Корица

      Это была обычная удалённая деревушка, каких вокруг больших городов плодилось десятками. В ней была установлена своя прочная власть, кроткая и раболепствующая перед властью свыше и сверху. Жили люди просто, небогато, по душе и по понятиям. Каждый друг друга знал, население не превышало человек четырёхсот. Да и года это были давнишние, совсем не те, что идут сейчас.       Так вот, деревенька располагалась северно, но относительно других более северных и диких поселений, принадлежащих уже другой власти, она была немного западнее и самую каплю южнее. Народ в таком средне-холодном климате был весь, как один, добросердечный. Их главной заботой было защитить себя и своих близких от холодов, настигающих их скромное селение с середины осени до середины весны. Вокруг них, в густых лесах, росло много разных питательных растений, и на деревьях, и на кустах обитали вкусные плоды, которые старшее поколение умело различало, наученное горьким опытом смерти от ядовитых собратьев своих старших родственников, и учило всем премудростям подрастающее поколение. Помимо обилия растительной пищи, не было нужды и в животной. В лесу паслись дикие кабаны в длинных бурых шкурах, медведи, громадные, но в целом-то добрые, если сытые, существа, и волки с лисами — куда ж без них. Вместе с ними было достаточно и зайцев, и разной дичи. А не так далеко плескалась длинная тонкая речка, в которой временами можно было выловить неплохую, но не сказать что сильно аппетитную рыбку.       Как и говорилось, жило и существовало население крайне мирно. В нём основным костяком были люди уже старые. Они трепетно выращивали новое поколение, вкладывая в него самые миролюбивые свои черты и делая его весьма разнеженным. Были среди вырастающих и более необузданные, ретивые, можно сказать, натуры, но и у них было чрезмерно мягкое сердце, несмотря на грозную внешность. Так получилось, что спрятанное среди лесов поселение редко кого привлекало, даже сказать прямо, оно не попадалось особо под руку разным любителям набегов.       Разумеется, всё что есть — до поры до времени. Вот и на поселение в один из поздно осенних дней напали. Деревья тогда были покрыты инеем, через них едва проходил свет уходящего солнца. В деревне всегда ложились из-за этого рано, и просыпались поздно, но в этот вечер обычно тихая местность погрязла в шумах от криков и бряцания оружия.       Пройдя небольшую деревеньку насквозь, нападающие оказались в двухэтажном покатом домике главы здешних земель. Их было немного, человек тридцать-сорок. Но этого числа хорошо обученных военному делу мужей вполне хватало, чтобы взять местных жителей под контроль. Им слабо пытались оказывать сопротивление, кто-то даже погиб, но смерти по итогу оказались напрасны.       — Мы люди небогатые, — говорил с виду не молодой мужичок, очень худой, с седой длинной бородой и такими же длинными жидко поседевшими волосами. — Берите, что хотите, только не убивайте нас.       Мужичку перевалило не так давно за полвека: он считался мудрым для управления деревни и пользовался в ней большим авторитетом. Абсолютно мирный настрой, простодушие и трепет перед сильным человеком за свою жизнь и жизнь своих односельчан несколько веселили вторгшихся людей. Для ясности — нападали они с глубокого севера, где правила в основном тайга. То были широченные поля с редкими небольшими деревьями и ужасно скудным рационом. Из-за этой скудности северяне не редко устраивали набеги на своих более южных собратьев, обдирали их во времена голода и возвращались обратно в собственные селения. Нрав у них был более резким, закалённый крепким морозом и постоянной борьбой за жизнь с дикими зверями, считающими их своей пищей, да и оглашённые проблемы с продовольствием тоже оставляли свой отпечаток.       — Ох, старик, нам бы сподручно было вас просто обокрасть и дальше отправиться, — сказал черноволосый мужчина лет тридцати с прозрачными голубыми глазами, изначально представившийся главой отряда. Он своевольно расхаживал по домишке, с завистью отмечая теплоту и царящий вокруг уют. На стенах висели разные поделки из дерева, сушёные травы, пореже звериные распотрошённые туши. Мебель была искусно сделана, некоторая облицована шерстью и шкурой. Пыль и другой сор на глаза не попадались, выдавая в своих хозяевах знатных чистюль. — Но на этот раз у нашего верховного планы другие. Новости с севера: у нас установился единоличный правитель. Точнее несколько, но в это лучше не вникать. И в их планах расширение территорий. Так что в этой деревушке мы планируем обосноваться надолго. У неё неплохое расположение, не находите?       — Очень глубоко в лесу, совсем невыгодно для торговых путей, к тому же далеко от водоёмов, в окружение диких зверей.       Черноволосый заливисто расхохотался, погладил свою густую щетину не щеке и покачал вихрастой головой.       — Не стоит себя нахваливать, мы и так берём, что вы, — с переигранной дружелюбностью осведомил он старика и сидящую с ним рядом жену. — Это очень хорошо стратегически расположенное место. Вы правы, оно глубоко в лесу, буквально спрятано от чужих глаз, мы не сразу его нашли, хотя не раз о нём слышали. И это чудесно! Такие места тоже должны быть, в них можно хранить провизию, скажем. К тому же продовольствия у вас здесь водится куда больше, чем в наших неприветливых краях. Так что советую сдаться нам на милость и радушно пустить к себе жить, иначе, — мужчина клацнул языком, рукой с зажатым в ней длинным изогнутым мечом показательно провёл недалеко от своей шеи, как бы предрекая чужую участь, — мы освободим пару домишек самостоятельно. Думаю, все мы здесь люди умные, понимаем, как следует себя повести.       Старик был напуган, это ясно было видно по глазам, но держался он очень стойко, не дрожал, слова лишнего не говорил и на угрозы никак не реагировал, кроме как крепко сжатыми губами и чуть хмурым лбом. Сделав глубокий вдох, он поразмыслил над всем сказанным и по итогу кивнул. Довольный такой покорностью черноволосый мужчина убрал обратно меч в ножны и озарился приветливой широкой улыбкой.       — Я рад, что мы договорились. О, — добавил он вдруг, когда увидел в стороне тёмной лестницы какое-то движение. — Это что там? У вас есть дети или питомцы?       — Дети — те ещё питомцы, — рявкнул старик, махнув рукой в сторону лестницы, и на ней сразу скрипнула половица, точно характеризуя там наличие какого-то разумного существа.       — Значит, ребёнок? И кто же? Хэй, покажись. Не бойся, кусаться не будем.       Стоявшие и находящиеся в превосходном расположении духа остальные захватчики хором засмеялись от игривого тона своего руководителя, но скоро все с удивлением заткнулись и в раз опошлено улыбнулись, когда на лестнице, скромно ступая с опущенной головой, в полный рост появился высокий худой юноша не старше двадцати лет, а то и младше их.       Юноша казался хрупким в своих длинных одеяниях, у него была аккуратная причёска волнистых, собранных назад в хвост убором с цветком волос, крупные ладони, тем не менее с аккуратными тонкими пальцами, одно из которых прелестно украшало тёмно-серебристое колечко, и ожерелье из разных камушков, вырезанных из дерева фигурок и милых вязаных узелков, наподобие цветков. В целом он был опрятным статным молодым человеком с немного вытянутым лицом и очень опасным взглядом тёмно-зелёных глаз. Глядел он и настороженно, и враждебно, и так, словно на самом деле знал себе цену. Таким взглядом обладали многие северные омеги, разделявшие скверный характер и умения воевать и охотиться со своими мужьями. По внешнему виду последние умения парню не принадлежали, но взгляд свой он от этого не терял.       А ещё, что немаловажно, несмотря на достаточный возраст, он всё ещё был невинен, о чём свидетельствовал его чистый нераскрывшийся запах снежного ничего.       — Какую красоту тут, оказывается, прятали. Это ваш сын?       Старик ответил положительно, хоть и был крайне недоволен всем вниманием, направленным к его отпрыску.       — Своенравен и любопытен, как видите. Не получилось ему ещё мужа найти. Вы его, главное, не трогайте, что с омеги-то взять?       — Как что? — улыбнулся так, что из-под губ выглянули кончики клыков, черноволосый мужчина и в пару быстрых лёгких шагов оказался вплотную к спустившемуся чуду. Он поддел грубыми от работы пальцами его подбородок, ещё теплее и опаснее улыбнувшись от ощущения нежности его молодой кожи. — Разумеется, их девственность.       — Не позволю! — вскричал, вскочив со своего места старик. Черноволосый не дёрнулся, лишь медленно перевёл на него взгляд и коротко усмехнулся. — Вы можете приходить к нам грабить наши дома, забирать последнюю кроху еды, но вот омег наших не трогайте!       — Право сильного, — просто ответил ему черноволосый и обратно посмотрел на вздрогнувшего, но не потерявшего свою ровную осанку юношу. — Сильный берёт то, что хочет. Мы убили нескольких ваших людей, старик. Что вдруг ты так резко взбунтовался, когда речь зашла об омеге? Думаю, в тебе говорит родство с этим прекрасным ещё не сорванным цветком. Остынь, иначе окажешься среди остальных замерзающих в снегу трупов. Кстати, — он обернулся на пришедших с ним людей, ведущих себя также вседозволенно, что отражалось в том числе в их статичных позах. Нельзя было сказать определённо, что это был жестокий и скверный по нраву народ, но от происходящего он, бесспорно, получал большое наслаждение. Ведь по сути они пребывали сейчас в выигрышной позиции и ещё не считали людей этой деревни своими сородичами, несмотря на их главную цель осесть в этом месте на ближайшее время так точно. — Что с погодой?       — Вьюга завывать начала, — быстро доложил близко стоящий к окну тонко сложенный мужчина с длинным мечом на поясе и косичкой через плечо. — Хорошо бы сейчас схорониться где-нибудь. Свирепствовать будет.       — Будет, конечно, — злобно сказал старик. — Как можно не свирепствовать, глядя на бесчинства, кои вы здесь развели, а?       — Ну ты побубни ещё. Найди лучше моим людям подходящее жильё. Поздно уже. А ты идёшь со мной в твою комнату.       — Пощадите же ребёнка! Он так юн и невинен! — взревела уже жена старика, женщина ещё более кроткая, чем он сам.       — До поры до времени все мы такие. Пойдём, — мужчина кивнул на лестницу и, предупреждая, положил ладонь себе на пояс, а именно на рукоять спрятанного в ножны меча.       Юноша с непроницаемым лицом проследил глазами за этим жестом, совсем как отец поджал губы, посмотрел в сторону лестницы и без кивка, без единого слова недовольства или яркой эмоции молча направился по ней наверх, в свою комнату. Черноволосый приказал своим требовать со старика жильё и не обижать без особой надобности здешний люд, и сам отправился следом на второй этаж.       Лесенка была сделана на славу, но оказалась зауженной кверху, из-за чего было сложнее ступать. Второй этаж был тёмным, содержал всего две двери, в одну из которых они и вошли. В комнатке омеги было немного душно, в ней догорало целых три свечи. Затушив пару из них, мужчина поправил оконные ставни так, чтобы слабый холод всё же проникал в помещение. Он был отучен от теплоты, и всякую высокую температуру с трудом мог терпеть, особенно при занятиях физическим трудом. Секс он относил к той же категории.       Юноша сел на край кровати, приосанился и положил обе ладони себе на колени. Раздеваться он не спешил. Возможно, планировал заболтать своего обидчика или поступить с ним как-то более зло и как раз выдумывал для этого план. Мужчина подобного не боялся, он ленно стягивал с себя мантию из волчьей шкуры, разнеженными глазами лаская юное личико напряжённо собранного омеги.       — Вы должны понимать, что я ещё не состоял с альфой в таких отношениях, — холодно начал говорить юноша, глядя впереди себя.       Черноволосый вопросительно промычал, близко подошёл к кровати и поднял, без лишних реверансов, голову парня за подбородок вверх. Так их глаза встретились, но имели сильную разницу, и в цвете, и в скрытых эмоциях, и в банальном их положении в пространстве. Давление на себя омега выносил стойко, что заставило мужчину улыбнуться скорее кротко, чем кровожадно.       — Малыш, именно поэтому ты сейчас и здесь, со мной. Неискушённый, непорочный, без запаха. Как думаешь, чем ты будешь пахнуть? Давай проверим.       Большой палец, всё это время удерживающий подбородок юноши, соскользнул к нему на губы. Для самого юноши это стало последней каплей, он норовито фыркнул, встряхнул головой, резко вырывая её из чужой хватки.       — Я хотел потерять невинность с любимым человеком, — сказал он со всё той же гордостью и важностью.       Черноволосый усмехнулся.       — Не всем нашим планам суждено сбываться. Раздевайся. Или мне порвать на тебе одежду?       — Я принимаю Ваше на меня право. Вы захватили нашу деревню и убили наших людей. Вы сильнее меня, и потому я должен Вам подчиняться, но скажите хотя бы Ваше имя и пообещайте, что Вы не будете вести себя неподобающе грубо.       — Что Вы, только подобающе грубо. Меня зовут Арсений. Второе имя осталось в моей родной деревне вместе с разодранной медведем женой и дочкой. Я рад, что мы друг друга понимаем, и ты не будешь мне препятствовать. Постараюсь даже сделать так, чтобы тебе понравилось.       — Это вряд ли, — ещё более норовито фыркнул юноша, отведя взгляд. — Вы холодны. И, судя по Вашим словам, Вам нечего терять, раз Ваши близкие погибли столь страшной смертью.       — Оу, юное дитя, эта смерть не такая уж и страшная. Они хотя бы не замёрзли насмерть или не зачахли от голода, так что я даже рад этому. В любом случае, мы потом славно отобедали этим медведем. Во всём можно отыскать пользу. Представься, куколка, и мы начнём наконец. Хочу увидеть тебя обнажённым. У тебя такое молочное тело, совсем не видящее света, — Арсений вновь поймал лицо паренька ладонью, но на этот раз водил большим пальцем не по подбородку, а по щеке, прямо по горящему там слабому румянцу.       — Зачем Вам знать моё имя?       — Ну ты же моё знаешь. Коль тебя так тревожат правила приличия, соблюдай их. Давай, не стесняйся. Какое имя дал тебе этот старик?       — Мой отец — прекрасный человек! Да будет Вам известно. Его уважает вся деревня! Не трогайте его! Он не сопротивляется только потому, что видит в этом бо́льшую пользу. И я с ним согласен. Мы живём мирно, никого не трогаем. Зачем вам трогать нас? А раз пришли, так ведите себя достойно! Моё имя Антон, и я надеюсь, что Вы забудете его сразу, как перейдёте порог нашего дома. А сейчас делайте то грязное дело, какое хотите, и скорее проваливайте.       Сказав столь яркую речь, парень отвернул к окну голову, как бы ставя точку в этом разговоре. Удивительной красоты он не был, но его очарование, обрамляющееся таким колким характером, вызывали в Арсении самые тёмные страстные чувства. Коротко облизавшись, он перестал раздевать себя и повалил представившегося Антоном юношу на постель. От такого нехитрого действия на молодых щёчках вспыхнул яркий румянец, а глаза и губы пристыженно, но также гордо, — он без этого словно не мог, — плотно прикрылись. Арсений провёл носом по нежной коже, параллельно рукой освобождая себе доступ: отворачивая ворот его домашней длинной кофты, а скорее платья. Вдыхать девственный снег было не столь волнительно, сколько странно, а потому всё же волнительно. Лишать омегу невинности в их деревне мог любой обворожительный, не обременённый семьёй альфа, и для этого даже не требовалось вступать в брак, поэтому, только познав свой организм, напитавшись свежайшим снегом, девочки и мальчики скоро становились обладателями своих собственных ароматов. Говорили, что чем раньше омега потеряет девственность, тем лучше и для неё, и для её партнёров, ведь последние сразу смогут определить по запаху нравится им пара или нет. Только у более южных поселений было обратное правило, гласившее, что лишать девстсвенности дозволено только супругу. Что делать, если после заключения брака обнаруживалось, что запах мужу противен? Разумеется смириться или начать гулять налево, и никак иначе.       Поддавался на раздевание Антон неохотно, но и не мешал никак. Всё вертел голову, поднимаясь, пока раскрывались полы его кофты, и резко свёл ноги, когда с них исчезла нижняя одежда. Он остался в одном домашнем платье, тёплом и с остывшими признаками опрятности на нём. Арсений развернул юношу к себе спиной и поставил перед собой на колени, полы этого светлого платьица он поднял вверх. Его виду открылся нежный молочный зад, немного пухленький, с небольшим количеством вьющихся светлых волосков. Тёмная дырочка между ягодиц была крепко сомкнута и пока ещё не блестела от выделившегося секрета. Даже в такой откровенной позе с обнажённым сокровенным местом, омега всё равно старался дышать ровно и вести себя так, словно ничего серьёзного здесь не происходило, а он лишь исполнял свой долг. Арсений проверил средним пальцем, что секрет всё же стал вырабатываться, — для этого он полностью погрузил его в анальное отверстие, — и без прелюдий, быстро погоняв по члену кожицу, вошёл в него, крепко для надёжности схватив за бёдра. Антон простонал в постель, схватился пальцами за платье, став его сминать, и со всё теми же стонущими звуками попытался соскочить с члена, но в последний момент Арсений не дал ему это сделать и, как назло, токнулся в него потом во всю глубину.       — Арсений, — сквозь зубы осудительно протянул Антон, на дрожащих руках стараясь выпрямиться.       Арсений с довольной лыбой потянул его за волосы, ненароком распустив их. Заколка с цветком выпала на постель. В комнате всё ещё стояла духота. Рыжий свет от свечи ласкал только крепкую спину мужчины, некоторые отсветы падали и на лопатки омеги, придавая молочному цвету нежный топлёный тон.       — Я с тобой нежен, — опрокинул невысказанную претензию Арсений и как бы в убеждение склонился над ним, животом соприкоснувшись с тонкой поясницей, и оставил влажный след от языка под ухом Антона. Природный запах ещё не проклюнулся, но от откровенностей, что между ними происходили, образ парнишки безвозвратно менялся.       Арсения обуревало ещё более дикое желание им обладать, которому он не противился. Руки беспорядочно путешествовали по молодому упругому телу, пролезли под платье и пальцами стали крутиться вокруг напряжённых сосков. От лёгкой к ним ласки Антон тихонечко простонал себе в предплечье и разок сильно сжался всем нутром, крепко обхватив находившийся в нём член. Арсений выпрямился, провёл по нежной спине, с улыбкой заметил небольшую родинку, вокруг которой сделал круг пальцем, и опустил глаза ниже. Между бледными пышными ягодицами, прижимающимися к тёмному волосатому лобку, было видно основание крепкой венчатой плоти. Следующие движения были нарочно медленными. Арсений смотрел не отрываясь, как член входит в покорно стоящую перед ним омегу, и как он до самой головки выходит наружу, блестящий от её природного секрета. И опять. И опять.       Парнишка ничего не говорил, прятал лицо, но в слабом свете всё равно были видны его киноварные щёки и покрасневшие кончики ушей, краснота отразилась даже на шее. Немного дрожа в плечах, Антон выпрямился полностью и отвернул, опустив, голову в сторону. Он стоял как благородный рысак, участвующий в спаривании лишь по прихоти глупой природы, но никак не из-за собственной надобности, хотя за всем этим нарочитым безразличием к происходящему с ним пробивались его скромные настоящие, бурные чувства. Его тело реагировало на взрослого сильного и всё же привлекательного на внешность альфу, тем более оно ярко отвечало на само покрытие, заставляя его дышать громче обычного и со стыдом терпеть бешеный сердечный ритм в собственных ушах.       — Не бойся, я никому не скажу, что тебе понравилось. Расслабься, — прошептал, перебивая сердце, Арсений ему на ухо с самыми пошлыми и несколько издевательскими намерениями. Антон вздрогнул, коротко на него обернувшись, важно поднял голову, как бы не нуждаясь в подобных с собой ласках. Такая доступная недоступность играла с ним плохую шутку, возбуждая Арсения только больше. Он не спешил завершать секс, хотя начинал чувствовать усталость и подступающий предел ощущений, но желание растянуть удовольствие превышало низшее желание скорее излиться и заняться своими делами, отлежавшись пару минут. Торчащее молочное плечико так и вовсе сводило его с ума, заставляло сжимать домашнее платье, отбрасывая его в сторону, и грубым поцелуем скользить по нежной коже.       На какое-то время толчки практически прекратились, Арсений действовал только руками, носом и ртом, то облизывал, то покусывал. Глаза у него совсем заволоклись желанием, из-за которого он сперва и не понял, отчего так поехал крышей, что заставило его увязть в этом ледяном болоте, но вдруг мысль понимания закрутилась на краю сознания. Очистив голову, он сделал несколько глубоких освежающих вдохов и на последний вжался носом в шею омеги, практически полностью покрыв его со спины. И тогда он почувствовал запах. Родной запах козьего кипячёного молока. Но это было не пустое молоко, а с какой-то непонятной примесью, не с мёдом, но точно какой-то добавкой, которую он никак не мог различить, потому что никогда ещё раньше не ощущал ничего подобного. Это сочетание неизвестного и любимейшего напитка с самого детства активировали таившийся до этого запас сил. Чуть сбиваясь из-за вылезших клыков, Арсений прошептал ему на ухо:       — Как ты вкусно пахнешь… Я не понимаю чем, но… вкусно, — заключил он, спускаясь по шее ниже. Он водил кончиком носа по коже, как бы проверяя её, и, как делает верный охотничий пёс, раскапывая под мёрзлой землёй скрывающуюся там добычу.       Антон громко рвано дышал, совсем не двигаясь, но мышцы спины и, должно быть, остальные у него напряглись. Арсений продолжил толкаться в него, ощущал себя он теперь настолько превосходно, делая это, что ни в коем случае он не желал скорейшего завершения. Чего-то ему не хватало. Он всё толкался, слышал тихие сдерживаемые омегой стоны под собой, любовался его очаровательностью, открытостью и пошлой картиной входящей между ягодиц плоти, он мял эту молочную кожу своими крепкими обветренными ладонями, вдыхал уютный запах топлёного козьего молока и даже не ускорялся, не замедлялся, не переходил на издевательства или грубость, или излишнюю нежность, но продолжал покрывать собой, и всё не мог оторвать от него носа. А запах, точно издеваясь, наполнялся всё более чёткими тонами, принося такое же наслаждение, какое получал маленький ребёнок, замёрзший с улицы и греющийся под шкурами рядом с родителями с кружкой горячего молока.       Вылизав основание шеи до красноты, Арсений окончательно понял и принял своё желание поставить метку: затем и делал он все эти изучения, словно примеряясь, выискивая то место, куда укус лучше ляжет. И, найдя его, сверху от левой ключицы в начале шеи, он сперва коротко прикусил кожу, быстро отпустил и укусил ещё раз, основательно, протыкая её своими клыками насквозь, до крови. Антон закричал, стал брыкаться, то есть выражал естественную реакцию на боль, и так же естественно Арсений пытался его утихомирить, крепко держа его ладони в своих, его самого нанизанного на свой член, и переплетая его ноги со своими. По-хорошему, кусать лучше было повыше, в самую холку, от этого было меньше боли, но во время течки держать омегу за холку считалось обычным делом, поэтому метка на самом часто кусаемом месте казалась Арсению неправильной, он хотел разделять обычное соитие и постоянное принадлежание омеги ему. К тому же та метка скрывалась под волосами, а эта только если под одеждой. О своём хотелось кричать, чтобы все знали, к чему не нужно совать руки.       Убрав клыки, Арсений зализал следы от укуса и буквально за пару толчков кончил со слабым быстро сходящим узлом. Антон сильно дрожал под ним, по щекам текли слёзы, — не так обильно, как могли бы, — они были понятной реакцией на боль. Их Арсений вытер ладонью, поцеловал его самого под ушком и окончательно вышел из его тела. Будучи не до конца раздетым от горячности собственного организма он сильно вспотел, потому поднялся и подошёл к окну. Прислонился к холодной стене щекой. Прохладный воздух сразу стал овевать ему лицо, принося последние штрихи в умиротворённое и изнеженное после оргазма состояние.       Антон перевернулся, залез в изголовье, плотнее кутаясь в измявшееся платье. Укушенное место он накрывал рукой и странно, хоть и молча, глядел на просто стоящего у окна мужчину. Он явно о чём-то усиленно думал: от этого всё его вытянутое молодое лицо становилось волнистым и более округлым. Арсений покосился на него и довольно облизался, когда взгляд его зацепился за длинные тонкие ножки, кокетливо очаровывающе выглядывающие из-под домашнего платья. Особенно хорошо их ласкал свет от одинокой уже почти догоревшей свечи. Оторвавшись от стены, он подошёл к кровати, упал перед ней на колени и поцеловал, подведя к себе, ножки омеги, то одну, то вторую, от чего сам Антон отвернул голову, скрывая под величием появляющееся смущение.       — Арсений, — холодно сказал он, облизав коротко губы, — Вы меня… пометили? Что это значит?       — Что я захотел сделать тебя своим омегой, конечно, — с безмятежностью ответил Арсений, поднимаясь и присаживаясь к нему рядом на постель. — Мне понравился твой запах, а у нас это главное правило, по которому лучше всего заводить семью.       — Но если у меня есть молодой человек, который мне нравится?! — возмутился Антон, толкнув его ногой в бедро.       Арсений со смешком её поймал за щиколотку и покачал головой.       — Кто не успел, тот опоздал, конечно. Если у вас было взаимно, тогда он должен был тебя уже пометить, иначе какой он альфа?       — Но Вы не спрашивали моего мнения, — продолжал стоять на своём Антон. — И вообще ты.       — Как тебе угодно. К сожалению, омега не всегда может решать, кому отдавать своё сердцо. Ты попал не в те обстоятельства.       — То есть ты не изменишь своего решения? — уже как-то осторожно уточнил вдруг Антон, полностью не скрываясь заглядывая к нему в глаза. Тогда Арсений рассмотрел какой занимательный зелёно-каштановый цвет они имеют. Тем не менее он поднялся и с непреклонностью ответил:       — Нет. Не в моём характере.       Антон выдохнул. Непонятно было по этому жесту, сильно ли он был опечален или испытал какое-нибудь облегчение. Дальше он провёл несколько минут в полнейшем молчании, в основном направляя невидящий взгляд в одну точку и машинально поправляя на себе платье. Иногда он поглядывал изучающе и немного неуверенно на Арсения, решившего продолжить дышать свежим воздухом возле окна и спокойно перебирающего свою одёжку да проверяющего меч на остроту. Затем прочистил горло и негромко заинтересованно спросил:       — А чем я пахну?       Прежде чем ответить Арсений присел на край кровати, в этот раз к изножью.       — Молоком козьим точно, горячим таким, ароматным. И ещё чем-то, я не знаю этого запаха. Никогда раньше ничего такого не пробовал. Но звучит очень вкусно. Так что, принимаешь меня своим альфой?       — А у меня есть выбор? — искренне оскорблённо сказал Антон, резко дёрнув на себе платье, чтобы лучше закрыть выглядывающую плоскую грудь. — Я в любом случае вынужден подчиниться тебе. Надеюсь только, что ты будешь благоразумным мужем. Я слышал, вы решили остаться у нас в деревне, это так?       — Это так. И очень хорошо, что ты сын действующего главы деревни. Считай, переход власти будет выглядеть законно. Тебя здесь, верно, все знают и любят?       — Разумеется, — с удовольствием ответил Антон.       Арсений усмехнулся, подошёл к нему, наклонился и поцеловал его в личико, в щёчки и напоследок в губы. Антон противиться не стал, но и явного наслаждения показывать не спешил, так, поднял голову, как бы давая к ней доступ. То, насколько рьяно он отстаивал личные границы, абсолютно покорно прогибаясь под любыми изменениями судьбы, пожалуй, сильно покорили Арсения и упрочили его желание взять это создание в мужья. Он привёл свой вид в порядок и спустился вниз.       На первом этаже в гостиной комнате на диване продолжали сидеть старик со своей женой, но были там они не одни. Ещё около семи человек из нападавших на деревню продолжали стоять недалеко от порога, недовольно о чём-то беседуя с этой немолодой парой. Из-за скрипа лестницы всякие разговоры затихли. Все присутствующие посмотрели на спустившегося Арсения, свои люди почтительно кивнули ему, а родители помеченного омеги воззрились на него с неприязнью и настороженностью.       — Я слышала крики, — холодно осведомила женщина, значившаяся его матерью. Она, кстати, была весьма молода, намного моложе и красивше мужа. Черты лица у неё и фигура в целом были располагающими, припухлыми, мягкими и вечно улыбающимися, и даже грозный взгляд её не мог испортить её расположительной к себе внешности. Очень схожа в своей кротости, но нарочитым величием она была с сыном. Вероятно, от неё он и научился вести себя так прелестно, по мнению Арсения. На её подозрительно сощуренные зелёные глаза он лишь коротко улыбнулся и кивнул. Подошёл к ним ближе, вольготно расположился в соседнем кресле.       — Слух у Вас хороший. Как и сынишка, — на эту реплику оба родителя посмотрели на него со всем своим возможным чувством ненависти, однако мягкосердечное сердце смягчало эти взгляды, превращая их скорее в немного оскорблённые и сильно переживающие за судьбу своего кровного отпрыска. — Я беру его замуж.       — Простите?! — поперхнулся воздухом старик. — Это как так? Замуж? Вторглись к нам в деревню, всё у нас украли, убили наших людей, а теперь и сына моего обесчестили и заставляете за себя выдавать! Я… Я не могу пойти против Вашей воли, не в том положении, но моё сердце скоро не выдержит всех этих изменений.       С лестницы раздался слабый шум. Арсений имел непроницаемое лицо, с ним же он обернулся на звук. На ступенях никого не было, а если кто и был, то скрывался в тени. На лицо мужчины вдруг легла невидимая ткань доброжелательности. До его рецепторов тогда как раз донёсся тёплый аромат молока с всё ещё непонятной ему, но уже сильно любимой добавкой.       — Опять подслушиваешь? Выходи, нечего там прятаться, — сказал он с удивительной для него самой, но приятной нежностью.       Из тени вышел Антон. Он очень плохо прибрал себя после секса, поэтому волнистые длинные его волосы были нестройно перекинуты через плечо, с другого его плеча сползало домашнее светлое платье, пребывающее в ужасном виде, всё оно было смято, перекошено, видно было, что он толком не поправил его на себе, когда поскорее направился следом подслушивать. Яркий красный, уже налившийся немного лиловым и багровым цветом след от укуса очень красноречиво располагался над его ключицей. Всё в нём свидетельствовало о недавнем погружении в пошлость.       Но это обычные описания одежды. Арсений, да и другие альфы точно, ясно видели, как ещё недавнее прелестное создание, аккуратное и невинное, теперь стало по-домашнему неряшливым, от того ещё более очаровательным, и теперь он заставлял противоположный пол вожделеть себя с ещё большей силой, вожделеть и оберегать, покрывать, прижимая к себе, расцеловывая и кусая. Тепло в душе Арсения разлилось повсеместно, но с ним пришла ещё ревность за то, что остальные видят его омегу в столь непотребном виде и гордость за то, что у него вышло заполучить себе столь драгоценный трофей.       — Боже, Антош, как ты выглядишь, — с волнением и осуждением сказала ему матушка. — Где твой чудесный убор?       Антон пригладил свои волосы, пожал плечами и, сперва явно коротко смутившись, вдруг расцвёл так, будто был в своём абсолютном праве и прекрасно был в этом осведомлён. Он выпрямился, точно устраивающая бал королева, лёгким и чарующе плавным, хоть и быстрым, движением руки поправил на себе платье, слегка прикрыв метку, и присел на подлокотник кресла. Арсений не смог сдержать руки, положил её на перекинувшуюся через другую длинную ножку. Она очень соблазнительно выглядывала из-под платья, приковывая к себе взгляды всех альф. Его ноги и пока он стоял прекрасно дополняли образ вожделенного омеги, но когда на них переходил весь акцент, когда их прикрывала нежная светлая ткань, глаз сложно было отвести от них, ближе к паху зарождалось тёмное тепло. У Арсения дёрнулся не так давно излившийся член, головкой упёрся в штаны, запульсировал от одних лишь мимолётно возникших картинок омежьего лона, мягкой задницы, милых плечиков и согнутых ножек, коленками упирающимися в кровать или, быть может, лежащих на сильных плечах и жадно ласкаемыех тогда губами.       Арсений простил ему непотребный вид, не стал за него ругать, только самостоятельно поправил платье, чтобы оно получше прикрывало тело, и посмотрел на его родителей.       — Не стоит сильно переживать, — вернулся он к недавнему разговору. — Вы уже не молоды, это правда, так не тревожьтесь понапрасну лишний раз. Я не обижу вашего сына. Мне он мил, к тому же он сам прекрасно склоняется перед всеми невзгодами.       — Всё из-за молодости. Чудесный возраст, когда любые невзгоды нипочём. Но сами же понимаете, для сына мне хочется всего самого лучшего. Я своё уже пожил. А он такой у меня славный, конечно, но злой человек обидит, а он ничего и не ответит.       — Зато как холодно посмотрит, — усмехнулся Арсений, но сделался серьёзнее, когда оба родителя посмотрели на него своими самыми недовольными и несчастными взглядами. — Как я уже говорил, обижать вашего славного сынишку у меня в планах нет. Думаю, он достаточно кроткий, чтобы не выводить меня в опасные для себя моменты. Хотел бы обговорить с вами свадьбу, но сперва вынужден уточнить. Вы какого лешего ещё здесь? — мужчина выразительно выгнул брови, глядя на своих подопечных.       — Нам не могут найти нормальное место!       — Я уже повторял, что это нормальные места! Если вам не нравится, ночуйте в сарае со скотом, но мне больше нечего вам предложить!       Арсений кивнул и продолжил свои расспросы по поводу крова для новоприбывших, сам он точно определился с местом жительства, в этом же домишке и останется, а вот остальным ему пришлось около часа искать подходящее жильё, и то, для большинства на одну ночь. Но он уже сошёлся со стариком, что полностью выгонять местных из их жилищ они не будут, чтобы не злить их лишний раз. Присутствие омеги рядом сильно его размягчало. Догадавшись об этом, он спровадил Антона спать, но его запах продолжал навязчиво щекотать рецепторы. Возможно, негодец опять подслушивал, только делал это осторожнее, а возможно, одежда пропиталась его секретом, и так сводяще с ума ярко пахла именно она. В любом случае воинствующий настрой и резкие решения подобрать власть под себя, ни с кем не считаясь, пропадали, толком не успев развиться. Радовало одно, что его собственным приказом, выданным главой их деревни, было условие захвата территории и сохранение на ней полного контроля, так что со своей прямой задачей он точно справился.       

ᓚᘏᗢ

             День свадьбы сделали буквально следующим же. Местные только успели схоронить семерых погибших альф, как им пришлось идти на праздничное мероприятие. Мало кто был этому рад, к тому же все понимали вынужденость таких стремительных перемен, и все, как один, сочувствовали Антону. Исключения, разумеется, были, но не потому что не любили сына главы деревни, а потому что сами питали к омеге любовные чувства и надеялись самолично лишить его девственности и довести до алтаря. Эти люди, вернее альфы, были настроены максимально враждебно, а о недавнем на них нападении говорили со спесью, всё мечтали одолеть нападавших так, при свете дня, отомстив в том числе и за убитых. Только более взрослое поколение к новой власти отнеслось лояльно.       «Не режут, как скот, и ладно», говорили они со знанием дела. Так думали отнюдь не только старики, но они не боялись выражать своё мнение и были в нём убеждены, тогда как более молодые люди принимали все извратности судьбы, но в душе сильно тосковали о лучшей жизни и том, чтобы умершие воскресли, а несчастные не страдали.       — Мне нравится мирность вашей деревни. Вы очень легко и быстро сдаётесь.       — Это наше преимущество, безусловно, — соглашался старик, разглядывая своих односельчан. — Только если не нападут совсем злые люди, вожделеющие кровь и насилие. С вами-то понятно. И раньше из ваших деревень приходили. Несколько человек для страха убили, и ушли, еду забрав. А вот возле моря, далеко-далеко от нас, хотя, всего в две деревни, такие, весьма крупные, напали с юга. Так там такую бойню устроили, а главное, что зазря всё это. Народ там тоже сразу сдался, всё добро им своё отдали, золото, украшения, ресурсы любые, какие они затребовали, продовольствие, а они всё равно, ох… — старик покачал головой, снял с головы тёплую шапку, прижал её к груди со вздохом и надел обратно. — С севера к нам всегда подобрее люди приходят. Свойские. С вами сподручнее.       — Да и у нас не без урода. Совсем уж на севере, в сплошных снегах, народ одичалый. Они на крупного зверя в одиночку кидаются с одним топором небольшим. И выживают, и убивают. Жестокие. Воевали с ними не так давно. Хотя, должное им стоит отдать, стариков и детей не трогали. Хотя над некоторыми омегами нашими поиздевались. Но у нас и омеги в основном не промах, дадут сдачи.       — Поэтому ищете среди наших?       От старика больше не исходило вчерашней агрессии. Он перешёл в весьма добродушное состояние и спрашивал как интересующийся собеседник, большой любитель сплетен, а не как оскорблённый отец.       — Моих близких загрыз дикий зверь. Я не планировал так скоро вступать в брак с другой омегой, но, честно признаюсь, запах Вашего сына меня покорил, отец. Не знаете случайно, какая примесь к нему добавлена?       — Я, честно говоря, не знал об этом, но ночью мне великодушно ответила жена, — охотно стал делиться старик, склоняясь ближе к Арсению, словно слух какой важный собирается раскрывать. Арсений в свою очередь тоже немного склонился, ему было искренне интересно, чем же таким заморским пах его избранник. Как раз с заморским он подметил верно, потому что старик дальше сказал: — Специя такая, из далёких тёплых мест. Не у нас произрастает точно. Ходят тут иногда торговцы, вот и притащили немного, год назад, наверное, пряности этой. Говорит, зовётся она корицей.       — Корицей? Корица, значит? Словно деревце ласково обозвали.       — Верно-верно. Очень занимательная специя, но редчайшая в наших с вами краях. Прям знак такой судьбоносный свыше, что Антошенька наш пахнет именно так. Редчайшей души дитя. Берегите его, прошу Вас Арсений. Прошу тебя, как его отец. Люблю его всем своим отцовским сердцем, веришь мне?       — Верю, отец. Ещё я подумал, что в деревне ты лучше дела знаешь, поэтому предлагаю тебе продолжать главой деревни быть. А я у тебя пока поучусь немного, да голову отпущу, а то сын твой мне за один вечер её задурманил так, что думать сложно.       — Очарование омег оно такое, — горделиво ответил старик, поглаживая длинную свою бороду.       В этот момент показался сам виновник. Омеги деревни во главе с матерью разодели его для свадьбы очень нарядно. Он светился в куцем солнечном сиянии, блистал разными зеркальными украшениями и ещё больше влюблял остальных своей кроткой знающей улыбкой. Арсению эта строгость, легко ложащаяся на кроткий характер, импонировала до безумия, и внешний вид его молодого избранника ласкал сердце. От своих земляков он уже успел услышать несколько околоязвительных реплик за столь быстрое обручение с первой же вставшей на пути омегой, но его авторитет имел достаточный уровень, чтобы не отвечая ни на одну нападку, они сами прекратили существовать. Так и произошло в тот же самый день. Одеяние Антона казалось лёгким, нежным, но делало его статную фигуру ещё более важной, истинно величавой. Виной тому был вес всего на него надетого. Сорочка, шубёнка, плащ, тяжёлые камни и металлы. Но он не показывал своей усталости или того, что в костюмах было душно, и эта стойкость вызывала в Арсении уважение.       — Ты чудесно выглядишь, — сказал Арсений, подойдя к нему, взяв за руку и оставив на ладони с тыльной её стороны целомудренный поцелуй.       — А ты едва ли приоделся, — ответил Антон, отвернув личико в сторону. Там он встретился взглядом с каким-то молодым альфой, его односельчанином, с интересом, горящими глазами, за ним наблюдающим. Тогда он вновь вернул взгляд на своего скорого мужа, но уже немного нахмуренный упавшей на него тяжёлой мыслью.       — Я здесь всего второй день, не будь ко мне так суров. Где бы я успел отыскать одежду?       — Мне её за день и сшили. С самого утра старались. Тебе нравится?       — Помнится, я тебя уже хвалил за внешний вид. Тебе нравится внимание альфы? — со смешком спросил Арсений, приобняв его за талию и приблизившись почти вплотную.       — Какому человеку не нравится, когда им восхищаются? Ты, например, красив на лицо и у тебя хорошая фигура. Жаль только не в меру дерзкий, — с последними словами Антон отодвинул его от себя, плавно, точно в танце, извернувшись от этого недообъятия.       — Не считаю эту свою черту плохой. Скажи лучше, солнце моё, что это за молодой парень, смотрящий на тебя с таким вожделением, а на меня с такой ненавистью?       — Мне казалось, ты не глупый человек, — недовольный затронутой темой ответил омега, скосив на предмет их разговора глаза. — Он ухаживал за мною долгое время. Честно говоря, среди всех, он мне импонировал больше остальных, но я отчего-то даже рад, что судьба захотела иначе.       — Лестно слышать. Ты готов к церемонии? Не смотри на меня так. Внешне готов, но душой? Воспринимаешь меня своим мужем?       — Прошёл всего день с нашей первой встречи, если он вообще прошёл. Как ты думаешь? Ты всё-таки глупый, но я это поправлю.       Арсений усмехнулся, в его прозрачных глазах появилось больше глубоких тёмных оттенков, веселящихся от таких слов омеги и явно готовых не повиноваться её наивным планам. Антон отвернулся от него, несильно сжав губы, и оказалось, что немного покраснел. Он показывал свой напор и смущался этому так непостоянно, скоро и робко, несмотря на смелость в целом произносить подобные слова, что Арсению по-прежнему не хотелось его ругать за столь дерзкое отношение к себе.       — С мужем нужно быть ласковее, — своим самым ласковым голосом сказал Арсений ему на ухо, решив отправиться к алтарю и скорее начинать их свадьбу.       — Только если в постели, — оскорблённо пробормотал Антон, от чего спустя секунд десять залился ещё большею краской, чем от прежних своих реплик. Стремясь спрятать себя и вернуть привычное самообладание, он резко стал поправлять свой свадебный костюм и тоже двинулся к алтарю. Его лёгкая нервозность, выражающаяся в таких мелочах, людьми воспринималась однозначно сочувственно. Они продолжали думать, что он идёт на великую жертву, вступая в этот брак.       Однако в ожидании начала он ни взглядом, ни словом не высказал упрёк и неудовольствие своим будущим мужем, наоборот, держался с ним по-странному мягко. Часто не мог смотреть в глаза, неконтролируемо коротко улыбался, начинал вдруг облизывать губы изнутри, мял шерсть от мантии на себе и скоро её оправлял, как будто не понимал, от чего она успела так взбиться. С остальными же, и родителями, и просто знакомыми, он вёл себя куда спокойнее. У него пропадала нервозность, удерживаемая осанка становилась абсолютно естественной, а взгляды, как раньше, говорили о полнейшей кротости и стойкости его характера.       Перед тем, как отвечающий за венчание человек в их деревне встал между ним и Арсением, Антон выдал своё трепетание перед скорым событием быстрым глубоким дыханием и беспокойно скачущими с точки на точку глазами. Подбежавшая к нему дворовая собака немного убрала это напряжение. Он погладил её между ушей, вдохнул более выверено и с лёгкой серьёзной улыбкой встал ровно напротив Арсения, казалось бы, не испытывающего совершенно никакого беспокойства.       Когда венчающий проговорил клятву и попросил пару скрепить её поцелуем, пришедшие жители деревни, а они собрались чуть ли не всем составом, единовременно замерли, перестав дышать. По крайней мере так казалось наблюдающему со стороны. Да и пришедшие буквально вчера в ночи иноземцы тоже перестали двигаться, очарованные общей атмосферой важности и неотвратимости сего события. Арсений первым сделал шаг навстречу, коснулся губ Антона своими, после чего накрыл ладонью его щёку, а с ней и ухо, чтобы было ещё удобнее целоваться, и впервые вторгся в его рот языком. Кончиками пальцев Арсений почувствовал пробежавших по его супругу мурашек. Проскользив губами от его губ к уху, он прошептал:       — Это всё хорошо, но у нас на свадьбу целуют по-другому.       Пока раздавались хлопки и поздравительные выкрики, чоканье, хруст и свист, Арсений оголил омеге ворот, демонстрируя всем поставленную им вчера метку. Цвет у неё был уже очень насыщенный, тёмно-лиловый. Новый поцелуй пришёлся именно на след от клыков, затем всю раненую кожу он прикусил и во рту зализал языком. Антон не сдержал короткого выпущенного сквозь сомкнутые зубы стона. Ладонь со щеки переместилась уже на затылок. Оттянув голову за волосы назад, Арсений получил полновластный доступ к шее, по которой сразу же размашисто провёл языком, нарочно задевая её в процессе вылезшими клыками. И только после этого он вернулся к губам, сразу же, без целомудренных лобызаний, глубоко вторгаясь в рот Антона, вынуждая его язык в ответную хоть как-то извиваться, идти навстречу и по итогу поцарапаться краями об острые кончики клыков.       После разорванного поцелуя, Арсений довольно облизался и кулаком вытер себе губы. Доброжелательный свист своих земляков он услышал тут же, они громче других радовались такой неприличной, как прошептало несколько стариков, страсти. Всё потому что у них в деревне были приняты именно такие обмены клятвами. Антон же, не ожидавший такого напора, тем более прилюдного, жутко покраснел и пытался отдышаться, не зная, куда деть своё перепуганное, но уже немного поплывшие лицо. В итоге он смотрел куда-то между мужем и венчающим их человеком до полного прихода себя в привычное состояние.       — Подобное ведь для дома, — прошептал Антон, когда они отошли от алтаря, чтобы разделить трапезу с остальными.       Арсений, чтобы лучше слышать, наклонился к нему, а на слова коротко усмехнулся.       — Первая брачная ночь — достояние общественности. Альфа один раз показывает полное своё право на омегу, после чего это становится исключительно их дело, и все приставания к омеге будут считаться уже грубостью.       — Для этого необязательно же вести себя так откровенно на людях… погоди, что ты сказал? Первая брачная ночь? В каком это смысле? Уж не собираешься ли ты меня прилюдно покрывать? — в ужасе спросил Антон, резко останавливаясь на полпути.       — Что ты, солнце моё, расслабься. Новобрачные уходят под пожелания горячей ночи к себе, и по-хорошему, их стоны должны хотя бы в первое время быть настолько громкими, чтобы услышали все пирующие.       — У вас дурные обычаи, — осведомил его Антон, поправляя на себе украшения и вздёрнутый ворот одёжки. — Я не хочу, чтобы остальные, тем более родители, слышали мои стоны.       — Главное, чтобы их слышали претендующие на тебя альфы, — подмигнул Арсений.       — Никто на меня не претендует! Они не будут претендовать на замужнюю омегу. Они живут по совести, между прочим.       — Совесть и подкреплять чем-то вещественным надо. Не бойся. Главное этим вечером будет не то, что снаружи спальни, а то, что происходит внутри неё. Как жаль, что я не смогу повторно лишить тебя девственности, и вновь, как в первый раз, почувствовать твой чудесный аромат. Он так меня согревает, знал бы ты. Совсем плохо на меня влияет, и мне это нравится.       — Для подобного тебе не нужно было растлевать меня вчера, — с гордо поднятой головой ответил Антон, сразу принявшись отходить к своим родителям.       Организовать пышную свадьбу в столь короткий срок закономерно не получилось, поэтому особого изобилия закусок на столах, пышных украшений в месте поведения и изысканных нарядов на гостях не наблюдалось. К тому же и сам праздник имел характер неестественный, отвращая местных праздновать его искренне, с улыбками на лицах и беззаботными играми, как обычно бывало во время других свадеб. Отпечаток ненатурально происходящего ложился и на плечи Антона. Он, воспитанный безупречной по тем меркам омегой, замуж выходил и не по любви, и не по расчёту, а по стечению обстоятельств за незнакомого ему человека, притом не из их деревни, да даже не их взглядов. Некоторые религиозные воззрения, бытовые и нравственные сильно отличались у двух деревень, несмотря на кажущееся соседство и их обоюдно северное расположение. В те времена подобная неоднородность была заметна и воспринималась обычно, хоть и не могла не вызывать пустых суждений и настоящих осуждений чужой жизни, не прямо в глаза, но за спиной так точно. Люди жили на одной территории часто вынужденно, какой-нибудь разбойник мог спокойно поселиться в какой-то удалённой деревушке, в самом её конце, и с ним тоже мирились, ведь не развита была даже лёгкая система охраны, что уж говорить о какой-то гвардии, защищавшей порядок граждан — такая роскошь присутствовала только в крупных городах при замках и нацелена была на обеспеченные слои населения, в основном она защищала интересы королевской семьи. Поэтому бесчинством с вынужденным браком было никого не удивить, смешение крови, религии, нравов, растление, — как говорили в этой деревушке, — покоя носили характер строгой обыденности и принимались без особого отпора, что уж говорить про хиленькие селения наподобие этого.       Ближе к вечеру Арсений отослал гонца к своему предводителю и на самом-то деле хорошему приятелю, где коротко делился всеми новостями и планами на ближайшее время. Он пока не знал точно с чего начинать укрепление деревни — велеть построить на участках заборы, одним толстым окружить всю причастную к ним местность, сделать смотрительные вышки или нечто другое. В его практике подобная сокрытая в лесу деревня была первой, и он понятия не имел, как лучше всего её укрыть от посторонних глаз и укрепить, защитив от вражеских налётов. В записке он в том числе нуждался в совете и просил с ним не затягивать.       А пока письмо было в дороге, солнце стало опускаться, и теперь едва пробивалось сквозь чащу. Высокие деревья наподобие сосен укрывали жителей от света своей густой да и реденькой кроной сверху, а более низкие, ветвистые и кустистые — по бокам, создавая непроницаемый купол, в котором рано наступала ночь и поздно утро. Празднование свадьбы закруглялось, Арсений взял Антона под руку и повёл в дом. Всё такой же деревянный, кривенький, прекрасно подходящий к антуражу вокруг, буквально идеально влитой, точно то было его место всегда, всю жизнь, и ему же предстояло находиться там ещё сотни лет в таком же полуразваленном, от того ещё более натуральном виде. Он подмигивал закрытыми прорезями для окон, кряхтел покатой крышей и кашлял скрипучей дверью, но свои домашние обязанности исправно исполнял, защищая людей от лютых холодов, дождей или метелей. Топился он только плоховато, камин в нём был побитый, забитый и изначально плохо сделанный, из-за чего на втором этаже часто стояла духота и вонь от гари, а на первом было прохладно, порой не лучше, чем снаружи.       Так как в отсутствие хозяев домишко не топился, никакой духоты в комнате омеги не было, наоборот, в ней было зябко. Арсений зажёг несколько свечей и оставшийся со вчера огарок, отложил на хорошо сделанный деревянный стул всю свою амуницию и разделся, оставив на себе одну лишь согревающую шкуру. Антон раздевался охотно, у него из-за пазухи вывалил пар, тяжёлые украшения упали рядом с ним на кровать с громким перезвоном, и даже по звуку этому можно было понять их немалый вес. Нижнюю одежду, состоящую из плотной светлой рубахи практически до колен он снимать не стал, отодвинулся по кровати к изголовью и накрыл ноги толстым одеялом.       — У нас опять будет секс?       На этот нарочито небрежный, а по тому и очень осторожный вопрос Арсений сперва не ответил, одарил только Антона коротким весёлым взглядом, докончил свои раздевания и, коленом уперевшись в постель, скинул на пол все мешающиеся украшения одним размашистым движением руки, пока подбирался к нему ближе, остановил ладонь возле лица, но всё же накрыл его щёку. Горячую и нежную, гладкую, из-за утреннего бритья.       — Нужно закрепить вчерашний эффект, не считаешь? — прошептал он с улыбкой, недалеко от чужих замеревшими чуть приоткрытыми губ.       — Твои нравы… — через себя проговорил Антон, немного отстраняясь, — весьма отталкивающие.       — Очень даже притягательные, — не согласился Арсений, сразу по завершении слов забирая его в поцелуй.       Антон отвечал, робко, но отвечал, стараясь делать это размеренно и целомудренно, что, пожалуй, только больше раззадоривало Арсения ввести как можно глубже в него язык и начать водить руками по его телу, заводить их под рубашку, мять бока, сжимать рёбра и большими пальцами то невесомо гладить, то сильнее надавливать на уже вставшие соски. Антон мычал в поцелуй, как птица в клетке, пробуя освободиться, слабыми крыльями он отпихивал его грудь и плечи, пытался извернуть голову, уйдя от столь глубокого и дерзкого в себя проникновения, но Арсений, забавляясь, накрывал его лишь сильнее, крепче держась за него и кровать, чтобы толком не шататься от этих слабых смехотворных ударов.       — Ты меня обнажаешь до гола, — осудительно прошептал Антон, отворачивая личико, стоило им перестать целоваться. Взгляд у него был скорее потерянный, чем недовольный, а щёки во всю раскалились.       — Навязанное вам целомудрие такое скучное, — поделился Арсений тягучим голосом, медленно сползая ладонями по животу до бёдер. Он развёл их, от чего Антон шумно сглотнул, и опоясался ими, скрестив их в области щиколоток за собой. — Но забавное. Это всё западное веяние. Чванливое и снобское. Север всегда славился горячим темпераментом, только он согревает в зимнюю стужу. Так что нечего брать то, что нам не близко у других народов. Ещё не так давно в ваших деревнях были повсеместно распространены оргии, голые гуляния и тому подобное. А теперь что? А теперь ты краснеешь от одного поцелуя. Хорошо, что где-то ещё помнят традиции.       — Как я и говорил, у нас разное мировоззрение…       — Да. И тебе, как омеге, стоит считаться с моим, — прорычал Арсений ему прямо в лицо, в то же время сжимая его сочные ягодицы и пальцами пробираясь в увлажнившийся между ними проход.       Свою незавидную долю Антон прекрасно знал и исполнял, хоть и не оставил потаённого желания переучить мужа под себя: всё же, а он был слишком своенравным, как и полагалось быть северным людям, что только больше воспаляло в груди Арсения страсть к нему. Но быстро раскрепощаться у него не выходило, поэтому каждое резкое и на первый взгляд грубое движение сопровождалось ойком, мычанием, выразительным коротким стоном, который Антон всеми силами старался сдержать, крепко сжимая губы.       Когда вместо пальцев к предвкушающе сжимающейся дырочке анального прохода прилегла головка, а затем и вошла, начав заметно растягивать мышцы, Антон коротко простонал, хотя звук был ближе к писку, и интуитивно обхватил мужа за плечи, прижимаясь к нему и тем самым склоняя его ближе к себе. Арсений упёр руки по стороны от его головы и вновь глубоко поцеловал. От этого навязчивого поцелуя деться было некуда, и Антон послушно отвечал, не следя за дыханием, из-за чего скоро ему банально стало не хватать воздуха. Приводящие в чувства вдохи ему не давали сделать размашистые толчки, во время которых член практически полностью покидал его лоно и обратно входил до самых яиц. Эти действия выбивали из него только очередной выдох, совершенно не помогающий восстановить самообладание.       — Арсений… — попытался то ли на жалость надавить, то ли вежливо попросить быть помягче Антон, но после ответа на очередной бойкий поцелуй ему пришлось только покорно поднять голову, чтобы переместившийся ниже Арсений смог без всякого труда вылизывать ему шею, чуть царапая, нарочно, разумеется, нежную быстро краснеющую кожу своими клыками.       Отстранившись, Арсений закинул его длинные ноги себе на плечи, в очередной раз ими чаруясь. Вблизи на них заметнее были волосы, из-за тёмной местности совсем не выцветшие на солнце, однако довольно светлые и мягкие от природы, но и от них был особый шарм, пробивающий Арсения на страстные поцелуи в коленки, икры и бездумное, непрекращающееся лапание его у основания бёдер, с их внутренней стороны, совсем близко к паху, или наоборот, у щиколоток и крупной ступни, пальчики которой поднимались вверх, словно дразня, прося пересчитать каждый и не понимая, почему они ещё все не целованные? Этого же не понимала и торчащая кость щиколотки. Абсолютно им подвластный, Арсений старался зацеловать его ноги целиком, а что не успевал, то в утешение гладил и чуть сжимал, часто он забывался толкаться, но в какой-то момент возбуждение слишком задурило ему голову, он отстал наконец от бедных, хоть и по прежнему привлекательных для него конечностей, упёрся руками в кровать и принялся долбиться в него в быстром ненасытном ритме, лишь бы скорее довести себя до грани. Антон чуть дрожал, обнял его и руками, и ногами, пальцами сначала случайно, а потом как будто намеренно начав царапать ему напряжённые лопатки. От рисования воздушных линий вдоль и поперёк, и вокруг хребта его отвлёк Арсений, склонившийся опять над шейкой, словно волк над своей честно пойманной добычей. Засос и последовавший за ним укус дал ему самому сигнал переворачивать уже омегу в привычную для себя позу и заканчивать акт.       Антон не ожидал резкой остановки, от удивления он ахнул, распахнув глаза. Перевернувшись на живот, он немного сжался, ощутив вчерашний трепет, и с ещё большими чувствами был поставлен в собачью позу. Как кот сжимает кошке холку, Арсений зубами вцепился ему в переход с шеи к спине, клыками зафиксировав одну позу, и стал коротко быстро толкаться бёдрами, толком не покидая горячего тесного лона, и не покидал бы его ещё долго, но член налился до небольшого узла и привычно застрял, чтобы излиться, заблокировав возможность семени вытечь наружу. Пока он опадал, а так как организм не пребывал в состоянии гона, происходило это довольно стремительно, Антон содрогался под ним плечами, кусал, мыча и постанывая, губы и в каком-то беспамятстве то пытался свести ноги, то разводил их шире, из-за чего двигался бёдрами, вынуждая налитый до предела с узлом под головкой член порой проталкиваться глубже или немного выходить, раздражая тем самым чувствительные стеночки. Весь испачканный в омежьем секрете и на головку в собственном семени, Арсений вышел из него и полностью удовлетворённый упал рядом на кровать, сразу же накидывая себе на ноги одеяло. Антон рухнул возле его плеча, уткнувшись в него носом, и продолжал пару минут мелко подрагивать, беспокойно ёрзая на месте, то сводя бёдра вместе, то, словно в бреду, раскрывая их, но сразу же резко схлопывая обратно. Пах у него был перепачкан омежьим более густым и светлым семенем. Арсений лениво положил ему на задницу ладонь, провёл к ложбинке и проник между ягодиц к дырочке. Она продолжала пульсировать, раскрываясь и закрываясь, и очень легко впускала в скользкий проход толкнувшийся на пробу средний палец. Антон машинально дёрнулся и вдруг несильно укусил Арсения за плечо, чем вызвал у последнего смешок.       — Главный претендующий на тебя альфа стоны услышал, так что считаю брачную ночь успешно завершённой, — прошептал Арсений на ухо Антону, подтаскивая его ближе к себе и тоже накрывая одеялом.       — Глупый и беспардонный, — пробормотал ему в плечо Антон, удобнее устраиваясь. — И горячий. У тебя такая крепкая горячая грудь, — с плохо скрываемым восхищением сказал он, проведя по названной ладонью.       — Рад, что тебе нравится, корица. А теперь спи. Завтра насыщенный день. Надо ещё решать, что с деревней делать.       Последнее, о чём хочется сказать, так это об использованном слове «корица». Всё ещё не относя это напрямую к виду дереву, Арсений употребил это скорее как уменьшительно-ласкательное к слову «кора», и именно так, тоже только от матери зная об этой специи, его воспринял Антон.