***
Последняя битва убийцы великанов, Ведь самые лучшие уходят слишком рано. Мама, не плачь, не ищи следов во Тьме, Я уйду за горизонт и покорюсь своей судьбе. Последняя битва убийцы великанов, С улыбкой на лице войду я в сердце урагана. Может быть, тогда я наконец найду покой…? Ярко вспыхнув на рассвете поздней утренней звездой…
«Последняя битва убийцы великанов» — лунный бард.***
Говорят, что мы начинаем ценить, только когда теряем. — Сантьяга! Князь рванулся вперëд, чëрной тенью, с хрустом ломая кости трупов гарок, подскальзываясь в чëрной и тягучей, как битум, навской крови, он бежал, сжимая руки до хруста, летел, словно ещë мог… — Сантьяга…! Считается, что высший иерарх Тëмного Двора не умеет испытывать эмоции. Бред. Он научился их прятать, прятать так глубоко, что никто, даже тонкие пальцы помощника не могли достать из него сияющую звëздочку души, одиноко качающуюся на небосклоне Тьмы… Фигура в чëрной мантии рухнула, на манер мешка с картошкой, но никто не засмеялся. Смеяться было некому, ибо сейчас для страшного повелителя мрака существовал только этот уже почти пустой взгляд, только эта тонкая струйка тëмной крови, появившаяся в дрожащем уголке рта. Он поднялся с колен, откидывая с них подол, поднялся и кинул взгляд на одинокую фигуру, прижавшуюся к стене в другой стороне коридора, протянул к этой фигуре руку, словно боясь, что она сейчас исчезнет, что последний огонëк угаснет. Третий навский князь кинулся с новой силой, оступаясь и тихо шепча лишь одно имя. — Пожалуйста… Мой мальчик… Я иду… Пожалуйста, держись… Они были так близки друг к другу и так далеки. Этот путь, что любой здоровый нав преодолел бы за десять секунд, Князь преодолел за двадцать. За двадцать секунд, растянувшихся в вечность. Взгляд гаснул, а по бескровным губам гуляла мимолëтная улыбка, улыбка, говорящая, что всë будет хорошо. — Пожалуйста…! Хозяин Нави упал возле него, щупая пульс, дрожа и скуля, но не обращая на это внимания, не думая, как он унижается, ни о чëм не думая. — Санта! Санта, прошу тебя…! Но крики тонули во Тьме. В родной обители, чьë молчание он сейчас так ненавидел. Сжимая руками, «обросшими» плотью, локти своего помощника, столь лакомые изгибы, которые сейчас приносили лишь боль… — Сантьяга… — капюшон поник. Тьму разрезал тихий, болезненный смех. Смех язвительный, смех сквозь кровь… — Я умру за тебя, Князь. Разве… Разве не этого ты хотел? Я вырос преданным, но всему приходит конец… — комиссар откинул голову назад. — Не вздумай! Сантьяга, ещë чуть чуть! Не… — что то антрацитово-чëрное, ещë более тëмное, чем навская кровь, закапало на грязный пиджак верного помощника, а руки потянулись к рваной ране на его груди, словно пытаясь еë зажать, остановить это всë, сдержать потоки чëрных соков, исходящих из нава. — Не оставляй меня…! Вместо ответа парень лишь закачал головой и засмеялся, закашливаясь в собственной крови. Его лицо исказилось гримасой боли. — Иди… Ты меня уже не спасëшь… Да и зачем, таких как я — миллионы… Возьми Ортегу, он очень старательный мальчик… — Не говори так! Прекрати, прошу тебя! Я… Я люблю тебя, останься…! Слëзы полились потоком. Такие чужие, несвойственные Князю. Но сейчас он им не был. Сейчас он был жалким навом, на чьих руках умирал единственный, кто решил разрушить сотню барьеров между самой Навью и этим загнанным мужчиной. На его руках умирала позорная звезда Нави, умирала, стискивая руки, улыбаясь и тихо шепча, шелестя так, как никогда не смог бы Александр Бруджа. «Всë будет в порядке…» Князь взвыл, чувствуя, как чужое чувство рвëт грудную клетку, как взгляд любовника теряет последнюю осознанность, как его уже поледеневшие пальцы лезут под тëмный капюшон, находя сухую скулу царя Тьмы, чтобы остаться там навсегда. Чëрная тень медленно качала окровавленного командира гарок, словно убаюкивая, вот только вместо колыбельной струны умирающей души перебирал плач безэмоционального короля. — Ну что же ты…? — голос был хриплым. — Князь, вам негоже плакать из-за жалкого нава… — Не говори так…! Но остался неуслышан, жëлтыми глазами принимаясь сверлить лицо возлюбленного, а руками лишь сильнее сжимая мëртвое тело, словно ещë не веря, что того, кого он так преданно любил, больше нет. Мужчина нежно коснулся губами лба воспитанника, будто ещë надеясь, что от этого поцелуя, как в сказке, брюнет проснëтся, в безликих глазницах вновь загорятся озорные огоньки, а рот исказится в лукавой улыбочке. Вот он садится на краешек стола, смеясь и настукивая неведомый ритм тонкими пальцами, вот он опять кривляется и гримасничает, словно клоун, по нелепой ошибке выряженный в официально-белое, вот он дразнится, а вот рассказывает о своих любовных «подвигах»… Безвольная кукла, смогшая найти покой лишь в смерти. Белки чëрных глаз стали замутняться, но повелитель Нави, казалось, навеки ушедший в царство воспоминаний, резко прижал паренька к себе и горячо зашептал: — Прошу, оставь его. Пусть… Пусть он останется таким, какой он есть, каким я его слепил… И Тьма услышала мольбы своего хозяина и, при этом, верного слуги. Услышала и отступила, отошла на безопасное расстояние, даже не касаясь двух тел, что сплелись в последних на свете объятьях. Он ушëл на бой смело и величественно, как уходил сотни раз подряд. Разве что, взгляд его был помутнëн странной грустью, но был ли кто то, кому это было важно? Его могли уважать, но никто не заслуживал доверия. Никто не знал, что столь бодрый внешне, Сантьяга едва держит меч в немеющих ладонях. Едва дышит, осознавая, как с каждым шагом сердце бьëтся всë осторожнее, замедляя свой ход, что где то вдалеке, в глубине души, он чувствует, как море из мыслей ревëт от тоски, что злое Нечто рвëт его изнутри. Нав знал, что не дойдëт. Что это будет последней его битвой. И всë равно шëл, весело улыбаясь, держа на своих хрупких плечах весь мир, так талантливо скрывающийся в пустоте… — Ты не должен был уйти…! Почему… Почему я не пришëл сам, мой маленький мальчик?! Почему ты, а не я?! Я должен был умирать, а ты… Почему?! Почему, почему мы с тобой не обречены на счастье?! Я же тебя так… Так люблю…! Но ответить было некому. Крик, наполненный отчаяньем, снова поскакал по стенам, пугая Тьму, и так немало разнервничавшуюся из-за душевного состояния хозяина… Но ему было всë равно. Как же так вышло, что он послал свою единственную звëздочку на погибель? Как так вышло, что маленький нав, которого Князь знал с самого малолетства, обратился в сурового война, ушедшего во власть смерти с гордо поднятой головой? Как так вышло, что он вытерпел всë: как нечто злое рвало его на части, как тьма ела его, как его обманывали и ненавидели, а теперь… Теперь он мëртв?! — Мне очень жаль… — на сгорбленное плечо легла чья то рука. Капюшон дëрнулся в сторону говорившего. — Убирайся. Уходи же! — зашипел повелитель Нави, смотря в лицо Ярге. — Ты убил его, скотина…! Ты убил моего мальчика, а теперь что то говоришь о жалости…?! Внезапно Первый упал на колени возле своих, считай, потомков и склонил голову. — Прошу, прости… Я не хотел… Он… Он шëл, чтобы умереть, а я… — А ты убил его… — рука Князя мягко гладила щëку мëртвого подручного. — Ты умерщвлил единственного… Единственную личность, которую я любил. Единственный цветок, который поливал. — Я правда не хотел… Умоляю тебя… — Я никогда не смогу тебя простить, ты же знаешь. — Знаю… Прежний повелитель Нави придвинулся поближе к двум мужчинам, мягко перенимая из рук Третьего тело комиссара и нежно касаясь кончиком носа щеки мертвеца. Знак высшей почести. Знак уважения. Знак, что смиренно просил прощения. — Прошу, Талья… — вновь начал Ярга. — Не называй меня по имени. — отрезал Князь. — Знаешь, что? — внезапно Первый задрожал, но уже не от боли. От ярости. — Он шëл умирать! Он пришëл, чтобы напороться на мой клинок! Ты видел его глаза?! А я видел! В них был столько блаженства, столько… — взгляд мятежника забегал. — Столько радости! Он умирал счастливо, он хотел умереть! И я уверен, что ты знаешь, почему! — Заткнись! Не вздумай… — зарычал хозяин Тëмного Двора. — Не вздумай говорить об этом… ! — Что?! Не хочешь говорить, что же обрекло твоего столь любимого дружка?! — Заткнись! Не говори этого, я же не… — Что «не»?! — взорвался Ярга. — Что, блять, «не»?! Может стоило поменьше трахать того, кого ты, по твоим рассказам, так любил?! Может следовало иногда его слушать?! Может следовало любить, Азаг-Тот подери?! — Кто ты такой, чтобы осуждать меня?! — Я адекватный человек! — Первый вцепился в плечи преемника. — А кто ты, позволь спросить?! Он умер из-за тебя! Чужая рука резко сорвала капюшон, и опальному навскому князю представилась чуждая человеческому мозгу картина: перед ним сидел мужчина с красными от слëз глазами, его губы дрожали, а кожа… К нему возвращалась кожа. Она обрастала его тело, теперь не фальшивая — настоящая, только прикоснись, — как давно утерянные эмоции обрастали холодное сердце, сейчас стремительно бившееся в галопном темпе. А из всех щелей, из пор кожи, из ноздрей и уголков глаз медленной рекой вытекала Тьма. Сосуд погиб. Разбился. Опустел. Всë вновь вернулось к хозяину. Двое князей сидели в тишине. Лишь они и Тьма. И тело Сантьяги. — Советую тебе уйти. — наконец тихо прошептал Третий. — А иначе сейчас здесь будет столько навов, что просто не протолкнуться. И каждый из них будет мечтать уложить тебя рядом с… — мужчина промолчал, опуская взгляд ещë желтоватых глаз. — Я не заслужил такой чести. — подумав, ответил Ярга. — Хоть в чем-то мы солидарны. Первый уже было встал, собираясь уходить, но не успел. — Комиссар… — раздался неуверенный голос позади. — Комиссар…? Комиссар.! Ортега оттолкнул мятежника, и… И увидел. То, с какой скоростью сменились эмоции на лице помощника комиссара, было удивительно. Недоумение сменилось яркой вспышкой боли. Тонкие губы задрожали, а из чëрных глаз солëными реками полились слëзы. Нава подкосило и он упал рядом со своим командиром. — Н-нет… Нет!!! — глаза Ортеги забегали. — Он… Это ведь шутка…?! Да, конечно, шутка… Он ведь не мог… Правда…? Скажите мне, что это правда…! Но и тот, и другой князья лишь опустили взгляды. — Нет! ПОЖАЛУЙСТА, НЕТ!!! Повелитель Нави зажмурился и передëрнул плечами, стараясь не слышать рваных всхлипов. Ярга молча положил руку ему на плечо. — Сантьяга! — кудрявый помощник затряс бездушное тело за плечи. — САНТЬЯГА, ПРОСНИСЬ, ПРОШУ…! Гарка резко выдал командиру пощëчину. Ясное дело, ничего. На секунду нав замер, крепко прижав мертвеца к себе. А затем мягко, как живого, уложил комиссара на пол, с какой то болезненной заботливостью смотря в пустые глаза. Уложил и посмотрел на Яргу. Посмотрел иначе. Посмотрел так, что его дальнейшие действия были вполне себе понятны. Сначала мятежник получил кулаком по носу. Затем ногой в лицо, под дых, под рëбра… Где то там что то хрустнуло. Но Первый не сопротивлялся. И даже тогда, когда Ортега вынул тонкий навский стилет, когда начал наносить в край нешуточные травмы… — ТЫ УБИЛ ЕГО!!! УБИЛ!!! СКОТИНА, ТВАРЬ, К-КАК… КАК ТЫ МОГ?! ЗДОХНИ, ЗДОХНИ, ЗДОХНИ!!! А третий князь молчал. Молчал, и лишь одними губами просил прощения. Он привязал его к себе. Заставил быть рядом. Заставил полюбить. Он поступил отвратительно, но ему было мало. Он. Скотина. Он. Виноват. Он. И никто другой. — Мой сахарный мальчик… Прости меня…***