулся. Их с Беннеттом взгляды встретились, и он вздрогнул от неожиданности. На его бледном лице отразилось недоумение, брови поползли вверх, в красных глазах промелькнуло нечто, похожее на беспокойство. — Что сл… Беннетт не дал ему договорить. Просто подлетел к нему, словно молния, и стиснул его в крепких объятиях. Закрыл глаза, зарылся лицом в рыжую макушку. В нос сразу же ударил запах медикаментов и формалина, такой родной и знакомый. Вдыхая его, Беннетт постепенно успокаивался, расслаблялся. Дрожь не полностью, но всё же немного отступила, сердце переставало так быстро биться в груди. Однако, несмотря на это, Феликса он всё же не отпустил. Напротив, лишь крепче прижал к себе. Феликс же от таких его действий вздрогнул и опешил. Где-то с минуту он сидел, по всей видимости, приходя в себя и пытаясь переварить всё произошедшее, а потом наконец отмер. Беннетт ожидал, что он начнёт ругаться и возмущаться, и морально даже готовился к этому, однако ничего подобного не произошло. Наоборот, Феликс лишь молча положил одну руку ему на спину, ласково погладил. — Что случилось, Беннетт? — вновь спросил он, и в голосе его отчётливо слышались нотки волнения. Беннетт ничего не ответил. Лишь сильнее стиснул его в объятиях, так, что Феликс даже захрипел. Он понимал, что ему некомфортно, но просто ничего не мог с собой поделать. Он слишком боялся. Боялся, что если отпустит его, Феликс Хониккер снова умрёт. Боялся вновь его потерять, прямо как тогда, в кошмаре. Боялся, в конце концов, просто думать о том, что ему осталось жить совсем немного. Поэтому цеплялся за него из последних сил, даже если какой-то частью разума осознавал, что это всё бессмысленно. Впрочем, Феликс, как ни странно, по-прежнему не спешил его отчитывать. Конечно, иногда он недовольно хрипел и легонько проводил ногтями по защитному костюму, намекая, что ему не особо нравится их положение, но не отталкивал его. Более того, он даже не думал возмущаться, как это обычно бывало. Видимо, он понимал, чувствовал, насколько ему, Беннетту, сейчас это необходимо. Оттого было приятно. На душе становилось легко и спокойно от осознания того, что обычно отстранённый и нетактильный Феликс Хониккер сейчас разрешал ему, Беннетту, быть рядом в такой сложный для него момент. Вскоре он настолько расслабился, что даже ослабил хватку, что позволило Феликсу свободно вдохнуть. Ещё какое-то время они провели так, обнимаясь и не произнося ни слова. Феликс больше не пытался спрашивать, что же такое случилось, и только поглаживал его по спине. Ласково, бережно, успокаивающе. Его прикосновения, как ни странно, подействовали на Беннетта как антистресс. Постепенно дрожь полностью отпустила его, сердцебиение восстановилось. Воспоминания о недавнем кошмаре отходили на второй план, уступая место блаженному умиротворению. Оно медленно разливалось по венам, словно тягучая патока, и вскоре заполнило собой каждую клеточку, каждую артерию, каждый сосудик. Беннетт наконец успокоился, позволил себе раствориться в приятных ощущениях. Он всё ещё прекрасно осознавал, что смерть Феликса Хониккера неизбежна, но конкретно сейчас, конкретно в данную секунду мог об этом не думать. Мог просто обнимать его, вдыхать запах волос и понимать: он всё ещё живой. И плевать, что уже через несколько дней всё опять начнётся по кругу, а события из кошмара притворятся в реальность. Сейчас всё хорошо, а это главное.