Там, где кончаются горы

— Пат…       Роберт проснулся и принялся озираться. Лишь спустя минуты он понял, что имя сорвалось с его собственных губ. Тихо, грустно, умоляюще, по-детски недоверчиво. Не могла ведь она и правда, никак не могла…       Ему снилось, что вместо Рота, этого рыжеволосого простофили, чья жизнь кончится одновременно с его скудными средствами, на поезд садилась Пат. Его милая, теплая Пат, она победила болезнь и покидала эти равнодушные горы. Она плакала и смеялась, размахивая платком, кричала: «Прощай, Робби, прощай!».       Он бежал следом, не понимая, почему, зачем, за что ему это «прощай»? Почему он не может тайком пролезть в ее купе с псом и спать с ним у нее в ногах, плевать, лишь бы слышать ее чистое дыхание и чувствовать, как она играет с его волосами? Почему поезд вдруг меняет направление и едет не вниз по склону, а наоборот — вверх, туда, где кончаются горы и начинается небо, туда, где холодно и морозно, туда…       Туда, где встретит Пат последний романтик, родной товарищ Готфрид Ленц с двумя пулями в груди, одна чуть ниже другой, и лживым предсказанием, которому сбыться было, увы, не суждено.       Боль по Пат невыносима, от нее и тоска по Готфриду, едва успевшая притупиться, снова рвет на части, будто потеря Пат подорвала его иммунитет, и весь ужас, всё отчаяние и понимание валят теперь его с ног с удвоенной силой. Горный беспощадный ветер им помогает, не иначе.       Роберт прикрыл глаза и явственно представил, как Пат выходит из вагона и ищет взглядом знакомые лица; как Готфрид появляется, сияя улыбкой, припорошенной, как и при жизни, печалью; как снимает воображаемую шляпу и чеканит «Ваш покорный слуга, Готфрид Ленц, всегда к вашим услугам, Пат…».       И Пат замирает, ее чудные глаза наливаются слезами. Она шепчет: «Не может быть, милый друг, как же так?..». И Готфрид лишь улыбается: «Жизнь непредсказуема. Зато у нас с вами теперь прекрасная компания! Не плачьте, Пат, плакать — удел живых, а нам с вами остается лишь смеяться и бесконечно их любить…».       Роберт открыл глаза. Пат так и не узнала, что Ленц погиб. Неведение мучительно, хоть его и не ощущаешь, но оно было правильным. Держать в неведении Отто никак нельзя. — Робби?       Спокойный голос Кестера прозвучал из трубки с едва слышными хрипами связи. Роберт прижал трубку ближе, цепляясь за образ друга, единственного у него оставшегося родного человека. — Пат? — помолчав, спросил Отто. Ответ ему был не нужен, достаточно сбившегося дыхания в трубку и прерывистых вздохов, которыми Роберт пытался что-то сказать. — Ты вернешься? — Поезд сегодня. Приезд завтра в восемь, — не своим голосом ответил Роберт.       Он представил, как садится в поезд один. Сколько раз он обещал Пат, что весной они вместе сядут в купе и вернутся домой? К Кестеру и Ленцу, Карлу, Юппу… Сходят к Альфонсу и наедятся до отвала и сладкого нежелания двигаться вовсе. Весна близка. Но Пат — далеко-далеко. — Робби, я не спрашивал, когда прибудет поезд. Я спрашивал, возвратишься ли ты?       В успокаивающем голосе Отто прорезался страх. Роберт и не помнил, когда в последний раз видел страх Отто… Ах да…       Раздались два выстрела, парень отскочил в сторону, и вся четверка пустилась со всех ног наутек. Кестер рванулся было за ними, но тут же как-то странно повернулся, издал дикий, сдавленный крик и, выбросив вперёд руки, пытался подхватить Ленца, тяжело грохнувшегося на брусчатку.       Роберт мотнул головой, прогоняя образ бледного Готфрида и ощущение горячей крови на своих руках. Готфрид должен остаться у него в памяти ярким, раздражающим, улыбающимся и без конца болтающим. Живым.       Глаза Кестера тогда обезумели от страха, и в них Роберт видел отражение своего. Они оба до безумия боялись потерять последнего романтика. И сейчас Отто испытывал тот же страх. Он боялся потерять его, Роберта. И какой бы чудесной не представлялась ему мысль встретить Пат и Готфрида, Роберт мог с уверенностью успокоить Кестера. — Я вернусь, не переживай. На этом поезде. — Я встречу тебя, — сказал Отто с явным облегчением. — Ты только вернись, Робби. — Обещаю, Отто.       "Я не покину тебя следом за ним".       Всю дорогу он проспал, не закрывая глаз. Вместо купе он видел воспоминания и мимолетные образы, но сознание не спало. Оно пыталось вспомнить каждое мгновение, проведенное с Пат. Щеки щипало от слез, но он едва ли обращал внимание. Рядом поскуливал Билли, и Роберт потрепал его за ухом. Он был не в состоянии успокоить себя, уж тем более питомца.       Роберт вышел из вагона и вдохнул знакомый воздух. Он был гораздо тяжелее и грязнее горного, но для Пат был бы самым освежающим и прекрасным. Она мечтала вернуться на эту платформу, вдохнуть запах цветущей сирени и жизни… — Робби!       Отто вышел из машины. Не Карл. Такси с обрюзгшим водителем. Роберт подошел к машине едва ли не брезгливостью. Карл, родной Карл, как ты там?.. Он не обнял Кестера, даже не подал руки. Молча сел на заднее сидение и облегченно выдохнул, когда Кестер указал водителю свой адрес. Мысль о пансионе фрау Залевски была невыносима. Комната Пат, в которой она любила сидеть на полу у зеркала и сосредоточенно смотреть на отражение во время макияжа. Комната, в которой они собирали чемодан в ее последнюю поездку.       Они вышли из такси и зашли в квартиру Кестера. Роберт мимолетно протянул ему руку и почти свалился на него. На объятие это было мало похоже, скорее на потерю сознания. Но оно не спешило теряться — еще не все образы Пат из прошлого воспроизвело перед и без того воспаленными глазами. — Отто, как же я теперь? — прошептал Роберт, уткнувшись носом в его плечом. — Как же мы без них?.. Пат, Готфрид… — Мы переживем эту разлуку, Робби. Мы — здесь, они — отдельно. Пат хотела, чтобы ты прожил полноценную жизнь, а Готфрид бы сказал нам с тобой поделить те непрожитые годы жизни, что ему нагадали в тот день.       Роберт кивнул, чувствуя, как пиджак под щекой стремительно мокнет. Интересно, отстраненно подумал он, с каких пор у Отто протекает потолок…