Двое не спят

Харитон не хочет включать свет в своём кабинете — в ночном полумраке, за его предплечья, хватаются длинные и тонкие пальцы. — Дима… — он утыкается носом в взомкшую макушку своего приятеля и невольно морщится. Сеченов, не успевший помыться, да и не имеющий сил для этого, в буквальном смысле этого слова очень дурно пахнет. Захаров, чей сегодняшний рацион состоял из двух кружек чая с сахаром, борется с двумя различными по полярности желаниями — желанием поесть и желанием проблеваться. И всё эта проклятая вонь, которой пропитана одежда и волосы Димы. Дикая смесь гноя, палёных костей и едкой хлорки, приправленая сверху терпким ароматом пота. Нота горелой человеческой плоти ничем не вытравливается из взмокших волос и по-хорошему, Диму надо тащить в душ и срочно отмывать. «Никогда и никакого мяса больше». Дима что-то мычит утыкаясь лбом в грудь Харитона, его руки разжимаются и Захаров еле успевает подхватить это лёгкое тело и не дать ему приземлиться на пол. — Сейчас, сейчас, Димочка… — Харитон суетится, что для него совсем не свойственно. Закрываясь от всего мира бронёй сарказма и мизантропии, он не заметил, как… Дима… Гениальный дурак, потративший больше десяти часов на операцию по спасению человека, которого считал своим сыном, а на деле был обыкновенным солдатом, с которым министру промышленности и герою СССР, вдруг приспичило играть в «дочки-матери». Никогда Харитон не видел Сеченова таким, даже когда тот валился с ног от усталости работая над созданием вакцины, или оперируя по двадцать часов в сутки, раненых бойцов, поток которых не собирался прекращаться. И дело не в возрасте, а в задвинутых на задний план переживаниях. Сколько сотен человек умерло на операционном столе Сеченова, ибо тогда не было нужных условий и технологий. Сейчас же вот он — прогресс. Дима совершил невозможное, как самый настоящий Волшебник, но какой ценой? Харитон не знал, что в окончательном итоге стало с Блесной, но в отличии от ситуации с Сергеем, её дела были гораздо хуже. Серёжу хотя бы привезли живым… Проникшая сквозь патруль и охранную систему, товарищ Муравьёва, кидалась на Сеченова, как разъяренная тигрица, кричала, что уничтожит, а Дима молчал, только руки его тряслись мелко-мелко. А вот и синяк на скуле — подарок от бабы Зины, когда она одним сильным ударом, заехала ему по лицу. А он даже и не сопротивлялся, только посмотрел устало, подставил вторую щёку и сказал: «Бей. Бей, я заслужил…» Идиот. Ведь у Зинаиды это единственная дочь, которую она растила как маленькую принцессу, всячески баловала и всегда была против выбора своей дочери – служить Родине и товарищу Сеченову в часности. Женщина сложной судьбы, она хотела для своей Катюши лучшей доли, без рисков и борьбы за выживание. И не спас, не смог спасти. А сына своего названного, сумел, а от этого ещё хуже, словно специально все силы бросил на спасение своего, того что родное, а чужой ребёнок не нужен. Знает Сеченов, что не правда это, но совесть, сука, всё шепчет: «Сыночек-то, важнее оказался?» И теперь Харитон не знает, что ему делать. Они сидят в его кабинете и никакие силы мира не заставят Дмитрия Сергеевича подняться и пойти, даже если не к себе домой, то хотя бы в свой собственный кабинет. Ему, прямо сейчас, необходим тот, кто поддержит его, с кем можно быть собой, не прячась за маской доброжелательной благополучности. Кто знает его и перед кем не придётся играть роль, что вросла в него и покрыла его кожу, скрывая настоящего Сеченова от внешнего мира. Харитон сажает Диму на один из стульев, слегка удивляясь насколько безропотно и доверчиво тот подчиняется его действиям. Но он не может оставить Диму спать на стуле — завтра их ждёт не менее сложный день, поэтому надо срочно придать телу Сеченова горизонтальное положение для продуктивного отдыха. Он обращает свой взор на допотопный диван, который ни разу не раскладывался за свою диванную жизнь. Что ж, пришло видимо и его время. Поднимается небольшое облачко пыли и Захаров звонко чихает, будя при этом Дмитрия, который смотрит устало, своими этими чертовски красивыми глазами, но никак не комментирует происходящее. Харитон тем временем скидывает с себя халат и пытается расстелить его на поверхности дивана вместо простыни. Он, очень трепетно относящийся к своим халатам, не забывающий не только отбелить, но и накрахмалить свою рабочую одежду, прямо сейчас жертвует ею, только бы Диме было комфортно. Критически оценив результат, недовольно цокает языком, но на один раз пойдёт. Теперь надо привести Диму в порядок, как минимум смыв с него все эти запахи смерти и боли. И самое главное, то о чём Захаров запрещает себе думать, но не может прогнать эту мысль — ему надо смыть со своего Димочки аромат его сыночка. После смерти жены и ребёнка, единственной семьёй для Харитона стал Дима. Просто по умолчанию. Он был словно брат и несмотря на то, что Захаров был младше, воспринимал он Сеченова, как того, кого нужно опекать, беречь и защищать. И в своём стремлении не заметил, как прошёл ту грань, что отделяла дружественные чувства, от тех, что лежали в совсем другой плоскости. Дима был красивым. А ещё умным. Гениальным. Прекрасным, как гребанный луч света в их тёмном царстве. И этот Нечаев. Мальчишка. Сынок. Сопляк. Разве может быть у такого гения, хоть что-то общее с подобной личностью? Дима слишком прекрасный и неземной, что заставило его считать Сергея равным себе? Слишком часто спасал? Что могло так привязать друг к другу людей по сути из разных миров. Да, в Сеченове не было пренебрежения к окружающим: обладая высоким интеллектом, он никогда не ставил себя выше других людей. И Харитон ценил это его качество. Но почему Нечаев? Захаров понял бы Кузнецова, больше подходящего по возрасту и много помогавшему Диме, да даже этого настырного Штока, способного зализать жопу начальству, до зеркального блеска, понял бы тоже. Но Нечаев пустое место, солдафон, которого может заменить любой другой. Он даже в Аргентуме не на самом высоком счету. А ещё, видел Харитон за этой «отцовской» привязаностью, нечто большее и страшное. Статью грязную, в которую и сам боялся вляпаться. Что ты творишь, Дима?! Ты же погубишь себя, пытаясь играть в свои игры с теми, кто не одну такую игру сломал. Столько крыльев было отправлено в мясорубку репрессий, сколько было исковерканых и поломанных судеб, а Сеченов, словно канатоходец, играл по их, но все-таки совсем не по их правилам. Ведь такую карту в руки давать тому же Молотову, совсем нельзя. Узнают. Растопчут. И сыночка тоже не пожалеют. Но Захарову некогда рассуждать и анализировать свои чувства, от них сейчас один вред. Он вызывает «Вовчика-уборщика» и через пять минут, в кабинете образуется ведро с тёплой водой и упаковка марли. Оценив принесенные предметы, Харитон лезет в шкафчик, где его ожидает небольшая заначка спирта в стеклянной банке — на всякий случай. Харитон отливает немного воды в кружку, а в оставшуюся в ведре воду, без жалости отправляет всё содержимое баночки. Он хотел бы попросить Диму раздеться самостоятельно, но решается на дерзость, справедливо решив, что сейчас Сеченов позволит многое. И он оказывается прав. Теперь руки слегка подрагивают у него, когда он аккуратно расстегивает пуговицы или встав на колени — жест, которы он никогда и ни перед кем не делал, даже когда звал свою будущую жену замуж, развязывает шнурки и помогает снять ботинки. Щупая Димины ноги, вдруг осознает, насколько они холодные и пытается очень бережно растирать их. Дима позволяет, хоть и пытается убедить своего друга, что это лишнее. Диме неловко, но Харитон, ощущает трепет близкий к религиозному. Он помогает стянуть штаны с узких бёдер и чувствует странный мандраж, когда его пальцы проходятся по нежной коже. Сеченов оказывается в одних трусах, после чего Харитон взяв его за руку, помогает лечь на диван, стараясь уместить его на халате. Следом идут водные процедуры: Харитон тщательно протирает тело академика, каждый участок тела, тонкие пальцы и нежную кожу между ними. Ступни так же не обделяются вниманием, хотя заметно, что Диме слегка щекотно, но потерпит. Сеченову холодно и он покрывается мурашками, но не протестует. Гигиена для врача важна и это не обсуждается. Водой из кружки, без добавления спирта, Харитон протирает Димино лицо и шею, беззлобно ворча на мешающую бороду. Вода уже остыла, но это не страшно. Единственное, что осталось не тронутым, это паховая зона, правда и убирать там было нечего. — Тебе надо поспать, Дима… — Харитон находит покрывало, которое слишком короткое и узкое, но ничего более подходящего найти в это время невозможно. — Я не могу… — Сеченов лежит с закрытыми глазами, а его пальцы судорожно сминают белую ткань врачебного халата — Ты же видел их… Харитон видел и всё понимает. — Снотворное? Дима послушно кивает и Захаров думает о том насколько сейчас открыт и доверчив к нему лучший друг. Он ведь может дать ему что угодно и Сеченов безропотно примет это. Подобная власть пугает. Харитон выдаёт ему простую таблетку, никаких новых разработок, не сейчас. Сеченов даже готов извиняться, за доставленные неудобства. Для него всё выглядит так, словно он напряг своего лучшего друга. Он и не подозревает, какие демоны терзают сейчас его «Тошеньку». Диван слишком пыльный им не хватает подушек, а покрывала с трудом хватает на одного Диму. — Засыпай, — Захаров, прилегший рядом, позволяет своей ладони лечь между лопаток, но удерживет её от желания поцарапать. Хочется хоть как-то отметить это тело, показать принадлежность, но у Харитона слишком сильно уважение к своему старшему товарищу, что бы вот так метить его, словно вещь. Дима наконец засыпает, чего нельзя сказать о Харитоне Радионовиче. Тёмная сторона которого искушает его почище Христа — что будет, если он позволит себе поцеловать эти сухие и тонкие губы. Даже легко, без языка. Просто попробовать Диму на вкус. Обхватив запястье провести языком по синеватым жилкам. Так много власти над спящим человеком. Захаров смотрит в это лицо, с которого наконец сошла эта гримаса боли и думает, что слишком переживает сейчас за Диму, что бы вот так подло воспользоваться им. И прижав к себе сильнее, следом за ним проваливается в сон. Завтра действительно тяжёлый день. Какой же ты слабак, Харитон, — думает ХРАЗ захватывая это слабое тело и ломая разум Захарова «под себя» — Ничего. Теперь у нас всё будет по другому.