Председатель

Дождь, хлеставший целый день, унялся только к вечеру, оставив после себя такую непролазную грязь, что сапоги у нее приходилось отвоевывать, как Крым у Врангеля – долго, упорно и с большими потерями. Эдриан по пути к дому председателя уже успел растерять все подходящие случаю выражения, а заодно и всякое желание вообще идти в гости. Камнем навалилась усталость. День выдался какой-то бестолковый, причем с самого утра. Краса и гордость колхоза – новенький СТЗ-1 закапризничал, вместо привычного громогласного урчания выдал что-то совершенно невозможное, чихнул и остановился, так и не доехав до ворот сарая, который на селе важно именовали МТС. Зарядивший ливень в любом случае помешал бы пахоте – увязни трактор в грязи, и вытягивать этого бегемота пришлось бы всей округой, но на душе у Эдриана скреблись кошки. Машина была на его совести, и следил он за ней на эту самую совесть. Весь день при тусклом свете керосинок копался в железных внутренностях, проверил каждый цилиндр и поршень, но так и не сумел найти причину поломки. К вечеру, когда глаза уже болели от напряжения, в сарай заглянула маленькая белокурая Дашенька и тоненьким голосом передала, что дядя Саша зовет в гости. Эдриан устало улыбнулся и принял из рук девочки бережно, как ребенка, закутанную в полотенце крынку с еще теплым молоком. Выхлебал одним махом, поблагодарил. Потянулся было погладить девочку по льняным волосам, но вовремя остановил черную после возни с трактором руку. Даша улыбнулась в ответ, строго приказала не забыть зайти к дяде Саше и убежала вприпрыжку. Эдриан проводил девочку печальной улыбкой. Хорошая она была, Дашутка. Смышленая, шустрая, а уж как звонко пела, будто соловей заливался, а ведь всего девять лет. Девять лет… Старшенькой тоже было бы сейчас девять… Эдриан тряхнул коротко остриженной головой, стукнул трактор ладонью по гладкому выкрашенному в серый корпусу, как старого друга по плечу, и тихо спросил: −Что же у тебя болит, братец? Расскажи, помогу, чем смогу. «Сталинец» молчал, как проклятый, и от этого на душе становилось еще муторнее. Идти с таким настроением в гости, да еще к товарищу председателю, было уж как-то совсем не по-людски. Не идти – тоже не лучше. Потому Эдриан сложил инструменты, сполоснул руки под прибитым к стене рукомойником, поправил кожух и запер сарай. Дождь разогнал всех по домам. Даже собаки не лаяли. Вечер, придавленный тяжелыми свинцово-серыми тучами, спускался стремительно. Сильно пахло мокрой землей и откуда-то, едва уловимо, хлебом. Между тучевыми громадами изредка показывался желтый бок луны. Невольно припомнилось высокое, немыслимо высокое, крымское небо, раскинувшееся над влажной после дождя степью. Совсем не такое, как дома. Память злокозненно обожгла Эдриана черной, как деготь, и ледяной, как смерть, водой Сиваша. Это небо и эта вода до сих пор иногда снились. Дом председателя стоял чуть в стороне от других, хотя и считался по улице Ленина – главной в селе. Эдриану подумалось, что и сам Александр Сергеевич на его памяти тоже всегда стоял чуть в стороне от остальных. Хотя и исхитрялся невероятным образом ладить с каждым. И все-таки эта едва заметная отстраненность с головой выдавала в нем пришлого. Такого же, как и сам Эдриан. Собаки Александр Сергеевич не держал, и калитка у него запиралась только на один крючок, который легко было достать с улицы, перегнувшись через ладно обшитые железом доски. Эдриан вошел в чисто прибранный двор, поднялся по ступенькам крылечка и постучал. Изнутри ему ответили громким мяуканьем, и дверь сама собой открылась, вкрадчиво скрипнув. Огромный, черный, как уголь, котище, сверкнул на гостя тускло-желтыми, как две луны, глазами и мягко вытек наружу, умудрившись не задеть пушистым боком грязные сапоги. Муркнул что-то и исчез в сгущавшейся темноте. −Эдриан, ты? – спросили из комнаты голосом Александра Сергеевича. −Я. – отозвался Эдриан, стаскивая в сенях эти проклятые сапоги. Дом председателя встретил густым запахом щей и каким-то трудно объяснимым, почти позабытым за давностью лет, чувством. Стоявшие на столе и подоконнике керосинки света давали достаточно, но все равно не могли разогнать поселившийся по углам мрак. И все же здесь было уютно. Уютно и тепло, как будто и правда дома. Если бы только Эдриан знал, где теперь его дом. Александр Сергеевич с приветливой улыбкой обернулся от печи, кивнул гостю и принялся ловко и быстро накрывать на стол. −Как там наш красавец? – выставляя чугунок посыпанной зеленью картошки, спросил председатель. – Совсем плох? −Мотор в порядке. – Эдриан, успевший усвоить, что под руку хозяину лучше не лезть, опустился на край лавки. – Остальное вроде бы тоже. Может, конечно, с керосином что-то… Надо будет утром слить баки и налить другого. −Утро вечера мудренее. – согласно кивнул Александр Сергеевич. – А пока составь мне компанию, будь ласков. Эдриан опустил голову, разглядывая очутившуюся перед ним миску щей. «Будь ласков»… Товарищ председатель очень любил так говорить. Только – мерещилось Эдриану или нет – но всегда казалось, что ему Александр Сергеевич говорит это как-то по-особенному. −Спасибо. – негромко отозвался Эдриан, вспоминая свой неприветливый угол и остатки холодной картошки, призванной на роль ужина. Александр опустился по другую сторону стола, и свет керосинки упал ему на лицо. На улице товарищ председатель никогда не появлялся без своей неизменной сдвинутой набок черной фуражки, из-под которой щегольски выбивались крупные золотисто-русые кудри, закрывавшие левый глаз и щеку. Только-только приехав сюда, Эдриан не сразу понял и принял, почему председатель колхоза носит совершенно невозможные длинные кудри, спускавшиеся почти до плеч. Да еще и так странно зачесав их на половину острого, волевого, по-своему красивого лица. Потом он все-таки доглядел… Длинный светлый рубец спускался ото лба, пересекал неподвижный незрячий левый глаз и заканчивался на середине щеки. Кожа вокруг рубца была морщинистой, как смятая бумага. Рассеченная пополам бровь так и не срослась. Эдриан тогда с трудом подавил острый, едкий приступ злобы. Всё война, всё она, проклятая. Только и может, что отбирать. Сейчас фуражки на председателе не было, а волосы он связал на затылке простой лентой, чтобы не мешали стряпать. В неверном свете керосинок он казался почти стариком. Тем удивительнее выглядела висевшая в красном углу фотокарточка. На ней весело улыбались двое парней в буденовках, из-под которых одинаково лихо выбивались непокорные кудри. −Все спросить хотел. – Эдриан отодвинул в сторону пустую миску из-под щей и бережно положил в рот последний кусок серого хлеба. – Это ведь ваш младший брат? Ушедший в свои мысли Александр Сергеевич вздрогнул, бросил взгляд через плечо – на фотокарточку и висевшую под ней саблю в простых ножнах. Усмехнулся, тряхнув волосами. −Сколько живем, столько нас об этом и спрашивают. – весело проговорил он. – Женька девятисотого года, как и я. Так что нам обоим сейчас по тридцать одному годку. Эдриан недоверчиво покачал головой. Брат Александра Сергеевича казался на снимке совсем мальчишкой. −Да… − председатель отодвинул от себя нетронутую миску и уставился на собственные сплетенные руки. – Я поначалу думал – как же нам на войне, двум родным? А вдруг убьют одного, и что тогда делать? Нет, тут уж лучше сразу обоих, чтобы не мучиться. А Женька – он ведь с самого детства везучий, как черт. Вот и мне, верно, его везения перепало. И что махновец тот мне голову не раскроил, только лицо слегка попортил, и что доктор толковый нашелся. Зрение не спас, но хотя бы глаз вынимать не стал. Женька тогда еще хуже меня выглядел. Совсем, бедный, не спал, меня выхаживал. −Где он теперь? – тихо спросил Эдриан. По губам Александра Сергеевича скользнула быстрая светлая улыбка. −В Москве. В наркомате обороны трудится. −А вы почему здесь? Улыбка погасла, как свеча на ветру. Председатель сжал кулаки, выпрямился и делано-беспечно пожал плечами под темной косовороткой. −Так уж сложилось. Ладно, чего я тут развел. Надо же гостя чаем напоить. А утром будем думать, что с нашим орлом покалеченным делать. Если своими силами не справимся, придется в город рапортовать и у соседей с МТС помощи просить. А не хочется. Мы тут и сами с усами. Председатель рассмеялся над своей же шуткой. Ни он, ни Эдриан усов не носили. Александр Сергеевич легко поднялся из-за стола, бросил еще один взгляд на фотокарточку и улыбнулся вдруг так светло и ярко, что с легкостью затмил бы не только керосинки, но и целую вязанку лампочек Ильича. −Ты подумай, Эдриан. – даже голос у председателя, и без того очень сильный и звучный, как будто крылья распахнул. – Разве могли мы хотя бы десять лет назад представить, что такое трактор? Что поля можно пахать не на лошадях, не на быках, не на собственных спинах, а на машине? Знаешь, я ведь в Гражданскую был в Царицыне. Маленький такой городок посреди степи. Пыль одна да жара и больше ничего особенного. А теперь там целый большой завод, и трактора эти оттуда в немыслимых количествах выходят. А что будет еще через десять лет – даже помыслить невозможно. Быть может, крылья у всех появятся? Тоже механические. Эдриан слушал, невольно улыбаясь. Отчего-то, когда это говорил Александр Сергеевич, очень хотелось верить. Что, в конце концов, такое – десять лет? Всего ничего – дожить и своими глазами увидеть. Пусть не крылья, это товарищ председатель, конечно, лишнего хватил. Но вот автомобиль у каждого – это очень и очень неплохо. Александр Сергеевич негромко засмеялся своей же пламенной речи, шагнул к печи за чайником. Эдриан отвернулся к окну и вдруг столкнулся взглядом с чужими внимательными глазами. Какая сила подкинула его с лавки, он так и не смог понять. Но прыжок вышел не хуже чем у председателева Уголька, увидавшего мышь. Александр Сергеевич только и успел протянуть руку к чайнику, как охнул и рухнул на пол, придавленный сбившим его с ног Эдрианом. Одновременно за окном полыхнуло, с жутким грохотом брызнуло осколками стекло. Кто-то заорал страшно, надрывно. Слишком знакомо и понятно. Эдриан вскинул голову, поднялся на руках, заставляя себя скатиться с опешившего председателя. Тот тряхнул головой, как контуженный, но резво встал на четвереньки и ползком добрался до стены. Приподнялся, рванув из ножен саблю. Под окном все еще выли, как будто свинью резали. −Вот вам и сахарок к чаю. – негромко пробормотал Александр Сергеевич, все так же ползком добираясь до порога. Поодаль на улице уже хлопали двери – не понять, то ли открывали, то ли от греха подальше закрывали. В ноги Александру Сергеевичу кинулся Уголек. Громко мявкнул, потерся пушистым боком и пристроился рядом. −Ты куда смотрел? – шепотом попенял ему председатель, осторожно обходя дом. – Тоже мне, друг, называется. То ли Эдриану показалось, то ли кот мяукнул обиженно, будто сказать хотел: «Ты, хозяин, за охрану границ сметанкой мне не доплачиваешь». Картина, развернувшаяся под окном, напоминала побоище. Эдриан, уже не таясь, поднял повыше лампу, озаряя поле боя. Первым в глаза бросился валявшийся чуть поодаль фантастически искореженный кусок металла, в котором только чудом опознавался обрез трехлинейки. Даже на беглый взгляд, сделан он был на коленке и кривыми ручонками. Эдриан невольно хмыкнул. Одна из этих ручонок валялась рядышком, оторванная немного выше запястья. Скорчившийся на земле хозяин всего этого добра признаков жизни не подавал. Александр приблизился к нему, ткнул в бок сапогом. Тело бессильно завалилось на спину. Председатель наклонился к шее ночного гостя, ища пульс. Эдриан шагнул ближе, освещая чудовищно искаженное от боли лицо. Скривился сам и едва сдержался от досадливого плевка. −Дурак. – негромко выругался председатель, убирая руку от шеи незадачливого убийцы. – Какой же ты дурак. Эдриану это лицо было знакомо, но имени стрелка он так и не припомнил, а спрашивать не стал. Александр Сергеевич огляделся по сторонам, но густая, как мазут, темнота свои тайны умела хранить надежно. Ночь прошла в заботах. Председатель сельсовета прибежал на шум едва ли не в чем был и сразу же развел бурную деятельность. Эдриан, пользуясь суматохой, попробовал потихоньку исчезнуть, но цепкие теплые пальцы Александра Сергеевича, сомкнувшиеся на запястье, не дали этого сделать. Хотя от начальственного баса товарища Толстокорова ужасно хотелось провалиться сквозь землю. Труп завернули в мешковину и убрали в сарай до выяснения. Разбитое окно забили досками. Александр Сергеевич вернул саблю в ножны на стене и решительно выпроводил из дома всех, кроме Эдриана и Уголька. Задернул второе окно плотными занавесками, опустился на табурет, уперевшись локтями себе в колени, и снизу вверх взглянул на так и стоявшего Эдриана. Кот, которого дела людей не касались совершенно, запрыгнул на печку и светил оттуда глазищами. −Спасибо. – очень тихо и очень серьезно проговорил Александр Сергеевич. – Ты мне жизнь спас. Эдриан неловко передернул плечами. −Да будет вам. От порезов стеклом не умирают. Сами видели – эта дрянь не выстрелила толком, а в руках у него взорвалась. −И все равно. – председатель упрямо качнул растрепанной головой и поднялся на ноги, делая шаг к Эдриану. – Никто ведь заранее этого не знал. Эдриан смущенно пожал теплую широкую ладонь. Невольно вздрогнул, когда его вдруг потянули за руку, коротко, но крепко обхватили за плечи, обняли, прижавшись на мгновение щекой к щеке, и сразу отпустили. Александр Сергеевич улыбался, и эта улыбка заставляла напрочь позабыть об уродовавшем его лицо шраме. Утро застало их обоих в сарае. Трудяга-«Сталинец», обихоженный в четыре руки и хлебнувший чистого керосину из другой бочки, бодро завелся и, кажется, теперь наигрывал мотором что-то веселое и слегка бравурное. Александр вытирал ветошью грязные по локоть руки и напевал в такт рвущейся в бой машине только что сочиненное: −Броня крепка и танки наши быстры… Эдриан открыл обе створки ворот и теперь полной грудью вдыхал пронзительно свежий и холодный утренний воздух. Небо было высоким и светлым. Таким чистым и мирным, что отчаянно захотелось прожить эти обещанные Александром – Сашей – десять лет и увидеть людей с крыльями. Но сперва надо было прищучить местного кулака, дошедшего до того, что начал подсылать дураков с обрезами и разбавлять керосин водой, закончить посевную и сладить, наконец, пусть небольшой, но свой дом. Почему-то Эдриану казалось, что сейчас и у него самого есть крылья. Пока товарищ председатель колхоза «Светлый путь» улыбается так, что может весь этот самый путь осветить до самого такого же светлого будущего.