* * *
Закинув ноги на забитый бумагами и разными личными вещами рабочий стол, шатенка всячески пытается вникнуть в суть слов обычного гражданина. Она поднимает идеально подчёркнутые брови и глядит на часы. Раннее время — девять часов утра. Кажется, рабочий день только начинается, а девушка уже переутомлена из-за плотного графика работы. — Господин Дон, ближе к сути. Меня не интересует ваш скот, — заявляет шериф, испепеляя сидящего напротив мужчину взглядом. — Шериф Ким, мой скот — пострадавшие! Шериф закатывает глаза и берёт некоторые бумаги, относящиеся к делу. — Хорошо, но скажите точную причину. Кто и что сделал вашему скоту? — Это сделала Манобан. Она снова отпустила своих быков в сторону деревни! — после своих же громких слов сельчанин боязливо оглядывается и понижает тон. — Шериф Ким, пожалуйста, решите этот вопрос, а то я лишусь всего. И напоследок, не говорите госпоже Манобан… Ким мгновенно скидывает ноги со стола и хмуро отводит взгляд. Лалиса Манобан — девушка-ковбой. Довольно закрытая личность абсолютно со всеми, но рядом с шерифом она проявляет себя во всех смыслах. Они не друзья. Никак не близкие люди. Но при каждой их встрече, вопреки недовольствам с каждой стороны, они испытывают друг к другу неописуемое взаимопонимание. Лалиса разводит быков. Это увлечение или же бизнес, который передаётся по всей родословной Манобан. Девушка полна энергии, так что часто подвергает себя нерациональному риску. Скачки на бычках? Она это умеет. Она именно любит седлать непреклонных. И как-то Ким оказывается в этом списке. Дженни довольно неоднократно замечает на себе взгляды ковбоя, которая частенько любит нарушать принятые законы на просторах Дикого Запада. А на это шериф злится, но всячески пытается сдержаться.* * *
Звон битого стекла и довольно красноречивые слова слышатся из набитого людьми помещения. Оставаясь за стенкой, Ким устало вздыхает и наполняет грудную клетку чистым воздухом. Заходить в беззаботный салун с шумными людьми Дженни не хочет, но, видите ли, это — работа. Дженни ненавидит эту привычную атмосферу салуна. А вонь табака сильно бьёт по дыхательным путям. Все пьют пиво и шумно спорят друг с другом, но Ким кажется, что они даже и не слышат своих разговоров. В салуне всегда достаточно многолюдно. Кажется, в деревне много безработных, которые собираются в баре и отдыхают от «досуга». У многих на голове шляпы с загибами вверх поля. На них клетчатые просторные сорочки из натуральной ткани. У каждого разный «стиль». Клетка может быть большой и маленькой, светлой и тёмной. Рукава у рубашек чаще всего длинные, а у кого-то закатанные. А у девушек сорочки приталенные, которые подчёркивают фигуру. Дженни оглядывает весь зал и сразу натыкается взглядом в брюнетку, которая, пряча ухмылку, осторожно пьёт своё пиво. — Мои замечания пролетают мимо твоих ушей? — говорит Ким, садясь рядом с той и подзывая бармена, чтобы он принял заказ. — Йоу, шериф, рада видеть! — улыбается Манобан, затуманенным взглядом осматривая Ким. — Ты специально это делаешь? Разве я не предупреждала тебя в прошлый раз насчёт твоих быков? — изгибает бровь девушка. — Предупреждала. А я что-то нарушила? — с актёрским сожалением она обречённо хватается за грудь и качает головой. Манобан чрезмерно красива: двадцать пять лет, моложе шерифа на год, светлого цвета кожа, стройная и высокая девушка, волосы коричневые, склонные к чёрному оттенку, а глаза зелёные и яркие, которые буквально светятся вместе с её озорной ухмылкой. — А можно ли шерифам пить при исполнении? Перед Дженни ставят стакан с пивом, и пенка вскоре оказывается на пухлых губах. Язык проходится по ним, слизывая, и Лалиса ухмыляется — видимо, шериф очень устала за ней бегать, что-то говорить, просить не творить то, что приводит к катастрофам. Манобан сама по себе ходячая катастрофа, если так посудить — кто из девушек захочет стать ковбоем и разводить быков, если только это не семейный бизнес? А ей нравятся эти животные, нравится за ними наблюдать, разводить, а ещё ей нравится, что каждый раз после жалоб к ней приходит сама шериф Ким и пытается её вразумить. Ну подумаешь — выпустила быков в деревню, подумаешь, они потоптали на поле все посевы, не её забота, сельчане сами виноваты, что не закрывают поля на замок. — Я устала за тобой бегать, Лалиса Манобан, — девушка-ковбой выпивает пиво вновь, понимая, что если допьёт этот бокал, то ей понадобится снимать номер. А если действительно снять? — Тебя саму не напрягает то, что я постоянно вызываю тебя к себе на разговор? Ты немного заигралась. Понимаешь, что я имею полное право тебя прямо сейчас арестовать и провести сквозь салун в наручниках? Вот позор будет — саму Лалису Манобан заковали в наручники и повели в участок, чтобы там она отсидела несколько суток за решёткой. Дженни никогда так не разговаривала с Лисой: она распаляется, и чем меньше пива остаётся в её бокале, тем больше шериф краснеет, что даже обмахивается ладошкой — настолько становится жарко в салуне, где клуб завитками взлетает к потолку и там развеивается. Лалиса замечает, что на них уже откровенно пялятся: мужчины оборачиваются, бармен уже тянется куда-то под стол, будто бы желая найти там оружие или пустую бутылку, чтобы разбить её о стойку и передать ковбою, которая вскочит на ноги и начнёт защищаться. Лиса делает знак, что всё в порядке, пускай опустошённый бокал с пивом заставляет её глаза собраться в кучу, а потом поднимается. — Шериф, нам стоит поговорить в более спокойной обстановке, а то ты уже с одного бокала окосела, — бармен называет стоимость всех бокалов пива, что выпила и Лиса, и Дженни, а потом берёт деньги и за номер наверху с единственной кроватью — они же всего лишь поговорят, никто ночевать не будет, потому такого удобства достаточно. — Пойдёмте за мной. Ступеньки лестницы скрипят под ногами, но у Дженни будто туман в голове, а Лиса пытается удержать их обеих в ровном положении, чтобы не скатиться вниз. Если оступятся — то переломают себе все кости и станут посмешищем, шерифа никто воспринимать всерьёз не будет, а у ковбоя и так репутация сорвиголовы, ничего страшного с ней не случится, если кто-то в салуне посмеётся. Их провожают взглядами — странными, вопросительными, и никто не может ответить, что же в следующую секунду произойдёт между двумя девушками. Убийство? Арест? Пьяная драка? У посетителей слишком много мыслей, но как только дверь с номером четыре закрывается, они забывают, что тут совсем недавно находились две девушки, которых связывают достаточно странные отношения. — Ох, шериф-шериф, ты действительно с одного бокала опьянела, — Лиса усаживает Дженни на кровать, а потом аккуратно тыкает её пальчиком в лоб, будто бы желая, чтобы та свалилась на застеленную постель. Шериф действительно падает, расслабляя все мышцы и понимая, что больше никогда не зайдёт в салуны и не станет пить, потому что неумение пить — это позор на Диком Западе. — Как же это мило. Ты такая милая, знаешь? — Почему я милая? Неужели человек не может быть просто милым? — Потому что я так считаю, — Лалиса ложится рядом с шерифом и улыбается. Удивительно, сколько раз они говорят, сколько раз Дженни ругается и плюётся ядом, играя буквально каждой мышцей лица. Тогда Лиса и находит в шерифе своеобразную прелесть, красоту, вот и получается, что жалобы помогают ей раз за разом видеться с Ким, разговаривать с ней, улыбаться в те моменты, когда она бесится, и влюбляться раз за разом вновь. — Или мне нельзя считать тебя милой, Дженни Ким? Осторожно повернувшись к шерифу лицом, Лиса склоняется к ней и мягко целует пухлую щёчку, а потом, не встретив сопротивления, в лоб, в кончик наморщенного носика, а потом и в губы. Немного горьковато, с привкусом пива, но ковбою даже нравится — напоминает вкус свободы без страха, что её поймают и в очередной раз доложат о проделках шерифу. Если Лиса — это свобода, могучие быки и широкие прерии, то Дженни — замкнутость, потому она не сразу отвечает на поцелуй, а как только Манобан отстраняется, ей хочется ещё. Ещё, ещё и ещё. Безумие — в салуне, где шумно, пахнет табаком и только что пролитым на пол пивом, где грубыми становятся даже девушки, потому что иначе в такой атмосфере не выжить, в номере на кровати лежат и целуются две девушки, такие разные, но такие друг друга привлекающие. Дженни, как шериф, может вообще не заниматься мелким баловством Лалисы, есть проблемы и серьёзней, но каждый раз приходит к ней, чтобы заглянуть в магическую зелень глаз, чтобы отругать, а потом вместе с ней посмеяться. У неё фактически зависимость от этой девушки, потому никого к ней не посылает, всё делает сама, чтобы быть к ковбою ближе. Теперь они слишком близки — один воздух на двоих, один привкус светлого нефильтрованного на губах, одна страсть, разгорающаяся прямо в центре сердца, в середине груди. — Ты тоже милая, — внезапно выдаёт Дженни и хихикает — алкоголь не выветривается при поцелуе, потому и продолжает нести какую-то околесицу и ещё смеяться от этого. — Мне нравятся твои глаза. Бесстыжие такие, зелёные. Может, ты ведьма, что меня приворожила? — Тогда ты тоже ведьма, которая находит меня везде, где бы я ни была, — и новый поцелуй опускается на губы Дженни, а та уже себя сдержать не может — запускает пальцы в густые волосы, наслаждаясь их мягкостью, и тянет на себя, желая заполучить себе всю Лалису. Целиком, без остатка, ведь только она может её ругать, говорить, какая она плохая, какая она глупая, что отпускает всюду своих быков — может, их проще сдать на скотобойню? Лиса не согласится, усмехнётся и в который раз даст понять шерифу, что она может совершать всё, что захочет, а Дженни пусть не путается под ногами. — Ведьма-шериф, удивительное сочетание. Как дружба кобры и мангуста. — Ты красивая, Лалиса, — наконец-то говорит это вслух, и ковбой, сверкая глазами-изумрудами и улыбаясь, садится поверх бёдер шерифа. В голове вспыхивает мысль: «а закрыла ли я дверь?», но дверь закрыта, никто не ворвётся, а если это и произойдёт, то непрошеный гость сразу выйдет. Лалиса осторожно прикасается к звёздочке шерифа на слегка вздымающейся груди Дженни, а потом обеими руками хватается за груди, слегка сжимая — как мягко, как прекрасно, и шериф стонет от этих прикосновений. — Красивая… мучительница. — Ты хочешь, чтобы я перешла к активным действиям? Выпустила своего внутреннего быка? — хихикает Манобан и вновь целует алые губы, проникая языком внутрь рта и играясь там с языком Дженни, которая совершенно не сопротивляется и не показывает, что ей это как-то неприятно. — Скажи, что ты согласна. Или откажись, — Лиса чувствует на бёдрах сильную хватку тонких пальцев, и Дженни кивает — это молчаливое «да», завёрнутое в одеяло непреодолимого желания дальше целоваться, а потом, возможно, перейти к чему-то большему, более волнующему и более страстному. И да, кажется, обе девушки этого желают, хотят, ведь как ещё объяснить их прикосновения друг к другу, их страстные поцелуи и желание Дженни намотать волосы ковбоя на кулак. Шериф садится, придерживая Лису за ягодицы, и улыбается: призывно, завлекающе, чтобы девушка, которая её оседлала, поняла одно — она на снежные вершины гор заберётся, но доставит обеим удовольствие. Они ни о чём не говорят больше — просто начинают неистово целовать друг друга, а Дженни расстёгивает пуговицы на рубашке Лисы, скользя пальцами по обнажённой коже груди, ключицам, шее, а потом и вовсе сбрасывает с неё этот элемент одежды, целуя в плечо и чувствуя, как тело девушки отзывается на касание. Дрожь пробегает по бледной коже, выступают крупные мурашки, каждую из которой хочется поцеловать, поймать губами, но Дженни наслаждается ароматом тела Лисы и утыкается лбом в её грудь, начиная покрывать её поцелуями, а потом осторожно прикусывать соски. Лиса гладит шерифа по голове — «какая хорошая девочка», а потом осторожно укладывает Дженни на кровать, принимаясь и за её рубашку. Удивительно, но обе не носят бюстгальтеры — зато грудь ничего не сжимает, кроме ладоней девушки, что буквально сидит на шерифе. Руки Лисы тянутся, чтобы стянуть с Дженни штаны, и вскоре это получается — в расстёгнутой, но не снятой с локтей рубашке, девушка лежит под ковбоем, хочет только поцелуев, хочет девушку на ней, и Лиса тоже стягивает штаны. Они остаются друг перед другом только в нижнем белье, ведь Дженни умудряется как-то снять рубашку и бросить её куда-то в изголовье, и девушки вновь валятся на кровать, лаская нежную кожу, лица и ладони, а потом нежно проходятся губами по скулам и дышат одним воздухом на двоих вновь, только теперь он горячий, обжигающий. Лиса пальцами слегка-слегка касается резинки трусов Дженни, и та вздрагивает, будто бы не ожидает прикосновений, а потом улыбается, позволяя пальцам Лисы всё же скользнуть в трусы и тронуть чувствительную и такую разгорячённую плоть. Дженни шумно выдыхает, откинувшись на одеяло, а Лиса неощутимо кусает её в плечо, вынуждая выгнуться и прикрыть от наслаждения глаза, потому что Манобан уже ласкает клитор, чувствуя смазку, что остаётся на пальцах даже тогда, когда рука покидает нижнее бельё Ким. Приходится всё с себя снять, задерживая где-то в районе колен, дабы то ли подразнить, то ли скрыть смущение, но вот уже и Лиса избавляется от белья, боле не стесняясь, а просто скатывается на пол, раздвигая ноги шерифа, которая вдруг начинает стесняться. — Тебе этого ещё не делали? — Дженни, смутившись, качает головой, а потом закрывает лицо руками. — Шериф, не стесняйся. Я покажу тебе, что значит блаженство. И действительно — как только язык проходится по нежно-розовым складкам, у Ким в голове происходит щелчок, схожий с коротким замыканием, ведь Лиса делает всё так, будто уже сто раз отлизывала. Слишком искряще, как шампанское на языке, слишком неожиданно и нежно, как первая любовь в ещё подростковом возрасте, и Дженни кажется, будто бы её обливают тёплой водой и одновременно поджигают — двоякие чувства, двоякие ощущения, но зато какие приятные! Язык продолжает скользить по клитору, по половым губам, даже забирается внутрь, и Дженни будто бы прошибает разряд, но это не оргазм, ведь пока Лиса не наиграется, она не позволит шерифу кончить. Она слишком привыкла её мучить, слишком привыкла выходить не проигравшей, а победительницей из их споров, а потом всё повторялось заново: вновь жалобы на быков, вновь выговор от шерифа лично. — Было бы у меня лассо, я бы связала тебя, — хихикает Манобан, сверкая зелёными глазами, — или ты не хочешь быть связанной? Может, у тебя другие мысли по поводу того, как можно себя занять? Например, ты бы заковала мои запястья в наручники или… — Не говори больше такого, — шипит шериф, — не смей. Просто доведи меня до оргазма. — Надо же, раньше я доводила тебя до истерики быками, а теперь ты говоришь довести себя до оргазма. Звучит красиво, — а в мыслях Дженни только: «боже, она действительно ведьма», потому что ещё тогда, когда она шла в салун, не думала, что будет бесстыдно стонать от действий неуправляемого ковбоя. Она напоминает кактус — такая же колючая снаружи, чуток язвительная и неприступная, зато внутри — мякоть, которую никто никогда не распробует, не уколовшись ни разу. Лиса вводит внутрь Дженни один палец и начинает двигать им, чувствуя, насколько внутри влажно и горячо, а Дженни шире раскрывает бёдра, хватается за собственную грудь, требуя к ней внимания, а когда Лиса добавляет второй палец, так вообще выгибается где-то в пояснице и сладко стонет, не зная, куда себя деть от жара желания обладать девушкой, которая над ней доминирует. Есть только один выход — ласкать её, и Ким прикасается к груди Манобан, скользит пальцами вниз, обходит пупок и ныряет к клитору, гладя его, лаская, немного щипая, и на мгновение Лиса стопорится, переставая двигаться, а Дженни насаживается сама, смотря прямо в глаза девушки. Она тоже много чего умеет — практиковала на собственном теле, которое с удовольствием отзывалось на ласки, а потом сразу два пальца проникают в Лису, заставляя её содрогнуться и остановиться. Она чувствует, как сжимаются мышцы шерифа, как сжимаются её собственные мышцы, и от этого голова кружится, а ресницы дрожат, закрывая взор. Губы требуют поцелуев, но не получают их, когда Дженни откидывается на одеяло, кончая, а следом не сдерживается Лиса — терпению не обучена, удовольствие получает слишком быстро, как и замечания шерифа, который сейчас в тёплых объятиях держит и целует в тёмную макушку, улыбаясь. — Надо же, а шериф, оказывается, такая милая, когда кончает, — хихикает Лиса, накрывая себя и Дженни одеялом, а потом располагает голову девушки на своём плече, целуя в макушку. — С этого дня будете придираться ко мне, или позволите мне творить беспредел? — Если на тебя будет ещё один донос, то я сделаю так, чтобы ты потеряла сознание, — угрожает Ким, прикрывая глаза и надеясь уснуть. — Надеюсь, что от оргазма. Но всё в этом районе изменится: быки станут меньше топтать землю и вырываться из рук Лалисы Манобан, а сама она часто будет засыпать в постели шерифа Ким, которая в глазах сельчан наконец-то навела порядок в своих владениях.