Розы покрытые инеем

Иешуя вовсю готовится к Сатусу – празднику, посвященному пришествию пророка Лакуса, божьего посланника, а это значит, что по улицам развешивают хвойные венки, готовят праздничные ужины "кому на что хватило". Ото всюду слышны распевы литургии, а также разговоры граждан. Крепко сжимая поводья, Кайя, держа спину прямо, ехал к самому охраняемому строению — Ротешу, единственный выход откуда– прямиком на плаху. Именно сегодня должен был произойти "акт отпущения" — массовая казнь, цель которого – запугивание граждан. — Всё готово — привычно отозвался тюремщик — Прекрасно Спрыгнув с коня, Кайа на ходу подписывал бумагу, подтверждающую смертный приговор заключенным. Он, уже привычно и без спешки, шел по коридорам Ротешу безпристрастно вглядываясь в тюремные камеры. — "Пустая, пустая...пустая" — мысленно помечал Кайа Он всегда лично проверял остался ли кто в них или, как и положено, вывели всех. Такая перестраховка помогала держать контроль над ситуацией, ведь Кайа лично неоднократно ловил тюремщиков, кто передавал любые сообщения на волю за деньги. 30 серебренных – обычная цена по тюрьме. Отчего-то он всегда удивлялся этой "смешной" стоимости, даже не подозревая,что это чье-то годовое жалованье Перед ним в поклоне пали стражники, охранявшую особенную камеру, того, кто наконец попался. Мужчина, всё ещё горделиво сидел на холодном каменном полу в собственной моче и крови, руки его прикованы цепями к стенам. Вокруг, кроме нескольких досок, заменяющих кровать и деревянного таза, лишь кромешная тьма — Пришел, — хрипяще протянул он — конечно пришел... — Говори — приказал Кайа — Отчего мне говорить, мой король? — коварно и насмешливо выдал мужчина — мне нет разницы каким я окажусь "там" — подняв глаза к полотку, он указал в него пальцем, а затем медленно, болезненно опустил его, главное, что в итоге ты окажешься здесь Кайа глубоко вдохнул тошнотворную смердь в поиске хоть малого успокоения, его челюсть начала сокращаться от этой нескрываемой  насмешки над ним, однако показывать этого нельзя — Кто он? — требовательней шипел Кайа, крепко сжимая кулаки — Кому ты, собачий потрох, служишь? Заключенный, подняв слабый взгляд, сипло рассмеялся, понимая, что игра в его пользу. Он медленно поднес палец к губам — Чшшш, мой государь, мне нет разницы, когда придет конец — гортанно смеялся тот, не спуская взгляд с принца — я заведомо гнию в общей могили. Сами знаете: мертвецы немы, будто рыбы Кайа, будто разъяренный медведь набросился на заключенного, крепко списнув его волосы и несколько раз со всей силы ударив его головой о каменные стены, пока не увидел кровь. Мужчина отключился, однако его грудь не переставала тяжело подниматься и опускаться. Кайа немедленно покинул грязную затхлую камеру — Его казнить последним — таков был приговор Уже на улице, Кайа стиснув зубы вновь ударил по стене. На костяшках, у белых рубцов, россыпью рубинов засияла кровь. Принц лишь глухо шикнул, вновь не сдержался. Ему протянули платок, однако он, привычно, мотнул головой. Весь его кортеж, состоящий из десяти рыцарей, трёх тюремных стражников и десятью повозками с пленниками, торжественно двинулся к плацу, к которому уже подтянулись зрители. Приехать с окраины к самому центру возможно за час, зная короткий путь, чем и воспользовались рыцари. На плаце были все – и взрослые мужчины, выходящие из пивных, и женщины, и даже дети за неименением других развлечений. Процессия спешилась. Заранее подготовленная гильотина нарядно поблескивала при редких солнечных лучах. Кайа не выполнял роль палача, скорей ему предстояло сыграть наблюдателя, стать символом легальности этого мракобесия, происходящего напротив храма, откуда малой группой вышли несколько священников — Подданные Иешуи — протяжно воскликнул епископ подняв руки к небу — Да отпустит Господь души нечистые, да поможет Лакус очиститься им. Сие очищение происходит при его высочестве, посланным нам когда-то подобно Лакусу. Да свершится кара людская, а на суде высшем, Господь сам изберет им наказание. Толпа радостно завопила, скоту много и не нужно Из повозки вывели первого – совсем юный светловолосый мальчик, вот она цена правосудия. Арбитратору передали кремовый свиток, разревнув который тот, прочистив горло, громко зачитывал — Матрин Гудвик, пойманный в городе Элоджи, обвиняется в краже кратной сумме 20 золотых — топла ахнула, недобро простреливая взглядом обвиняемого, кой покорно склонил голову — кара ему одна – смерть Юноша смиренно положил голову на плаху, первые ряды видели его красные от слез глаза, юнца трясло, а от того, последние его слова были бессвязны и едва различимы. Одним махом толстое лезвие отделило голову от туловища. Даже такое мелкое преступление, практически хулиганство, так тяжко каралось. Впереди была целая сотня таких же. — Да отпустит господь его душу — нелицеприятно процетировал священник Первый, второй, третий обвиненный. Кайя даже не скрывал скуку, а ведь таких ещё девяноста семь, мужчина отвернувшись зевнул. Но кое-что всё же оказалось в новинку: новый епископ. Нежные черты, волнительный взгляд присуще более молодым сановникам, кои ни разу не лицезрели "акт отпущения". Кайе было интересно наблюдать за реакцией совсем юного епископа — "Кто же твой покровитель?" — Кайа улыбнулся своим мыслям Встретившись с изучающим взглядом птенца, он кивнул ему, а когда тот отвел взгляд тихо усмехнулся, но не перестал так вульгарно разглядывать епископа. И вновь рубиновые глаза направлены на Принца и только на него. — "Какой чудесный церковный мальчик" Раз за разом корзина наполнялась, искривленными гримасами боли, головами. Зачитав приговор, были слышны окончательные слова обвиняемого. Тяжесть преступлений усиливалась. Вор, насильник, маньяк и так далее по списку. Толпа ревела от экстаза, от осознания, что не они на том месте. Людям нравится зрелище, люди обожают смерть Вынесли последнего, того, кого Кайа допрашивал часом ранее. Он уже был мертв, не довезли. Его бросили под тупое лезвие — Эрих Лейхтберг, известный также как капеллан Гильберт Пятый. Обвиняется в казнокрадстве, взятках, соблазнении работниц замка, а также — Арбитратор притих, а толпа вместе с ним — пособничестве в покушении над его Величиством Крепусом Третьим, а также его Высочеству Кайи Толпа ахнула, кто-то бросил в него камень, а кто-то непристойно выругался на посегнувшего на жизнь правителя. — Позор! — Гнить ему и никогда не припасть к дверям обителя Лакуса! Лезвие со свистом полетело вниз, но увы неединожды. Как только голова отделилась, тело бросили в огонь. Значит, церемония завершилась. Процессия подошла к концу и, как и полагается, рыцари во главе с Кайей направились в храм, исповедоваться. Внутреннее облачение церкви в романском стиле: множество фресок, посвящающих прихожанина об удивительных благих деяния Лакуса; большое количество скамей, оббитых мягкой тканью, высокие колонные, удерживающие массивный купол. Кайа прошел в исповедальню, сел на небольшой стульчик, дожидаясь, пока падре скажет "я слушаю, сын мой" Здесь все равны, все едины С другой стороны было слышно, как закрылась дверь. Раздался мелодичный, совсем юный и неуверенный голос: "— Слушаю, сын мой" Услышав эту осторожную речь, Кайа раззодорился. С прищуром он взглянул в резное окошко, отделяющее его от епископа, принц едва разлечил юного сановника с плаца. В голове тут же произошло озарение, ведь ему не в чем было каяться, вернее сказать – все свои грехи и пригрешения Кайа знал сам. Положив ногу на ногу, принц принялся разламывать эту сухую комедию — О, святой отец, грех мой тяжек и невыносим —тихо проскулил Кайа — я возымел греховную, непростительную связь. В казармах я давно наблюдал за своим братом по оружию: такой красивый и юный, как же сильно мной овладело желание, сильное желание... — Кайа переодически переводил взгляд на служителя, дабы удостовериться в нужной реакции. — Ох, святой отец, в ночь, когда мы с ним стали одним целым, я наблюдал, как он мечется в экстазе подо мной, ощущал его руки, его дыхание на себе — на полустоне молвил он — я грешен в этом, в этой порочной связи От своей истории Кайа ликовал, так надругаться над служителем нужно набраться смелости. Хоть большую часть истории он выдумал, всё равно решил рассказать именно это. Всё же, что-то хорошее должно остаться за этот унылый и утомительный день