***
— Не ходи в город сегодня ночью, — говорит ему мать, и Аарин послушно кивает, пряча досаду в движения сцепленных пальцев. Третий год одно и то же. До того он был слишком мал, а дворец — чересчур велик, но сейчас, девятилеткой, он томится в его стенах. Город — яркий, грязный, шумный, пахнущий специями рынка и отбросами подворотен — манит его как змея птенца. Вчера прошел дождь, прибил песок и пыль, и ему хочется видеть этот обновленный мир, окунуться в праздник прихода весны, приготовления к которому вот уже несколько дней бередят душу, однако он знает, что в праздничную ночь на улицах оказывается много дурных людей — разбойников, людокрадов. Два года назад у бедной Айшви увели младшего сына, и Аарин видел, как она молила стражей, и как они смеялись над ней, и как поседели у нее волосы и потускнели глаза от плача. Для матери он того же не хочет. А она видит, что он расстроен — ему никогда не удается скрыть от нее чувств — и, быстро наклонившись, шепчет на ухо, будто по большому секрету: — Зухра обещала, что после восхода луны в купальнях никого не будет. Пойдем? — Видя восторг на его лице, она смеется глубоким грудным смехом. Зухра, старая ворчливая карга из гарема, пуще всего блюдет порядки приличия, но ей очень нравятся сладкие ореховые лепешки, которые печет мать, а в ночь праздника даже старой карге хочется погулять и повеселиться. Мать подмигивает ему с самой широкой улыбкой, и Аарин счастливо любуется ею. Самая красивая и храбрая среди всех женщин дворца. Может, даже среди всех людей. И даже когда гнет спину перед старым калифом. Он знает, почему она это делает — ради кого — а в том, чтобы спрятать свой дух под маску покорности, не покоряясь, есть особая сила. Отец тоже был сильный. Интересно, разрешил бы он пойти в город одному?.. — Я похож на него, мам? — Как две капли воды. — В ее голосе слышится грусть. — А на тебя совсем нет?.. — Нет, милый. — Она снова видит его насквозь, и добавляет: — Ну разве что глазами, немножко? Вот здесь. — Она ласково проводит пальцем по внешнему уголку глаза, щекоча тонкую кожу и ресницы, а потом в шутку защипывает его щеку двумя пальцами и легонько трясет, и Аарин смеется и хватает ее руку. Рука тёплая и красивая-красивая, гладкая и темная, как его собственная — как драгоценные колонны в одном из залов, на каждую из которых пошел целый ствол благородного черного эбена родом из их страны.***
— Еще. Короткое слово, шипяще-растянутый выдох. Взгляд миндалевидных эльфийских глаз из-под темных ресниц. Аарин давно уже не мальчик и знает, что это значит. Со сколькими за годы пиратства он делил постель?.. Женщины были красивы, все до единой. Белокожие иллусканки с мягкими льняными волосами и глазами голубыми или серыми, как сталь; смуглые и красногубые калишитки, никогда не снимавшие тяжелых золотых браслетов, ритмично позвякивавших в такт их движениям; мускулистые женщины рашеми, превращавшие любовную игру в битву; похожие на вытянутые статуэтки последовательницы Хорус-Ре, которые и глаза удлиняли темными красками; нежные, безупречно сложенные эльфийки, чьи голоса звучали как музыка; веселые, образованные и остроумные дочери Уотердипа и Сильвермуна, жадные до удовольствий… Как много было их — и по-своему он помнит о каждой — но эта женщина выделяется подобно вспышке молнии. Она красива, о да — невыносимой, спаянной из противоположностей красотой. Гибкая, невысокая — и сильная; белокожая — и черноволосая, алогубая; по-женски трепещет ресницами — и превосходит умом любого из мужчин. Ее красота — оружие, последний довод в споре. Она сама балансирует на острие ножа. Она жаждет всего. Победы на грани провала. Жизни на грани смерти. Наслаждения на грани боли. Аарин берет ее грубо и страстно; и когда она громко стонет от удовольствия, смыкает на белом горле пальцы, теша себя мыслью, что в любой момент может остановиться, сжать сильнее, выполняя долг перед Невервинтером — и совестью, которая строже любых обязательств; но она опять смотрит на него влажными глазами, улыбается удовлетворено, и все его мысли рассыпаются в пыль. Он знает: их связь затягивается удавкой на его собственной шее, петлей на его собственном сердце. И все же, как давно он не чувствовал себя таким живым. Не одиноким. — Мой, — шепчет она, поглаживая его пальцы. — Твой, — соглашается он и криво улыбается, видя ее негодование.***
Странно, но даже после нее в его жизни есть женщины. Однако теперь с ними все понятно и просто. Никаких чувств — только обнаженные тела и одинаковые комнаты, обставленные в роскошно-безвкусном стиле. Золото Аарин отдает Офале. Платит Белле, если судьба заносит его в Лускан, и порой вместо ее куртизанок к нему, как и раньше, приходит она сама, хихикая как юная девушка и так же по-девичьи прикрывая пухлые губы ладошкой, когда он шепчет ей на ухо непристойности. Она до сих пор очень хороша, и стала еще изощреннее в искусстве страсти, и с материнской нежностью рассказывает о своих «птенчиках», многих из которых лично выбрала у работорговцев. Белла не задает лишних вопросов, и если и удивляется тому, что он больше не притрагивается к черноволосым, гибким и белокожим, у нее хватает ума молчать. Он в самой поре зрелости и знает, что привлекает взгляды. Но эти игры ему больше не интересны. Служение Невервинтеру заменяет и семью, и друзей. Он искусно отворачивает от себя влюблённости и наблюдает за сердечными делами других спокойно, хоть и не без грусти, уверенный, что его это больше не коснётся. Но как же получается, что любовь настигает его опять, после стольких лет?..***
Она прорастает исподволь. Из жалости и воспоминаний. Из желания помочь. Из отражения собственной боли в чужих, очень зеленых глазах. В этой женщине нет ни яркого притягательного контраста — бледная кожа, русые волосы — ни особой пленительности тела, ни жажды, а в иные моменты она и вовсе напоминает испуганного зверя, готового то ли ударить по лицу когтями, то ли задать стрекача; но красота ее, как и любовь, проявляется незаметно и прорастает в сердце Аарина прежде, чем он успевает понять. У нее очень красивая улыбка. Освещает не просто лицо — все ее существо, от макушки до кончиков пальцев ног. Улыбаясь, она быстрым движением убирает от лица волосы и говорит, не замечая, что покачивается на стуле в такт речи: вперед, пауза, упруго и плавно оттолкнуться, и качнуться назад, и снова замереть, и… Ее чувства можно читать как открытую книгу. Любопытство. Отчаяние. Нежность. Упрямство. Стремление понравиться. Недоверие. Страх. Он завороженно следит за каждым из этих чувств и за тем, как оно целиком завладевает ею. Рассказывает истории о детстве, которые не рассказывал прежде никому, тихо ею любуясь, улыбается искренне — и с какой-то странной гордостью замечает, как ее щеки вспыхивают румянцем в ответ. Ее тоже тянет к нему, хотя она и пытается неумело это скрывать. И когда Аарин понимает — и понимает, что хотел бы видеть на ее лице другое, интимное выражение, — уже оказывается слишком поздно. Он приводит себе сотню весомых доводов. Она нестабильна и уязвима; она его подчиненная, а он не хочет усложнять жизнь, и так превратившуюся с появлением культа дьявол знает во что. У него нет времени на любовь. Он принадлежит Невервинтеру. Но ночью, когда на небе восходит луна в обрамлении синевато-серебряных звезд, он больше не в силах отрицать очевидное, а все его доводы исчезают, оставляя лишь один, настоящий, самый страшный. И когда она засыпает в его руках, зацелованная и утомленная любовью, ему остается только отчаянная, горькая надежда, что в этот раз что-то свершится иначе. И что ему не придется увидеть еще и ее смерть.