Роман о Дьяволе

Этот человек, будучи еще пару дней назад случайным незнакомцем, сумевшим вызвать к себе интерес с первых же секунд разговора, быстро стал моим лучшим другом. Он иногда приходил вечерами, темными и холодными, а я ждал его, ждал так сильно, как высушенные растения свежего дождя. Он по-свойски закидывал ноги на диван и часами рассуждал о политике, торговле и искусстве, а я смеялся, краснея от очередного бокала сухого, внимая и соглашаясь со всем, что он говорит. Мы подолгу разговаривали о немецкой культуре и моем романе, медленно вкушая запасы дорогого алкоголя. В сырости комнаты он находил некое очарование. Но любимым местом была поросшая мхом тепличка на заднем дворе. Мы сидели там в особо теплые дни, порой пожалуй даже слишком близко. Он был моей музой, вдохновением. Словно переживая все события в реальности, он с легкой ухмылкой шептал мне на ухо всё новые строчки, точно бы зная, как поведет себя каждый из героев. Смеясь и смотря прямо в глаза, он часто повторял реплики Воланда, объясняясь в любви к данному персонажу. Он был умнейшим из всех людей, кого я знал. Иногда мне казалось, что он единственный мыслящий человек, в скоплении бездарей и неучей, пьяниц и кутил, которых в нынешнем обществе почему-то уважали и любили. — Вот они, новая элита, progressiv und genial литераторы — поддерживая, с легкой усмешкой всё приговаривал он. Со временем я стал ловить себя на мысли, что радуюсь его приходу более, чем тихому стучанию Марго в окно подвальчика. В очередной из московских вечеров, мы шли с крайне неудачной и забавной постановки, петляя меж деревьев и наслаждаясь туманной свежестью. Скручиваясь от смеха над «светлым коммунистическим будущим», показанным в спектакле, он придерживал меня под руку, словно стараясь удержаться от падения в одну из строительных куч. — Это выступление просто vogelgesang im Garten Eden. Я засмеялся. Так незаметно, под серебряным сиянием луны, мы дошли и до дома. Привычно устроившись на диване, вальяжно раскинув ноги и руки, он принялся наблюдать, как я достаю из шкафа очередную главу. Это уже стало ритуалом, обычаем, чем-то настолько обыденным для нас двоих, что не приходилось в очередной раз напоминать о надвигающейся «пилатчине». Я привычно сел на край, переворачивая листы в поиске интересующей страницы. Вдруг он достал дорогую бутылку с немецкой маркировкой. — ein geschenk für Sie, от вашего немецкого друга — улыбнувшись, он протянул подарок, пригласительно покачивая бокал из стороны в сторону. Он часто дарил все более старые и интересные бутылки, словно пытаясь впечатлить своей коллекцией. За время нашей дружбы, я будто продегустировал даже большее количество редких сортов, чем представители бывшей аристократии. Черт его помнит, как назывался этот напиток, я лишь подметил изысканную терпкость, несвойственную ничему из местного ассортимента. Развалившись на потрепанном диване, я в очередной раз принялся читать отрывки из романа. Чтение получалось излишне выразительным, вызывавшим в нас очередную волну смеха. Диалоги персонажей отыгрывались с чувством и слегка искаженной градусом интонацией. Он порой касался моей руки, вытирая подступающие слезы. — Браво, браво. Mein lieber, вы читаете не хуже поэта, особенно в вашем-то состоянии. Я уже не был способен к серьезным рассуждениям и критике. Листы выпали с рук, разлетевшись по полу. Мы продолжили с громким смехом опустошать подаренную бутылку, опираясь друг на друга и звонко чокаясь бокалами. Тот вечер, особенный теплый вечер, пролетал с грацией лебедя, с каждой минутой приближая к ненавистному одиночеству, тому короткому промежутку времени, между хриплым прощальным «Auf Wiedersehen» и светом первых лучей солнца, слепо выглядывающих из открытой Маргаритой двери. Как же я боялся ночей, дрожа и закутавшись в одеяло, лежал уставившись на трескающееся пламя, все ожидая часа, когда короткий, и, как на зло, страшный сон вновь не настигнет мой разум, позволяя отдохнуть хотя бы измученному телу. Перед уходом он обязательно делал пару кругов по квартире, высматривая заинтересовавшие его вещи. Чаще всего это были книги, которые он любил вертеть в руках с вечной любопытной и жгучей улыбкой. С каждым новым днем я понимал, что больше не жду девушку под темной вуалью, главную героиню моего романа, единственную и настоящую любовь Мастера. Я жду его, отчаянно и болезненно, под любым предлогом и в любое время суток. — Забавно наблюдать за вами, der meister. Боитесь темноты, а водитесь со мной. Он остановился, взяв свою трость, и серьезно, словно с вызовом, сверху вниз посмотрел на меня. Повисло недолгое молчание, казавшееся тогда поистине дьявольским. Я не нашелся что ответить. — Запишу эту фразу в своем романе, вполне в духе Воланда. — Наконец, прошептал я. — Эта фраза предназначается вам, и только вам. Он подошел ближе, на лице мельком блеснула самодовольная ухмылка. Сев на краешек дивана, он смотрел привычным испепеляющим взглядом, всматриваясь, казалось бы, в самую душу, сквозь кости и плоть. Словно владея мной, как чем-либо собственным, он запустил вечно ледяные пальцы в нечёсаные волосы, слегка поглаживая. Хотелось упасть, прижавшись к его груди, и рыдать, рыдать, выпуская всю накопившуюся боль, все страдания и ненависть, всю любовь, запутанную в клубок и запрятанную как можно дальше, в глубинки своего существования. И тут он целует меня, так нежно и жгуче, притягивая за талию и поглаживая по скуле, смахивая с покрасневшей щеки случайно поступившую слезу. Сплетясь пальцами, мы целовались долго и упоительно, обнажая мучительно хранившиеся чувства. Сквозь поцелуй я мог чувствовать его задорную улыбку, разжигающую новую волну вседозволенности. Нечто темное будто прошлось по всему телу, пленило, искушало. Словно вкусив яблоко раздора, я притянул его еще ближе, заставляя слегка нависнуть сверху. Я понимал, что целую самого дьявола, такого чудовищного, но чертовски притягательного. Спустя несколько сладострастных минут, криво лукаво улыбнувшись, он томно прошептал на ухо «auf wiedersehen», медленно отстранившись и вызывав во мне такую же довольную улыбку. Его прощание больше не вызывало боли, наоборот, давало сил пережить эту ночь и ждать нашей следующей встречи, которая состоится уже совсем скоро, я был уверен в этом, как ни в чем другом. — Я перепишу роман — сказал я в след мелькающего плаща и стука трости. Он остановился, удивленно подняв бровь. — Я назову его «Роман о Дьяволе». Ты улыбнешься и покинешь меня, а я буду ждать нашей следующей встречи. Отныне моя душа и сердце будут принадлежать тебе, и только тебе, навеки. И после смерти я буду пленен тобой. Буду идти следом, бежать, сквозь сумерки и ненавидимый прокуратором город Ершалаим. Гроза начнется позже, к вечеру, прогулка бы принесла нам большую пользу, а я с удовольствием сопровождал бы тебя, гуляя под виноградными лозами и рассуждая о вечном. Я шел бы к тебе сквозь звезды и солнце, по лунной дороге, как измученный совестью пятый прокуратор Иудеи всадник Понтий Пилат.