Танго лжи и наивности

      Быстрый счет на три доли беспокойного танго шептал молодой парень, шагая по длинному коридору, то и дело покачиваясь из стороны в сторону. Он не обращал внимания ни на слуг, ни на младших братьев и сестер, что так редко мелькали перед его глазами. Он стремительно несся вперед, будто встревоженный чем-то, что так терзало его душу. Резкий толчок в дверь и он ворвался в комнату, озлобленно смотря на мужчину, что сидел в кресле у окна и смотрел на блеклый витраж. Томно подняв на своего отпрыска золотые глаза, мужчина вздохнул и убрал волосы со своего лица. — И чего ты так резко врываешься? Знаешь ведь, что это бестактно, мой дорогой. — Ты серьезно это сделал! Да как у тебя рука вообще поднялась, как ты мог?!       Захлопнув резко дверь и подойдя к отцу, злой парень смотрел на мужчину, засунув руки в карманы синих клешеных брюк. Излучая только агрессию и неприязнь к собеседнику, парень так и хотел прописать старшему пощечину. — Тебя совсем ничему жизнь не учит? Нужно было тебе, в погоне за твоим тупым идеалом, привлечь кого-то со стороны, еще и человека! Я не верю, что мой отец, властный и всемогущий Идер Ксион, пал настолько низко, что усыновил человека, напоив того своей кровью, сделав несчастного нам подобным…       Смотря на своего сына уставшими глазами, Идер перевел взгляд на его длинные пушистые волосы, что струились по спине, потом на бледные щеки и только под конец на эти злые золотые глаза со змеиными зрачками. — Ты просто не понимаешь, что говоришь, Люмен. Это цель, к которой я шел тысячелетиями, мои труды не могут просто так пойти на смарку.       Но в глазах сына он не видел понимания, которого так хотел. Только ту же самую агрессию и ненависть за этот, на самом деле, необдуманный поступок. — Где он? — Он на третьем этаже в библиотеке. Ты же не перегрызешь его шею?       Развернувшись на сто восемьдесят градусов, мотнув волосами в воздухе, парень двинулся на выход, стуча по полу каблуками классических туфель. — С радостью, только вот, уже, к сожалению, не в силах, дорогой отец.       Стоило ему покинуть кабинет отца, как Люмен тут же ударил кулаком стену, разбивая руку в кровь, от чего мимо проходящая служанка взвизгнула и постаралась поскорее убежать. Сам же парень, стараясь успокоиться, посмотрел на костяшки, что уже затягивались, и ссадины, что красовались на них парой секунд ранее, исчезали одна за другой на бледной коже, будто их там никогда и не было. Посмотрев по сторонам и поправив волосы, парень стремительно направился к лестнице.       Шагая по ступеням винтовой мраморной лестницы, Люмен плавно, подобно лебедю, поднимался все выше и выше, показывая всем своим статным видом благородство, что, скорее, вошло ему в привычку, чем являлось действительностью. Тут же в его голове пронеслись воспоминания былых дней, что он так старательно старался сокрыть на задворках памяти. Быстрый топот, детский смех, маленький мальчик скользит по перилам этой самой громадной лестницы, а за ним следом пытаются поспеть его слуги, что умаялись гоняться за ним. И тут перед этим мальчиком возникает силуэт, которому он тут же бросается в объятия, в эти сильные бледные руки и хохочет, повторяя радостно имя старшего брата… Но эти сладостные воспоминания прервались свистом рассекаемого воздуха и хохота. Прямо мимо Люмена на перилах проехал парень на три головы ниже его самого, розовая копна волос метнулась в воздухе, как и отсвет кроваво-красных глаз, что щурились в улыбке. А за ним старался поспеть парень ростом уже с самого Люмена: кудрявые каштановые волосы с синим отливом, белая как мел кожа, золотые глаза и рдеющие щеки от стыда за то, что чуть было не снес старшего брата. — Люмен, прости уж! Не специально, правда, просто Эн, он… он!       Но в ответ на запуганные отговорки, он получил лишь сострадательную улыбку, полную любви. — Ничего страшного, Ричи, я и сам замечтался, беги за Эном, он же опять смеялся над твоими стихами… — Все-то тебе известно, — отшутился Ричард и, учтиво поклонившись, с улыбкой на лице побежал дальше по лестнице, — Удачно прогуляться!       Тихо посмеявшись в ответ, Люмен устремил взгляд вперед, на коридор третьего этажа, к которому уже успел подойти. Тишина… Гробовое молчание коридора окружало его, от чего он почувствовал знакомое давящее чувство в груди. И вот, шагнув на мягкий красный ковролин, он снова начал считать четыре такта быстрого танго, то и дело покачиваясь и кружась в процессе ходьбы. И пускай его нежной натуре всегда ближе был плавный вальс, быстрое и стремительное танго позволяло ему забыться лучше, чем любое вино из погреба. Именно этот такт позволял ему забыть их, таких родных и так давно покинувших его…       И вот, внезапно он остановился, распахивая двери в библиотеку. Просторное светлое помещение, поделенное на два этажа с деревянными лестницами и балконами было заставлено у стен стеллажами, что почти ломились от книг. В центре же стояли диваны и кресла с пуфиками, на одном из которых разлегся паренек в красивом наряде, украшенным рюшами и кружевами. Широкие рукава его рубашки опускались вниз, оголяя белоснежные запястья, на которых красовались странные узоры, похожие на дымчатые разводы; пышные кудри цвета шоколада обрамляли его щеки и шею, ложась на них мягким облаком. Вот только, стоило этому красивому ребенку поднять глаза, заметив, что кто-то решил зайти в библиотеку, тут же милая картина безмятежности нарушилась. Резко сев на диване и аккуратно спустив ноги, одетые в чулки и аккуратные синие туфли, он продолжил читать книгу, стараясь выглядеть более прилично. Наблюдая за этим, Люмен тихо фыркнул и закатил глаза, прикрывая дверь и проходя в глубину комнаты, приближаясь к нему все ближе, что заставило мальчика сжаться, на что Люмен отреагировал сухо: — И смысл так бояться? Неужели такой старик как я может кого-то напугать?       Сказал он и тут же, пробежался, с прыжка забираясь на лестницу, установленную у стеллажа, тут же хватая книгу с полки. Наблюдая за этим, мальчик, сидящий на диване, завороженный данным зрелищем не хотел даже моргать и прикрывать ярких голубых глазок, что мерцали на свету словно два сапфира. Смотря за этим элегантным прыжком, что, будто, был совершен без всяких усилий, за тем, как зеленые пышные волосы метнулись в воздухе, тут же он остолбенел, смотря за тем, как этот «великан» со всей его помпезностью, начал падать назад, не удержав равновесия на этой не очень то и устойчивой лестнице. Собираясь уже сорваться с места, мальчишка внезапно обомлел, увидев, как буквально из неоткуда нарисовался парень весь в белом, нежно ловя падающего в свои руки. — Надо же, вроде я не читаю будущего, а так вовремя успел оказаться в нужном месте, ха-ха! — Да уж, вот только я бы и сам справился, дорогуша, — внезапно улыбнулся Люмен своему брату, Эфиру, что аккуратно уже ставил его на пол, — Ты ищешь Эмира? — Да-а… Думал вот, что он в библиотеке, — сказал Эфир, потирая затылок и озираясь по сторонам, ненароком останавливая взгляд на мальчишке, что начал прятаться за диваном от того, что смутился. — А это что еще за малявка? На слугу не похож ведь! — Это новое Миролюбие. — сказал Люмен уже гораздо тише, чем раньше, что бы только Эфир его и услышал. Парень же отреагировал на это заявление весьма и весьма странно, будто разозлившись, смутившись и радуясь одновременно. Но в ответ не сказал на это ровным счетом ничего, одарив «новую замену» печально обозленным взглядом синих глаз, тут же беззвучно исчезая в воздухе, будто рассыпаясь на песок, что уносило порывом ветра.       Сказав невнятно что-то о странности брата, Люмен уселся на диване, на котором сидел мальчишка, тут же приступая к чтению выбранной книги. Наблюдая за ним, мальчик сначала просто наблюдал, а после расслабился, продолжая читать выбранную книгу.       Сидели они так довольно-таки долго, не проронив ни слова, пока наконец Люмен шумно не вздохнул, откладывая литературу в сторону. — Эх, и это я уже чита-ал… — секундная тишина воцарилась в комнате, и вот опять он заговорил. — А ты, как там тебя… что читаешь? — А… Я… — замялся мальчик, но тут же увидел, как на него смотрит Люмен. Тут же, будто завороженный, он выпалил, — Да так, роман какой-то, и сам не знаю, не разбираюсь я в этом. — Да не зажимайся ты так, будто я тебя тут на ужин подаю, ты же не человек, по крайне мере теперь. Смысл тебе меня бояться? — У Вас глаза… мертвые. Вы ведь опечалены чем-то, я не очень хочу вас тревожить и беспокоить. Я понимаю, что доставил всем неудобства… Ко мне не раз приходила девушка с длинными волосами и грустными золотыми глазам, она говорила, что лучше бы мне бежать и не пить ничего, что предлагает старший всего дома, а я не послушал… Мне так жаль, мне правда жаль, я ведь тогда просто испугался его, у него глаза такие… такие страшные.       Слушая этот поток мыслей мальчишки, что явно был слишком напуган, Люмен прикрыл глаза, думая про себя: «Значит, дорогуша Эклипс подходила к нему? Ожидаемо, он ведь наследник титула ее любимчика, что так скоро ее покинул, не дожив и до пяти тысяч лет. А стоило ей прознать о наследнике, та хотела его остановить? О, Святая Правда, видимо, границы твоих знаний и правда не постижимы.» Открыл Люмен глаза только тогда, когда внезапно услышал, как этот мальчишка к нему обратился. — Вы же, тоже один из самых старших? Вы же Бескорыстие, Люмен, что предателей рода Ксион обращает в каменные изваяния. — Помолчи… — Вы же такой сильный, как мне Вас не бояться? Стоит мне совершить оплошность, как я получу либо от вас, либо от остальных детей Идера. — Да никто тебя убивать не станет, что б тебя. Но если еще раз скажешь при мне мой титул, я найду способ тебя уничтожить.       Просидев так еще немного, Люмен все же отвернулся от парнишки, что так и трясся.       Все же, Люмен привык к тому, что его начали бояться, когда тот вышел в свет. Как ни как, а он, Люмен Ксион, самый старший из ныне живущих детей Идера, властное дружелюбие, что своими речами способно завлечь кого угодно в болото страстей, затягивая жертву все сильнее. И вот, перед ним сидит тот, кто только вкусил «роскошь» в качестве крови благородного рода фантазмов, такой зеленый от своей неопытности, что аж тошно становится от одного только взгляда на эту милую бледную мордашку. Дернув бровью от легкого негодования, Люмен закинул ногу на ногу и посмотрел на узоры на руке парнишки. Плавные линии багряного цвета струились от локтя, заостряясь на запястье, образую собой легкую дымку, что заслоняла мраморную кожу без единого изъяна. — Это шрам? — Люмен нагло ткнул острым когтем в узор, но младший даже не дернулся. — Это татуировка. Я сам себе ее набил, когда был человеком. Бракованные люди не привлекают знать, поэтому я намеренно себя осквернил.        Слушая это, Люмен нагло взял мальчишку за запястье, придвигая его к своему лицу, от чего бедный паренек чуть не свалился с дивана и так и хотел одернуться. Боясь, что сейчас ему перекусят руку, он зажмурил глаза и отвернулся, но тут же распахнул глаза и раскраснелся. Люмен вдыхал запах его мраморных запястий, впитывая каждый миллиметр, стараясь не упустить ни единой ноты запаха. Младший же в свою очередь начал заикаться, не в силах противостоять старшему брату. Находясь в столь интимной близости, младший тяжело вздохнул и отвернулся, опуская глаза в пол, стараясь отбросить весь страх в своих мыслях. Наконец Люмен прикрыл глаза и отпустил руку парня, тут же поправляя свои волосы, что спали ему на лицо. — Запах сладкий, похож на сирень, невинный и нетронутый клыками убийцы из знати. Удивительно, что такое-то лакомство обошли стороной, разве что только тебя растили для других целей, или ты… бракованный? С таким запахом всем вокруг было бы плевать на то, есть у тебя недостатки или нет, примерно как со мной, от меня ведь тоже, не смотря на благородность, так и норовят откусить по кусочку. Вот только у меня есть клыки и когти. У тебя же их нет.       Слушая это, мальчик округлил глаза, стараясь придержать челюсть. Где же это видано, что бы от фантазма хотели откусить плоти? Но, только он хотел что-то спросить по этому поводу, как старший поднялся на ноги, потирая золотые серги на левом заостренном ухе. — Ладно, ты скучный. Лучше бы я с вороной поболтал, либо со слугами, чем эта заурядная беседа.       Но, стоило сделать Люмену пару шагов к выходу, как парнишка тоже поднялся на ноги и сказал тому в спину: — Морин. Меня зовут Морин. И, если Вам я показался заурядным, то я постараюсь исправиться!       Услышав эту приторно ванильную фразу, Люмен усмехнулся, заглянув за плечо, скаля ряд острых клыков, чем вновь смутил мальчишку. — Тогда удиви меня, мелочь по имени Морин. Я обычно на чердаке да в пыльных залах, найти мня не так сложно, нужно лишь немного пораскинуть мозгами и не заплутать в пыльной паутине заброшенных коридоров. До встречи, новый братец.

***

— Ты прям так и сказал? А ты посмелел, мелкий господин!        Смуглый парень с татуировками перьев по всему торсу сидел в полумраке чердачного этажа и перебирал письма. Дневной свет, что пробивался через окна, хоть и освещал худо-бедно это пространство, но от того, как на жердях, что были встроены в стену, теснились вороны, пространство казалось вечно мрачным и неспособным принять хоть какой либо свет. Недалеко от самого мужчины стоял Люмен, золотые глаза которого поблескивали в мраке комнаты, будто два маленьких огонька костра. Он просто стоял и поглаживал ворону, что нежно ластилась в его ладонях. — Ну а как бы ты поступил, желая произвести впечатление пафосного принца, наследника всего рода, что является самородком после золотой правды первого поколения. Сестра Глоксиния бы, конечно, не очень была рада, что я кичусь таким званием, но что уж поделать? Таков ее любимый «лучик»… — Глокс… Эта та, которая слепая первородная звезда? И ты то для нее был лучом? Ха-ха, какова ирония!       Не отреагировав никак на эту типичную для его собеседника шутку, Люмен отпустил ворону, что резво ускакала по полу, а после вылетела в окно. Пронаблюдав за этим, мужчина тяжко вздохнул и потер шею своей массивной ладонью. Этот самый мужчина, Альм-Аир, на самом деле жутко завидовал своим воронам. На деле, он и сам был когда-то таким, вольно разрезал крыльями воздух в своих родных краях… а потом ему их обрубили. Его крылья вырвали с корнем за предательство своего народа, все, что ему оставалось, прибиться к тому, кто сможет дать ему хоть какую-то крышу над головой. Таким самым «сильным» стал для него Идер Ксион. Именно он и защитил Альма, а тот в свою очередь скрылся на пыльном чердаке его огромного особняка, согласившись перечитывать письма и документы, заведуя почтовыми сетями и переправками ворон по нужным точкам от отправителей до получателей. — И что ты теперь собираешься делать? — Ну, если он явится сам ко мне, то я приму его как своего младшего, нет — буду игнорировать его существование, мне нет до него никакого дела.       Тут же Люмен упал в кресло и закинул ногу на ногу, вновь принимая свой пафосный вид. Улыбаясь, он наблюдал за тем, как Альм-Аир так же улыбался, приближаясь к нему, садясь ему в ноги, тут же закидывая мужчине на плечи свои белоснежные лодыжки, чем заставил его смутиться. Тут же тихо смеясь, Люмен нагло запустил пальцы в его длинные волосы, резко их взъерошив, переходя на хохот, от того, что мужчина схватился за его бока, принимаясь их щекотать. Но внезапно они замерли, услышав скрип двери, устремив свои взгляды на приоткрытую дверь и на капну шоколадных волос, что выглядывала из-за нее. Смотря на эту постыдную картину, как Альм-Аир сидел в ногах Люмена, а сам молодой господин изгибается хохоча, будто в экстазе, Морин стыдливо покраснел и хотел было сбежать, но Люмен отдышался и остановил его: — Да стой ты. Если пришел, зачем так скоро уходить? — Но… Вы же… — Альм, прости, продолжим позже. — сказал внезапно Люмен, элегантно убирая ноги с плеч мужчины и склоняясь, тут же мимолетом целуя того в щеку, что ни чуть не смутило мужчину, а заставило того заулыбаться только сильнее и скалить молочно-желтые клыки.       Наблюдая за тем, как Альм-Аир накидывает рубаху на плечи, пряча свои татуировки, Морин робко приближался к своему брату, становясь подле него, смотря в его золотые глаза, что щурились в улыбке. Этот похотливый вид, который так неожиданно настиг его невинные глаза, видимо, надолго врежется в память Морина, что банально не привык к такому поведению в его присутствии. Пока он наблюдал за тем, как Люмен поправлял свои волосы, Альм-Аир рассматривал этого мальчишку, что вылез из неоткуда. — И ты-то Миролюбие? У-у-у, на что мы променяли Чарли, такого величавого и статного, что казался неприступной крепостью, а ты-ы-ы… я разочарован.       Слушая это, бедный Морин не знал, что и ответить, потому молча выслушивал эту тираду от мужчины, которого и не знает вовсе, буквально встретил только что. Люмен же, в свою очередь, тяжело вздохнул и поднялся со своего места, обращая таким образом внимание Морина на себя, после чего поправил рубаху и подмигнул Альму, тут же разворачиваясь и направляясь к выходу, таща младшего за руку за собой.       Спускаясь вниз по лестнице, Морин старался поспевать за старшим. В конце концов они остановились и Люмен резко повернулся к нему лицом: — Зачем ты пришел? — А, ну… Вы же сами говорили мне, что если я захочу стать сильнее и хоть немного сравняться с господами здешнего дома, я могу показать это тем, что буду готов найти Вас… — Я говорил не так, у меня память хорошая. Я просто разрешал найти меня, когда пригожусь.       Немного помолчав, Морин внезапно извинился: — Простите, я Вас прервал, получается… Вы же с тем слугой… — Не прервал. Мы просто дурачились, манера общения у нас такая. Он единственный, кто видит во мне не господина, а лишь равного себе по силе. Так зачем же ты меня искал, не стоит переводить темы и метать стрелки, я этого просто терпеть не могу.       И опять Морин немного запнулся, опустив взгляд в пол, тут же пряча потные ладони за спиной, что успели вспотеть за считанные секунды от напряжения между ним и старшим. Наблюдая за этой жалкой картиной, Люмен прикрыл глаза, щуря их в неприязни, как внезапно его глаза округлились, а губы искривились в нелепо-безумной улыбке. — Давай заключим сделку! — Что? Ты что несешь? Жить перехотел? — Я все это время старался выяснить, как уговорить Вас помочь мне стать сильнее. Я так хотел узнать ближе вашу семью, хотел вникнуть во все тонкости ваших традиций и условностей… И тут мне повстречался парень, что сказал, что после этой фразы Вы либо обозлитесь на меня, либо пожелаете даже убить меня, вот только отказать не сможете, как бы не захотели. Это — условие контракта.       Неожиданно пространство прорезал смех, надрывистый и кажущийся безумным от того, как внезапно от взорвался в тишине коридоров. Люмен схватился за голову, сгибая спину, почти сразу вскидывая голову. В его глазах читался ужас и ненависть, ведь теперь Люмен и правда не мог отказать этому сопляку, от чего ему и оставалось, что смеяться и прожигать Морина глазами, что так и норовили переполниться слезами от горечи осознания. — Я… Я не хо… — Люмен уже хотел было отказаться, как тут же начал задыхаться и цепляться длинными пальцами за рубашку. Его память резали воспоминания, что были разблокированы от сказанного Морином, от чего бедный парень просто хотел проколоть себе все сердца и не испытывать более этой ужаснейшей боли и роящихся мыслей. — Ну так что?       Несколько цинично произнес Морин, холодно наблюдая за мучениями старшего и тем, как он борется со своим естеством, не желая принимать его как данное. — Я… Хорошо. Я согласен на сделку.       Сейчас Люмен вовсе не выглядит величаво. Он выглядел до ужаса жалко — покрасневшие от соли глаза жалостливо смотрели из-под лба, а рот был перепачкан слюной от невозможности ее глотать. Не в силах долго отыгрывать роль холодного камня, Морин все же достал платок и помог старшему вытереть щеки и подбородок, тут же сухим концом промакивая и его веки от слез, вновь нежно улыбаясь. — Тогда, помоги мне стать сильнее и разузнать что тут да как…

***

      Свободное светлое пространство танцевального зала было наполнено возгласами страха и негодования. Морин быстро ступал по мраморному полу босыми ногами, то и дело приговаривая, что ему холодно и неприятно. Вот только холод сейчас волновал его далеко не в первую очередь. — Погоди-ка! — Морин уворачивался от выпада старшего, стараясь отпрыгнуть так, что бы его не задело шпагой, — Я ж не это в виду имел! — А что не так? — Люмен сделал еще один выпад, почти сделав укол прямо в лоб Морина, но тот вновь увернулся. — Ты же хотел стать сильнее, а ловкость и грациозность как раз ведут к силе прямой дорожкой, особенно в нашей семье. К тому же, я сильно делаю тебе поблажки. Когда я был твоего возраста, сестра Мариса танцевала со шпагой ещё быстрее, а я держал на голове учебник, так еще и оборонялся, мать твою!       Услышав незнакомое имя, Морин слегка затормозил, от чего Люмен провел острием шпаги прямо по глазам мальчишки. Тут же зал наполнил истошный вопль, и парнишка согнулся в три погибели, прикрывая лицо ладонями. Смотря за этим, Люмен даже не шелохнулся. Он и не переживал вовсе, так как Морин буквально через пару секунд в панике посмотрел на него целыми глазами, вытирая кровь с лица, тут же со спокойствием в голосе вопрошая: — А кто такая Мариса?       Постояв еще немного, Люмен просто продолжил нападать на Морина. — Это одна из моих старших сестер. — Ого! Неужели в этом доме есть сестры старше самого Люмена! — выдал Морин, изящно выгнувшись в спине, уворачиваясь от шпаги. — Нет. Их нет…       Внезапно Люмен замер и больше не взмахивал оружием. Смотря на это, Морин неловко опустил взгляд, осознав свою ошибку. Но, вздохнув, старший продолжил говорить: — Мариса, она же бывшая Благочестие, суровая и справедливая, такая элегантная и ловкая… сгинула от своего проклятия. Она прекратила верить в лучшее будущее, от чего ее голова разлетелась на ошметки от жутчайшего давления… ее проклятие искупляло грешников путем физических увечий, как и мое. Вот только, если ее было и в правду смертоносным, мое — даже поэтичное какое-то по сравнению с ее.        И с этой информацией и в правду было очень сложно поспорить, скорее даже невозможно. Если сравнивать жестокие убийства путем размаженной головы и превращение в камень, то второе, на край можно поправить… точнее, Морин просто так думал. А Люмен просто так бы ему и не сказал эту простую, пускай и жестокую истину, что проклятие смертоносны у всех, разве что только у Нокса оно долгоиграющее, а у Эндрю лишь вспомогательное.       Вот только, не смотря на горестные мысли, Люмен в который раз выровнял спину и надменно с улыбкой на лице посмотрел на Морина, не желая показывать своей слабой стороны. Он устал казаться слабым и немощным хиляком, что не достоин не только права на наследства, даже права на жизнь. В итоге, он все же боится осуждения со стороны, боится этих косых глаз с высоты. А он лишь надменно улыбается, усмехается и улыбается так, словно ему на все плевать на этом свете. Он лишь продолжает танцевать свое безумное танго лжи, строя из себя неприступную крепость, за которую никто не смеет проникнуть просто так. Вот только, при виде этого странного мальчишки, что посмел ворваться и заменить дорого ему младшего брата по имени Чарли, в глазах этого неприступного и вечно холодного парня начинает мерцать огонек страха за свою неприступность. Это странное чувство, что не возникало в нем последние пятьдесят с лишним лет, так неожиданно очистило разум Люмена, от чего приступ адреналина буквально кричал ему: «Беги! Беги, либо сражайся с ним до конца, пока этот ублюдок не падет ниц, подобно всем тем, кто пытался вставать на твоем пути. Снеси его с ног, как тех уродов, что пытались превзойти тебя!» Тут же свет золотых глаз усилился, будто пылая отблесками костра, от чего Морин немного насторожился, тут же отводя взгляд в пол. — Ладно, хорошо, видимо я и правда зря спросил об этом. Расскажи лучше о том, как вообще мне с кем тут общаться? Вы же все старше меня… К тому же, наверняка есть какие-то условности, чего-то я не должен говорить, где-то наоборот болтать без умолку. — Если так хочешь знать… — Люмен хотел было отправить того в библиотеку, вот только в груди опять сильно защемило, от чего тот скривился, и почти сразу продолжил. — Спрашивай по порядку.       Немного подумав, Морин просто начал перечислять имена, а Люмен в свою очередь быстро выпаливал ответы: — Эклипс. — Говори только правду. — Мирен. — Не сомневайся в ее уверенности и если она попросит что-то — беспрекословно выполняй. — А Мартин? — А при нем просто не говори с Мирен, он лютый собственник и ревнивец, да и верен только ей. — М-м-м… Ричард? — Он почти не появляется дома, но при нем просто не стоит проявлять агрессию. — А с Ноксом что? Он вроде… и вовсе глухой? — Да, дорогушу Нокса нельзя встретить просто так, но, скажу честно, при нем просто стоит вести себя сдержанно и не проявлять к нему недружелюбность. — Был же еще кто-то… Вроде Эндрю. — А, милое пушистое дитя, его просто лучше не пугать и стараться быть дружелюбным, просто так не нарушать его личного пространства. Да и к тому же, он тоже почти не появляется в доме.        И тут же Морин притих, будто закончив с вопросами… Вот только он спросил не про всех, от чего вопрос теперь возник у Люмена: — А ты, от чего не спрашиваешь дальше? — А разве есть еще кто-то? — Ну так, Эмир и Эфир же. Такие, белый и черный, почти всегда вместе, два брата-акробата… — А… Они? — будто с нежеланием в голосе спросил Морин. — При Эмире не шуми, при Эфире… Просто не трогай Эмира, хорошо?       И опять Морин молчал, нагоняя жути одним только своим видом. И все же что-то было с ним не так, от чего Люмену становилось не по себе, да и хотелось бы уже по скорее отправиться в свой любимый пыльный лабиринт, где его могут отыскать только слуги и он… Этот черт, что умеет подделывать лица.

***

      И вот, наконец-то он выбрался туда. Этот проклятый четвертый этаж, коридор которого был настолько запутан, от чего казалось, что ты и вовсе попадаешь в другой дом, петляя, не в силах отыскать выход. И только Люмен мог тут спокойно ориентироваться, не теряясь в этой пыльной тюрьме, с легкость ступая по этому протертому ковролину, он отыскал ту саму, не запертую дверь, одну из сотни, тут же открывая ее и попадая совсем в другой коридор, продолжая идти по мрачному пространству, такому странному и будто более запутанному. Но Люмена это вовсе не смущало. Он продолжал идти, то и дело сворачивая и вновь находя нужную ему дверь, внезапно оказавшись в весьма светлой комнате. Звуки, доносящиеся из граммофона, наполняли собой пространство нежными песнопениями какого-то хора с дивными женскими голосами; в богато украшенной комнате в стиле барокко, что никак не выбивался из общего стиля в доме, не было никого, только теплое солнце, что пробиралось через пелену тонких кружевных занавесок, что прикрывали собой странноватый витраж с изображением луга с кроликами; посмотрев под потолок, Люмен глянул на недавно истлевшие свечи на люстре, что указывало на то, что жилец этой комнатушки не спешил тушить вплоть до своего ухода. И вот, следом за Люменом прошел в комнату еще один парень, красные волосы которого пылали огнем заката, а синие глаза сияли небесами, тем временем как белоснежная кожа казалась почти прозрачной. Поняв, чья спина перед его глазами, Гилберт резво захохотал, тут же налетая со спины и обнимая брата за талию, тут же целуя его щеки. — Пришел, да еще и так скоро! что же тебя привело сюда, мой дорогой крольчонок? Неужели нужна помощь в чем-то? — Как с языка снял.       Люмен тихо рассмеялся, позволяя Гилу тереться носом о свою тонкую белую шею. Вот только за такими жестами внимания, как и обычно, последовал укус, пускай нежный, но как и обычно Люмен воскликнул: — Да блин, опять же оставишь свой клыкастый отпечаток! — Ха-ха-ха! Зато какой! Ладно, зачем же я тебе пригодился так скоро?       Замолчав на секунду, Люмен внезапно отрезал: — Меня взяли на слабо. Я участник контракта по неволе.       Тут же глаза Гилберта округлились и он отпрянул. Тронув шею, Люмен не спешил заживлять укус, все еще смотря в пол. До тех пор, пока шок не сошел с лица Гила, мужчина стоял не шевелясь, после чего он резко схватил брата за плечи и слегка тряхнул его, тут же поинтересовался: — Кто? Кто посмел надеть на тебя эти кандалы? Ты же так долго был свободен и тут так внезапно ты под чьей-то рукой, как под дамокловым мечем, неужели ты так расслабился? Неужто позабыл, что тебе говорил когда-то Эстаросса? — Это новенький. Не слышал о новом Миролюбии? Парниша сумел меня перехитрить, напав на меня неожиданно, проткнув кинжалом в сердце, заставив задыхаться…       Слушая это, Гилберт не находил себе места. Он прекрасно помнил, чем для Люмена закончилась его последняя сделка, как тот страдал от того, что те, кто заключил с ним контракт, превратились в статуи после нарушения условий. Он так же прекрасно понимал и то, что Идер вряд ли простит Люмена за такую наглость, если новоиспеченная заповедь так скоро скончается, не дожив и до ста лет, пускай этот самый Морин и сам напросился на такой приговор. Люмен хоть и не будет виноват в этой ситуации, но Идер все же в ожидании от своего старшего сына только «самых благоразумных поступков»… как же это по мнению Гила было глупо и наивно для столь древнего и прожженного жизнью фантазма. — Идиотизм. Полный идиотизм!       Гилберт в конце концов не сдержал всплеск эмоций и в порыве агрессии взмахнул руками, от чего широкие рукава, подобно крыльям, метнулись в воздухе. — Да я и не спорю… — Люмен все также смотрел в пол, потирая шею, размышляя о чем-то своем, пока не произнес то, чего не ожидал старший. — А ты в силах скоротать мне срок контракта?       Смотря на брата глазами полными недоумения, Гилберт немного задумался, опустив на пару секунд глаза в пол, после чего поднял их, хитро улыбаясь. Люмен прекрасно знал этот взгляд. Знал он прекрасно и то, что Гилберт никогда не делал ничего просто так, за даром. Каждая его услуга стоила своей платы, и он это прекрасно понимал, вот только не к кому более было обратиться, что заставляло парня идти на крайние меры… — Не беспокойся о плате, моя дорогая и всеми забытая алчность, без поощрения не останешься.

***

      Потирая запястья, на которых только затянулись укусы и восстановилась плоть, Люмен шагал по светлому коридору третьего этажа, стараясь никому не смотреть в глаза, боясь смутить кого-либо своим непристойным и до жути изможденным видом. Но как это обычно и бывает, как снег на голову, кто-то налетел на него со спины, почти снося с ног. Буркнув что-то о невоспитанности, Люмен обернулся и пересекся глазами с напуганным Морином, что бежал по виду очень долго, а от кого — не ясно. Не понимая что к чему, Люмен хотел уже что-то спросить, как внезапно из-за угла на них вышел еще один брат.       Шелковые кудри брата обволакивали черным облаком белые мраморные щеки, а синие глаза смотрели в перед, не цепляясь ни за что; темная одежда покрывала почти все тело парня, оставляя непокрытыми только шею с лицом и запястья. Это был никто иной, как Эмир. Завидя этого высокого и статного безэмоционального парня, Морин скрылся за спиной Люмена, что заставило улыбнуться Эмира, что для него было непривычно, от чего Люмен немного притормозил. — Как это забавно… Он так меня боится. Боится того, кто никогда не причинял никому боли. Люмен, разве я так страшен? — Не страшнее Нокса. Он точно тебя испугался, а не своей точной копии? — Я никогда не падаю так низко. Только тебя я и копировал, мой дорогой брат. — поклонился Эмир перед Люменом, тут же выравнивая спину в превосходную осанку. Смотря на него слегка с высока, Люмен отвел взгляд, смотря сразу на Морина, что сжимался в комок, тут же поднимая их на Эмира, за спиной которого уже стоял Эфир, что глазами, переполненными гнева и ненависти, смотрел на этот самый зажатый комок с каштановыми кудрями.       Тут же Люмен все осознал и понял, в чем провинился этот бедный ребенок. — Ладно, не стоит распий, знаете ведь, что отец не обрадуется изувеченному телу младшего. Он только вошел в нашу семью, а в итоге его могут в любой момент найти с многочисленными порезами по всему телу? Ладно я, старый и недовольный переменами в нашем доме придурок, но вы куда лезете, а?!       Постепенно завышая голос Люмен заметил, как лицо его младших братьев меняется в сторону от надменности до напряжения и испуга. Это его конечно не особо радовало, но он прекрасно понимал, что иначе просто не сбавит градус давления, исходящего со стороны этих монохромных близнецов.       И вот, молча парни поспешили сбежать подальше от старшего, широким шагом уходя в даль коридора. Немного погодя, Морин наконец вышел из-за спины старшего, тихо поблагодарив того за помощь. Но в ответ Люмен лишь тихо фыркнул, закатив глаза под лоб, говоря о том, что в этом нет ничего такого. — Да и вообще… Отучивай себя благодарить за все подряд. Тебя очень скоро так посчитают слабым и не способным хранить свою гордость для равной беседы. Манеры это конечно хорошо, но когда они уместны и в меру. — Хорошо, достопочтенный старший… — И от этого себя отучи! Запомни, я — Люмен. Лю-мен. Всего два слога, какой я тебе достопочтенный?!       Наблюдая за такой реакцией, Морин слегка улыбался, не зная, какую еще эмоцию показать помимо страха, что так и не вышел из его головы. Идя за старшим по коридору к лестнице, затем вниз, на первый этаж, к столовой… И вот Люмен уже жует стейк из человеческого мяса, поглядывая на Морина, что с недоверием косился на содержимое тарелки, от чего старший тяжело вздохнул. — Ну уж прости, я не могу не есть это, иначе анемия не пройдет… — Ане… что? — Малокровие. Я от него страдаю, когда делюсь своей плотью. Но тебя это волновать особо не должно… — Ты кому-то одолжил свою плоть? Но плоть фантазмов же ядовита…       Но на это Люмен уже ничего не ответил, лишь продолжил впиваться клыками в прожаренное мясо, оставив Морина мориться в голоде от недостатка познаний и желания это недостаток перекрыть. Вот только старшему было плевать. Точнее он не хотел делиться с ним подробностями своей личной жизни, по крайне мере бесплатно.       Для Люмена отношения между ним и тем, с кем заключен контракт, не должны вылезать за рамки товарных отношений. Все ради платы, все ради выгоды, все ради исполнения целей… Все ради своей сохранности и жизни. Как ни как, а он не хочет становиться статуей и не хочет обращать младшего. Это и побуждало его молчать. К тому же, Морин не Гилберт и не Эстаросса, они не пытались бы узнать больше того, что следует, в отличии от младшего, что так и норовит ворваться в его личное пространство, подобно пятилетнему ребенку. Хотя… он на самом деле для Люмена и являлся как таковым «пятилетним ребенком». Все же он не в силах просто так взять и прекратить смотреть на него с высоты своих лет.       И как бы Люмен не старался отвести от себя все подозрения на какие-либо отклонения от нормы, Морин все равно сел рядом и взял яблоко из фруктовой тарелки, что на деле стояла на столе для декорации и вида праздничности, тут же проглатывая его почти целиком в два укуса, тут же смотря на Люмена, почти не сводя с него своих синих звездных глазок. Поглядывая на него искоса, старший не мог понять, что именно этому наглецу от него нужно и что он возможно хочет от него услышать. В конце концов он все же поинтересовался: — Чего ты так на меня смотришь? — Да так, я просто на днях разговорился с одной из сестер, Эклипс вроде, она говорила, что раньше ты был таким невзрачным и даже ниже меня, а тут внезапно преобразился за какие-то там пятьдесят лет. А что стало причиной таких перемен? — Злоба.       Люмен отрезал это, почти кинув нож на стол, тут же хмуря брови и морща лоб, что уже выглядело по непривычному страшно. — Ты, юный наглец, хоть что-то слыхал о правилах приличия? Неужели не знаешь, что о прошлом просто так интересоваться за трапезой не то, что не культурно, а до жути бестактно… Это могут посчитать за оскорбление, прямо как я сейчас. — Но что в этом постыдного? Я просто хочу узнать поближе того, кто является в моих глазах авторитетом, всего-то. Ты знаешь обо мне куда больше, чем я о тебе, мне обидно и я чувствую в этом некую несправедливость, знаешь ли.       Сжимая в рике вилку, Люмен впивался когтями в свою ладонь, от чего совсем скоро из-под кожи начала сочиться тонкими струйками алая кровь. Моментально Морин, почуяв неладное, притих и хотел осмотреть ладонь старшего, но тот ее резко одернул, не давая к себе даже прикоснуться. — Не вдыхай. — приказал Люмен и Морин тут же зажал нос, вот только перед этим он все же смог различить тонкие цветочные нотки в этом гнетущем солоноватом запахе кровоточащей ссадины.       Мгновенно Морин притих, и молчал вплоть до того момента, пока царапины на белоснежной коже не заросли, а Люмен не вытер кровь платком. — Так ты… Ты не фантазм? — Морин… тебя это волновать не должно. Хоть я и не фантазм, не значит, что я слабее или как-то отличаюсь от сильных мира сего. — Так я не хотел тебя этим принизить, я просто поинтересовался.       Но Люмен его особо не слушал, встав из-за стола и быстро удалившись из обеденного зала, оставив Морина на едине с собой и его мыслями. Находясь в тишине еще некоторое время, мальчишка внезапно услышал, как слуга убирает тарелку со стола. Он старался сделать это как можно тише, дабы остаться незамеченным, вот только, к его сожалению, это не удалось. Немного посмотрев на него, Морин молча подал ему оставшуюся посуду и поинтересовался, не нужна ли тому помощь, на что слуга ответил робким отказом. Сначала Морину показалось, будто этот слуга может быть его ровесником, а то и младше, но внезапно он вспомнил о том, что внешность может быть обманчива, да и того, что этот паренек может быть фантазией никто не отменял. Но Морина это особо не беспокоило, от того он поинтересовался о том, как долго тот служит в этом доме, на что получил в ответ следующее: — Я служу тут… почти с самого основания дома. Но от чего вас это так интересует, достопочтенный господин? — Какова удача! Значит вы знали всех, несущих бремя Миролюбия?       Немного подумав, слуга все же кивнул в знак согласия. Эта реакция весьма и весьма обрадовала парня, от чего слуга с негодованием спросил у него со всей возможной осторожностью: — А от чего Вам это интересно? — Просто, мне как новому носителю данного титула интересно, какими были мои предшественники. Может Люмен от того ко мне так и предвзят, что привык к тем, кем были его брат и сестра… — Это вряд ли… Он любит всех, кто является его братьями и сестрами. Не вы первый, и, к несчастью, скорее всего, не последний. Поколение было не одно… а Вы таки вообще из третьих. Вы не думайте, что он к Вам предвзят. Скорее просто беспокоится. Он же как ни как старший, а старшие наделены куда большей ответственностью, чем остальные.       Сказав это, мальчик окончательно скрылся из вида собеседника. Морин даже не заметил того, как это произошло, слуга просто будто бы испарился в воздухе, а вместе с ним и нелепые переживания о том, как странно Люмен порой посматривал на него через пелену его густых ресниц. Немного улыбаясь, Морин решительно покинул пределы обеденного зала, тут же зацепившись взглядом за необычайно странную особу, красные волосы которой виднелись из-за угла коридора. Решив на свою беду последовать за этой красной копной волос, бедный парень и не подозревал того, что в следующие пять минут будет гоняться за ним по пыльным ответвлениям коридоров, стараясь не обращать внимание на боль в легких от стоящего в них колом пыльного воздуха. Но в итоге он просто увидел долговязого парня, что смотрел на него, оперевшись на стену плечом. Его надменные синие глаза съедали его, выжигая нутро и заставляя сжиматься изнутри. Морину казалось, будто его несколько сердец сейчас взорвутся от этого давления, но он не нашел выхода лучше, чем выровнять спину и гордо поднять голову, смотря прямо в глаза этому парню. Гилберт же в свою очередь не проронил ни слова, просто наблюдая за этим милым и невинным мальчишкой, что пытался походить видом на своих старших братьев и сестер. Лишь спустя пару минут он наконец проговорил с неохотой и до жути монотонно: — Так вот ты каков, Миролюбие… Я-то надеялся, что ты будешь выше и статнее, а ты не выше Люмена в его пятнадцать, — тихо смеясь со сказанного им же, Гил зажмурил глаза и сморщил по привычке нос, почти сразу принимая вновь равнодушный вид, с которым и до этого наблюдал за младшим. — М, а ты кем будешь? — А это имеет смысл? Ты так наивен… Неужели и без того не ясно, кем я могу являться, раз даже не ростом со слуг, что то и дело гоняются за господами? Я есть старший из господ. Старше даже так тобой обожаемого Люмена, лет так на пару тысяч, — отчеканил Гилберт вновь тихо хихикая, смотря за тем, как глаза младшего собеседника слегка расширились от осознания того, что тот оступился в своих действиях. — Что же ты? Не уж то думал, что можешь быть важнее меня? Ты так жалок, будто галька под моими ногами… Именно так ты должен говорить с теми, кто ниже тебя по статусу, к примеру со мной.       Резко бросив последнюю фразу, Гилберт улыбнулся еще шире, поняв, что в край запутал мальчишку. Наблюдая за тем, как у Морина постепенно плавятся мозги, Гил лишь усмехался, поправляя свои волосы и рубаху. — Так кто ты, черт тебя дери?!       Не выдержал наконец Морин, срываясь на крик, от которого вот вот бы и задрожал ближайший витраж. — Ой ой ой, как мы умеем вопить… Неужели твое проклятие связано со звуком? М-м-м… Может ты начинаешь вопить при виде убийства и грешника разрывает на ошметки в знак искупления его грязной души? — Я задал тебе вопрос, нахальный ты выродок.       Внезапно рявкнул Морин, от чего Гилберт внезапно оказался ближе положенного и прикрыл его рот ладонью, вот только Морин тут же отодвинул его руку от своего лица. — Я хоть и ниже тебя по статусу, но про возраст не соврал и попрошу немного проявить к себе уважения. Тебе наверно лет двадцать от роду, что ж ты так со старшим разговариваешь? — От того, что Люмен учил меня тому, что с низшими по статусу надо общаться подобающе. А ты сам говоришь, что стоишь ниже по рангу.       И Гилберт не соврал, говоря об этом. Являясь некогда членом семьи Ксион, Гил очень сильно провинился, за что от него отреклась даже Маура, добродетельная мать грешников, что была известна своей сдержанностью и невозможностью проявить агрессию, особенно к своим детям. И вот, она, такая благородная, не скупясь на злое слово, прокляла свое же порождение, отняв у него титул и все права на наследство, а также все возможные имена, оставив при нем только воспоминания и возможность изменять свое обличие, чтобы хоть как-то влиться в общество вне дома. Даже при всех обстоятельствах она осталась такой же доброй и милой дамой, поражающей окружающих своей милостью и красотой души. Осознав это в который раз и поняв то, насколько жалким он стал после всего, что сумел достичь, как грех Алчности, Гилберт лишь натянул на лицо улыбку призрения, стараясь сокрыть всю боль в своих внезапно поблекших синих глазах. — Знал бы ты, зачем я тут стою перед тобой, не нес бы весь этот бред и околесицу. — Ну так просвети меня. — Морин оставался непреклонным и жестоким, как и парой минутами ранее, не обращая ни капли внимания на обиженный вид собеседника. — Меня прислал к тебе Люмен. Просил помочь ему с тобой, маленький ты говнюк… ОН сам с тобой справится не в силах, а Я, как опытное лицо, старший брат. Он сразу ко мне обратился, ни к отцу, ни к младшим, а ко МНЕ. Может ты хоть сейчас наконец проявишь хоть немного уважения!       Немного сжавшись, Морин все же сбавил спесь, наконец успокоившись и убрав с лица эту его надменность, тут же опустив глаза в пол. Заметив такую реакцию, Гил наконец успокоился, посмотрев на младшего куда более мягче, словно любящий отец. — Ладно, что-то я разгорячился… Так вот, что именно ты хотел от Люмена-то?       Немного помолчав, Морин внезапно тихо заговорил, на что Гил лишь вздернул брови: — Я хочу стать сильнее Эмира и Эфира. Я даже Люмену не говорил об этом намерении, но… они меня злят. — внезапная перемена в настроении младшего все же смутила Гила, пускай он этого не показал. — Они так похожи на Акселя и Лопри, я так их молил, так молил! А в итоге где я?! Я такой же как знать… Такой же ужасный монстр, что ест человеческую плоть, убиваю слабых и поглощаю их жизни… Я ненавижу богов, а они, они! Они так похожи на их описание…       Момент, и у Морина навернулись слезы, на что Гил отреагировал максимально холодно и отрешенно.       Наблюдая за этим некоторое время, Гилберт наконец протянул руку младшему брату, нахально улыбаясь: — Это будет сложно. Но мне подвластно даже это… ты готов заключить со мной сделку? — С… сделку? Это как с Люменом? — Не совсем. Люмен в сделках жертвует собой во имя доброты. А в сговоре со мной действует равносильный обмен — я тебе услугу, ты мне плату. Люмен обычно расплачивается одинаково, дает попробовать своего сладкого мяса. А вот ты вполне можешь услужить мне по другому, если сдюжишь.       Слушая это, Морин немного смутился, но все же пожал руку старшему, тут же ощутив резкую боль — Гилберт сломал ему пару пальцев. Но Морин молчал, не проронил ни слова, даже не пискнул. Поняв, что перегнул, Гил отпустил руку младшего, тут же усмехаясь, подметив его потенциал выдержке.

***

      Тихий такт на три доли шепотом произносил Люмен, лежа на красных шелковых простынях, пока Гилберт ходил по комнате, то и дело протирая пыль с поверхностей, что бы его дорогой и любимый брат не задыхался от тяжести воздуха в грязном помещении. То и дело его красные волосы вились в воздухе, пока Люмен лишь наблюдал, плавно садясь, опираясь на свои ладони. — Значит, ты тоже заключил с ним сделку? — Да, перенял твои условия и смягчил нагрузку на твою психику и организм. Тебе лучше? — Да, есть такое… По крайне мере я не задыхаюсь теперь по ночами в твоих объятиях. Теперь я могу спокойно видеть сны… Спасибо.       Сев наконец рядом с братом, Гилберт тихо вздохнул и задумался. Наблюдая за этим, Люмен видел, что того что-то гложет, будто тому хочется чем-то поделиться, от того не смог об этом поинтересоваться, на что получил лишь тихое: «Не могу сказать». — Это связано с Морином?       Гилберт кивнул. — Он мне что-то тогда не договорил?       И снова кивнул.       Люмен притих ненадолго, но вновь продолжил свои расспросы. Точнее хотел продолжить, внезапно Гилберт его поцеловал, медленно меняя обличие. Пару мгновений и перед Люменом сидит тот, кого он так сильно любил всем сердцем, когда был молод. Нежная голубая капна кудрявых волос, мягкие белые уши и пушистый хвост, фарфоровая кожа без единого изъяна, синие сияющие глаза… Перед ним сидел теперь Деми, точнее его точная копия. Моментально Люмен изменился в лице, протягивая руки к щекам сидящего напротив. «Деми» же в свою очередь лишь нежно обнял такого родного и любимого сердцу парня. Вот только это не принесло Бескорыстию радости как когда-то давным давно, когда настоящий Демидиан заключал его в своих объятиях, от чего Люмен крайне быстро отстранился, едва оттолкнув от себя псевдо Деми. — Не уходи от вопросов. И не стоит становиться… им. Особенно из своих корыстных побуждений, как тогда, когда ты воспользовался моим плачевным состоянием. — Прости, я… Я не думал, что это тебя так заденет, я просто хотел переключить твое внимание… Я не со зла, правда.       Наблюдая за этими жалкими потугами оправдать свое неподобающее поведение, Люмен лишь поднялся на ноги с кровати, тут же подходя к настенному зеркалу, смотря на свое отражение, не обращая внимания на своего брата, что вновь принял свое привычное обличие. Не решаясь подойти ближе, Гилберт сидел на кровати, даже не поднимая глаз. — На самом деле, Морин решил поделиться со мной тем, как попал к нам в дом. Мне его стало даже жалко, он будто та юная куртизанка, которую продали в публичный дом ее родители ради хоть какой-то денежной выгоды. Он так жалок, жалок даже больше, чем все те красавицы, увядшие от действий тяжелых наркотиков…       Слушая это, Люмен повернулся, наблюдая за тем, как Гилберт сутулится, что можно было увидеть очень редко. Гилберт явно был озадачен и расстроен таким исходом. — А что он тебе рассказал? — плавно подойдя ближе, Люмен остался стоять напротив, ожидая того, когда Гил наконец поведает ему правду и все тайны их младшего брата.

***

      Шум улиц сопровождался криками ярмарки, что проводилась на городской площади. Вот только всю эту праздничную атмосферу нарушали быстрые шаги и погоня «хищников» за своей «жертвой». Маленький мальчик, на вид которому было от силы лет десять, несся сломя голову от рослых мужчин в темных плащах, что так и норовили схватить мальца своими острыми когтями за шиворот.        Церковь, стоящая на окраине всего этого действа на площади, оставалась единственным тихим уголком, абстрагированным от всей этой мирской суеты. В такие дни, как этот, прихожан было довольно-таки мало, от чего служители церки просто занимались своими делами: кто подметал и мыл полы, кто протирал статуи божеств, кто читал молитвенники. Но внезапно в двери кто-то ворвался, сразу захлопнув их за своей спиной. Обратив на это внимание, некоторые служители заприметили совсем юного мальчишку, что трясся почти всем телом и старался не сорваться на рыдания. Поняв, что происходит что-то страшное, служители тут же спохватились и, оставив все свои дела, столпились около ребенка, окружая его, попутно стараясь успокоить этого худощавого и болезненно бледного мальчишку. — Мальчик, что с тобой стряслось? — Что заставило тебя так испугаться? Где твои родители?       Но при этих вопросах ребенок лишь спрятался за взрослых, когда радостные крики на улице переросли в истошные вопли людей о помощи. Моментально служители осознали, что на улице творится настоящий Ад на Земле, тут же затворив двери на засовы, что бы избежать трагичной смерти и без того малого количества церковных людей. Закрывая глаза на смертоубийства, служители прикрывали уши ребенку, стараясь успокоить его, что бы тот не привлекал сильно внимания.       Когда же наконец крики стихли, а мальчика удалось успокоить, служители постепенно вернулись к привычному ритму своей скромной жизни. Пока все они разбредались по углам, один из мужчин остался с мальчишкой, пытаясь расспросить беглеца с места бойни. — Мальчик, что же с тобой стряслось? --… — Милый мой, мы тебя не обидим и не прогоним. Ты можешь нам доверять.       Но мальчик молчал. Его стеклянные потухшие серые глаза смотрели куда-то вперед, а шея и руки были расцарапаны, покрыты ссадинами и кровавой грязью, что облепила их от локтей до кончиков пальцев, забиваясь под ногтями, что были плохо подстрижены. Весь вид мальчишки указывал на то, что он был самым обычным крестьянским мальчишкой, а может даже беженцем с фермы «господ»… Но мужчину беспокоило лишь то, что тот был изранен. Аккуратно подняв безвольное тело мальчика на руки, он отнес его в небольшую пристройку, принеся позже тебя таз с водой, принимаясь омывать юнца. так со временем он отыскал на его шее клеймо с цветком ириса, указывающее на принадлежность к знатной семье. На руках остались глубокие царапины, которые вряд ли когда-нибудь заживут, от чего ему стало еще горестнее за этого несчастного ребенка.       Отмыв того от грязи, мужчина одел его в монашескую робу и брюки, тут же расчесав каштановую капну волос, собрав их грубой ниткой в низкий хвост, придав юнцу более менее божеский вид. — Ну вот, так гораздо лучше. Осталось тебе только руки перебинтовать и все, будешь вообще почти как новенький.       Оборачивая запястья мальчика бинтами, мужчина трепетно втирал в них мазь, будто боясь сделать ему больно. И вот, окончив с этим не таким уж длительным и почти безболезненным процессом, старший отвернулся, убирая лекарства на нужные места в ящиках комода, что стояли в этой небольшой комнатушке, освещаемой солнцем, что едва пробивалось через узкое окно, падая своими лучами прямо на лицо мальчишки, освещая его глаза, делая их почти белыми, словно серебро, которым отливали выкованные в кузнецах клинки для молодых войнов. Но монах не обращал внимания на эту красоту, раскладывая вещи по местам, как вдруг из-за его спины послышалось тихое: — Спасибо… Вам.       Медленно обернувшись, мужчина удивленно посмотрел на мальчишку, что до того момента не проронил и слова после того, как ворвался в церковь.       С того момента дни в храме стали немного оживленнее. Мальчишка, имя которому было Миаль, стал служить при церкви имени двух Божественных братьев, духов Знаний и Искусного мастерства, в народе известных как Аксель и Лопри, Боги мира и раздора. Сам мальчишка был хорошо приучен к порядку, умел штопать одежду, хорошо играл на музыкальных инструментах, а так же владел ораторским мастерством, умея красиво и долго вести беседы на различные темы. Казалось, что этот самый Миаль не мог быть вовсе прежне каким-то простым человеком, разве что если только придворным рабом при какой-нибудь знатной семье, из которой он благополучно сумел сбежать. Но, не обращая внимания на все эти недомолвки и несостыковки в истории ребенка, служители церкви приняли мальчика как родного, обеспечив того не только кровом и пищей, но и так необходимой ему поддержкой. А сам же Миаль старался всеми силами быть полезным своей небольшой но любящей «семье». Так, в который раз подметая полы возле статуй божеств, мальчик напевал какую-то мелодию, которую запомнил еще в те времена, когда прибывал в рабстве у своих прежних хозяев. Наблюдая за этим, один из служителей сидел на скамье в молитвенном зале, наслаждаясь пением мальчишки, пока не решил поинтересоваться о том. что его довольно долго беспокоило, но тот беспокоился о реакции Миаля на такие расспросы: — Миаль, прошу, подойди.       Услышав обращение, мальчик плавно, будто плывя по воздуху, так же плавно останавливаясь подле старшего, все так же держа в руках метлу. — Вы что-то хотели? — Да, да и не только я, наверно. Но не суть важно. Я хотел поинтересоваться о том, не родом ли ты случайно из Сумрачных земель?       Услышав такое предположение, Миаль немного вздрогнул, при том все так же с нежной улыбкой и теплом в глазах, стараясь не выдать своего напряжения, что получалось на удивление хорошо и правдоподобно. Вот только мужчина все же подметил эту его мимолетную реакцию, решив все же сильно на него не давить. — Если не хочешь, можешь не говорить, — сказав это, мужчина приподнял рукав робы, показывая почти заживший ожог на внутренней стороне запястья, вероятно от клеймения. Вот только это клеймо не было в виде цветка — оно олицетворяло змею, поедающую Солнце. — Я не настаиваю, ведь и сам проходил через подобное. Я смог вырваться из Сумрачного мира, оставив там от себя только воспоминания у прежних господ и слуг, хотя… Вероятно их уже растерзали. В любом случае, наши Боги смогут услышать твой крик и помогут тебе в нужную минуту, как тогда, когда ты смог скрыться в нашей церкви от преследующих тебя монстров. — Не стоит забывать о том, что когда я спасся, пострадали десятки мирных жителей. Меня спасло лишь то, что эти монстры не способны лицезреть статуи Богов…        От этого заявления, мужчина ненадолго замолчал, задумавшись о сказанном Миалем. На самом деле вины мальчика не было в том, что пострадали невинные люди. Служитель прекрасно понимал, что не будь Миаля в тот день в то время на той злополучной ярмарке, люди все равно бы пострадали, пускай и не от рук именно тех тварей.       Так уже повелось в их мире: «Сильный пожирает слабого», а слабаками в этом мире как раз являлись люди, коих было куда больше, чем других существ. Так повелось с давних пор. Пускай фантазмы и мануры куда слабее, чем люди в физическом плане, им куда проще было обманным путем подчинить себе столь наивных и несчастных существ, как людей. Имея при себе силы подчинять разум и менять реальность как им пожелается, эти твари попросту поработили человечество, сделав из прекрасных божьих творений подневольных созданий, что только и годились, что развлекать господ или отправляться на убой. Пускай в мире осталось немало поселений людей, где эти бедные творения безымянного Бога могли жить и не жаловаться на жизнь, в их головах закрепился страх за свои жизни. Им было до невозможного страшно, от того факта что в любой момент взгляд «Господ» может пасть в их сторону, а клыки сжаться на сонной артерии. Считалось, что куда больше повезло тем людям, что попали на убой еще в юном возрасте. И, как бы это не было отвратительно и ужасно, все давно с этим смирились, пускай периодически и совершались такие внезапные побеги подневольных, как на пример ситуация с Миалем, вот только не многим удавалось выбежать даже дальше господского двора.       Конечно же Миалю было горестно осознавать и смиряться с фактом того, что он мог стать мясом на тарелке его господина, от того он вероятно и сбежал как можно дальше, не взирая на погоню в виде своры господских прихвостней. Но никто не знал даже кому он принадлежал, не говоря о том, было ли тому вообще уготовано стать главным блюдом на обеденном столе, или же он был чем-то воде приближенного слуги в том или ином доме. Никто ничего не знал о Миале, от того у некоторых возникал закономерный вопрос: «Что же такого он может скрывать от всех его окружающих?» — Но все же, в том нет твоей вины. Умерли люди или нет, в людом случае, мы не долгожители, они бы умерли в людом из исходов своего существования…       Миаль все это время смотрел на своего собеседника своими глазами цвета стали, стараясь понять ход мысли старшего служителя, что в итоге осталось ему не подвластно. В конце концов старший просто тяжело вздохнул и продолжил читать молитвенник. — В любо случае, если ты захочешь, можешь мне рассказать, что захочешь, когда будешь готов.       Думая, что Миаль сейчас отвлечется на рутину, мужчина старался сосредоточиться на чтении, вот только Миаль никуда не торопился уходить, обдумывая сказанное. — Знаете, — внезапно начал он, — я не особо верю Богам. Это ведь они создали тех, кто гонится за нами, как за дичью. Что фантазмы, что мануры… Они же творения Акселя. Если боги создали таких ужасных существ, то кто придумал людей? — Миаль, в молитвенниках же сказано, что у нашего бога нет имени… — Тогда я могу назвать его как пожелаю. — отрезал Миаль, тут же смотря на собеседника будто с издевкой, — Отныне я прозову его Морином. Красивое имя, подходит тому, кто постарался создать столь прекрасных творений, как людей.       Слушая это, мужчина просто прикрыл глаза. Ему было все равно на это высказывание. Некогда ведь он тоже мечтал молиться именно этому самому безымянному… но как же молиться тому, кого не знаешь совсем? А это имя «Морин», такое теплое, будто у водоема, что обволакивает тебя с ног до головы в своих объятиях… — Оно бы ему подошло… Тогда, можешь его звать как тебе будет угодно.       Распахнув глаза, Миаль покрылся легким румянцем. — Хорошо… спасибо.       Шло время и Миаль рос, становясь все мужественнее и смелее, то и дело понемногу выбираясь за пределы церкви. То выходя за продуктами на рынок, то помогая с исповедью у крестьян в массах, так он постепенно вышел в люди, то и дело поражая окружающих его жителей городка своей красотой, добротой и состраданием. Его нежные серые глаза так и сияли, когда тот стремился помочь тому или иному человеку, а теплые речи, что он произносил, растапливали сердца даже самым заядлым грешникам, что спускали все свои деньги на непотребства, наставляя тех на путь истинный. Остальные служители церкви только удивлялись тому, как этот уже статный молодой парень, вовсе не юнец, умудрялся так хорошо ладить с обществом, не смотря на его предысторию и прежний страх общественности. Сколько раз он уже проводил исповедь, сколько выслушивал и спасал людей… он со всеми был добор и мягок, а окружающие проявляли к нему доброту в ответ. Вот только не все были готовы принять эту его всеобъемлющую доброту.       Бывали дни, когда Миаль отправлялся в лес, а точнее в соседнее поселение, что бы связаться с служителями церкви, что там расположена. Тогда то он и наткнулся на него. Тело мужчины, что задыхался в своей крови, свернувшись на земле в позе эмбриона. Его длинные нежные пепельно-розовые волосы были спутаны и измазаны в грязи а белоснежная кожа испещрена порезами. Перепугавшись не на шутку, Миаль быстро подбежал к нему, переворачивая мужчину на спину, почти сразу отшатнувшись. У этого самого мужчины были кроваво-красные глаза, что смотрели на все со злобой. Красивое белоснежное лицо было перемазано грязью, от чего становилось еще более пугающим. Вот только Миаль, не растерявшись, сжал ладонь вокруг шеи агрессивной жертвы, внезапно выкинув в адрес того угрозу: — Если попробуешь мне навредить, я сверну тебе шею, тварь.       От несказанной доброты в момент не осталось и следа после осознания всей ситуации в целом. Вот только лежащий на земле манур даже не хотел сопротивляться. На шее его зияла рана, а в груди была сквозная дыра. Рассматривая эту ужасающую картину Миаль все же немного изменился в лице, изобразив на нем скупое сожаление и грусть. Значит, даже таких ужасных тварей можно покалечить до столь плачевного состояния? — Если ты не будешь нападать, я… Я тебе перевяжу шею.       Получив в ответ лишь тихое хрипение и неуверенный кивок в знак согласия, мужчина расслабился, отдавая свое тело во власть парня. Соображая так быстро, как только это было возможно, Миаль приподнял голову пострадавшего, перед тем промыв шею водой из фляги, что брал с собой в дорогу вместе с сумкой из грубой ткани, где лежали так необходимые сейчас бинты. Перевязав шею манура, остановив кровь, Миаль наконец угомонился, наблюдая за тем, как дыра в груди постепенно зарастает мышцами и тканями, обволакивая собой ребра и кости ключицы. Не чуть не удивившись таким способностям, паренек убрал остатки бинтов и воды в свою сумку, тут же поднимаясь на ноги. — Если ты лежишь тут почти бездыханный, ты либо отброс, либо подвергся нападению со стороны разбойников. И кем же ты являешься? Явно не из высших господ… Хотя, ладно, мне до этого нет никакого дела. Я просто попрошу тебя о том, что бы ты не прикасался к людям из соседних деревень, в обмен на услугу, которую я тебе уже оказал.       Только Миаль хотел уйти, как почувствовал, что его схватили за ногу. — Ты… пахнешь вкусно, будто куст сирени, дай, дай мне попробовать!       И вот, казалось, что Миалю сейчас откусят ногу по щиколотку… но в итоге мануру, которому так у хотелось отхватить лакомый кусочек, получил пяткой к лоб.       Миаль рванул вперед.       Добежав до поселения, он оповестил всех о том, что нужно быть на стороже, потому что в лесу лежал тот самый злодей людоед, вот только в деревне и без того было слишком тихо. После предупреждения сельчан на всех парах залетел в церковь, крича на все пространство: — Господин Лоранс!       Но Миаль осекся, закрыв рот ладонями, стараясь не завопить. Все… ВСЕ вокруг было в крови, будто всех служителей разорвало на мелкие ошметки, разбрызгивая всю кровь по стенам и потолку. И вновь он бежал. Бежал так быстро, как только мог, слушая как за ним несся кто-то. И вновь история повторяется, вновь за ним бегут, снова он задыхается от распирающей его легкие боли. Неужели теперь все так просто могло закончиться? — Да ты заебешь!       Резкий крик со стороны отвел преследователей в сторону, а Миаля просто заставил бежать еще быстрее. Отбежав достаточно далеко, Миаль уже просто не смог стоять на ногах, от чего рухнул на землю, теряя сознание от гипервентиляции легких, думая на последок о том, что это его последний день, тихо молив тому, кому молился последние несколько лет почти каждый день: «О, Морин, молю, помоги мне, ребенку своему».       Очнулся Миаль уже на скамье в своей родной и любимой церкви, когда над ним, столпившись стояла его небольшая семья. Увидев наконец как тот открыл свои глаза, служители возрадовались, налетев на парня с объятиями. Они караулили его тело уже давно, боясь за то, что тот не выкарабкается из этого тяжелого сна. Не понимая, как тут оказался, Миаль тихо и почти плача спросил, как он вообще сюда добрался живым, на что в ответ служители едва расступились, от чего взору парня предстал сидящий на молитвенной скамье мужчина с пепельно-розовыми волосами, уже чистыми и уложенными. Его длинные острые уши торчали в стороны как два пика, на которых были увешаны металлические украшения в виде заклепок и шипов. Два глаза рубина же свою очередь с все тем же надменным видом бурили в нем дыру, не выражая особого желания вступать в диалог. Удивившись столь неожиданному лицу в церковном зале, Миаль приподнялся, что бы удостовериться в его присутствии, из-за чего его спину прорезала боль, которую тот постарался преодолеть. — Ты… — Джаспер. Меня зовут Джаспер и я из знатной семьи, пускай сейчас я стою на порядок ниже, потому что меня изгнали за связь с человеком. Ты же меня спрашивал об этом тогда. — Ну, хотя бы голос твой у тебя на месте после столь серьезной травмы шеи… А то тогда так хрипел.       Медленно встав на ноги, Миаль пошатнулся, после чего осмотрел служителей, что с неким недоверием смотрели на Джаспера, что по сути то и человеком не являлся, а лишь подобием, что нуждался в человеческом мясе для своего жалкого вечного существования. Парень же плавно подошел к мануру, демонстративно поднимая волосы с шеи, что заставило мужчину расплыться в нервной улыбке, а из его горла тут же раздался нервозный смешок. — Да ты верно шутишь! Юнец, откуда на тебе такое пятно? — прибывая в шоке, Джаспер старался не подавать вида на испуг и осознание того, что прежде полез совсем на того, на кого не следовало. — Похоже, что я шучу? Если ты тронешь тут хоть кого-то, я за себя не ручаюсь, слуги при Рукрантах всегда были обучены тому, как убивать тебе подобных.       Оставив Джаспера в шоковом состоянии, Миаль вернулся к своим товарищам, что стояли в недоумении, но лишних вопросов все же задавать не стали. — Он причинил вред кому-нибудь, пока я прибывал в бессознательном состоянии? — Нет, он… просто сидел и смотрел на тебя, даже не говорил ничего, просто сидел и не двигался. — Ага, мы уже подумали, точно ли это манур, может это мутант просто? Им же не нужно вроде человеческое мясо? — Наоборот, — возразил Миаль, — мутанты куда более прожорливы. Скорее он перевертыш или помесь с гриером, но явно не мутант. — В любом случае, стоит ли нам его оставлять тут? Не взбунтуется ли он?       Слушая все эти рассуждения, Джаспер, который и являлся предметом этой сумбурной беседы, просто смотрел на этих людей, подперев подбородок ладонью, едва прикусывая кожу рядом острых как бритва клыков. В его голове роились мысли, что не давали ему покоя. Как ни как, а ему теперь и правда некуда идти, его выгнали из дома, изувечив тело, а тут, среди людей ему нет пристанища, как и в других семьях, где он скорее будет на роли скомороха или черного рабочего где нибудь в котельне или голубятне. Размышляя о том, как бы поспасть во владенья Мертвой Луны, что бы там его поскорее растерзали и съели сумраки, которым не вредит кровь порождений Акселя, Джаспер внезапно услышал, как к нему плавной и легкой походкой приблизился кто-то. Подняв взгляд и сфокусировав его на этом ком-то, он вновь увидел перед собой Миаля, а за его спиной и остальных служителей. Смотря на них с недоумением, мужчина хотел было что-то произнести, но его тут же перебили: — Ты готов заключить со мной сделку?       Думая, что удивляться ему сильнее было уже попросту некуда, Джаспер вновь вскинул брови в двух изящных дугах, тут же едва улыбаясь и щуря глаза. — А самому то не страшно заключать договор с таким, как я? — Скорее бояться нужно тебе, господин манур. — Говорю же, имя, у меня есть имя. Какие там у тебя условия в твоей сделке?       Понимая, что у него в такой то ситуации прав меньше, чем у более слабых людей, Джаспер все же решил согласиться не смотря не на что, ли ж бы по возможности заиметь крышу над головой, хоть о еде речи и не шло. — Ты будешь помогать служителям в обмен на мою кровь?       Слыша взволнованный шепот служителей и смотря за полностью невозмутимым лицом мальчишки, Джаспер не проронил ни слова. Он прекрасно понимал, что в крови нет необходимости, да и Миаль это прекрасно понимал, но такая заманчивая возможность попробовать столь редкого человека не с металлической кровью, такого сладкого и благоухающего, на равне с которым все остальные казались дорожными камнями, которые так и хотелось откинуть прочь от этого алмаза. В конце концов, с блеском в глазах Джаспер выпалил, что в итоге показалось ему лишним. — Я согласен! — Тогда, — сказал Миаль, передав ему метлу, почти смеясь, — теперь ты не ешь людей и служишь на благо человеческого народа.       Минуя дни и ночи, Джаспер учился у Миаля всему, особенно тому, как взаимодействовать с людьми. Ранее воспринимая людей как еду, мужчина даже не удивлялся тому, что те воспринимали его как угрозу и убегали по началу в страхе, стоило ему покинуть приделы церкви. Некоторые даже под действием страха желали уничтожить угрозу, насадив несчастного манура на вилы, что доставляло Миалю лишних беспокойств, ведь тот буквально был для Джаспера как старший брат. Постепенно, люди все жже свыклись к тому, что среди них живет это длинноухое и неловкое в отношении многих аспектов существо. Так, постепенно мужчины научили того делать корзины для хранения продуктов и как правильно ставить ловушки для диких зверей, а женщины шить одежду и растить овощи на грядках. Сельские дети со временем начали называть его «танцующим силачом» из-за любви Джаспера танцевать на сельских праздниках, а в обычные дни таскать по несколько детишек сразу на своей широкой спине, таким образом забавляясь с ними и играя в свободное время. Наблюдая за всем этим, Миаль диву давался от того, как быстро этот некогда ужасный долгоживущий монстр свыкся с простой сельской жизнью, будто тот давно уже жил среди них. Только по ночам этот самый Джаспер не давал Миалю покоя…       Живя у того под боком в связи с тем, что остальные служители все же сторонились Джаспера, мужчина старался не причинять неудобств мальчишке, вот только его неугомонные расспросы о прежней жизни Миаля за частую не утихали, стоило им остаться на едине. Самому же Миалю это не особо нравилось, от того он часто молчал, не обращая на мужчину никакого внимания, порой даже кидая в того молитвенник, упрекая того тем, что раз у мужчины по ночам так много сил, то пусть уж лучше отмолит все свои грехи перед ликом божьим в молитвенном зале. Тогда для Миаля наступали долгожданные минуты покоя и он мог при свете свечей заняться своими делами, отвлеченными от службы. Читая книги и играя простенькие песни на дудочке, которую уговорил смастерить кузнеца из металла, Миаль расслаблял свою голову и наконец мог провалиться в сон, забывая о всех своих насущных заботах. После мирного сна, перед восходом солнца, Миаль, наконец проснувшись окончательно, возвращался к своим заботам, обнаруживая по обыкновению в молитвенном зале Джаспера, уснувшего на скамье. Обычно тогда он того не трогал, принося воду в кадке, принимаясь протирать статуи, а по завершению этой не такой уж и долгой процедуры от смачивал тряпку, плавно подходя к спящему на задних рядах мужчине, выжимая воду тому прямо на лицо, от чего Джаспер вскрикивал и подскакивал, что до жути забавило Миаля. И вот, провернув этк процедуру в очередной раз, парень не удержался от вопроса, что мучал его уже которую неделю. — Сколько дней бы не прошло, а ты так и вскакиваешь от этой воды. Неужели не привык? — Да так… просто ты обычно улыбаешься, когда так делаешь, за этим забавно наблюдать. а то вечно такой хмурый ходишь, когда я рядом с тобой, аж завидно окружающим, с которыми ты всегда так мил.       Тронув свои щеки, и поняв, что и в правду улыбается, Миаль откашлялся, тут же принимая свой привычный вид, и отвел взгляд. — Я делаю так, что бы ты не забывал о том, что наш уговор просто так не прервать. — Эх, да я и так помню об этом, не стоит из-за такого строить из себя недотрогу.       Едва возмутившись, Миаль хотел что-то возразить, но, увидев как Джаспер смотрит на статую мужчины из белого камня, что смотрел в книгу забинтованными глазами из-под которых были нарисованы дорожки кровавых слез. Наблюдая за этим, Миаль все же не решился наговорить мужчине все, что о том думает, он лишь тихо поинтересовался: — Что чувствуешь, смотря на него? — Не знаю… Жалость, наверно. Из молитвенников я вычитал то, что мои предки осудили своего бога за то, что тот создал им подобных, отняв у создателя глаза. Не знаю, мне кажется это слишком жестоко, думаю, Аксель сильно обижен на нас за это.       Помолчав немного, Миаль тихо вздохнул и встал на ноги, продолжив тихо говорить: — Я сомневаюсь, что он обижен на вас. Аксель скорее всего до жити мягкосердечный Бог, раз позволил своим же порождениям отнять у себя глаза. А такие создания разве что могут испытывать жалость по отношению к вам. Зол на вас скорее всего Морин, детей которого вы так злостно убиваете. — Морин? Ты так безымянного что ли обозвал? — Ага. Признаться честно, я не особо рад тому, что люди так бесстыдно не дают имя своему Богу, в отличии от тех Богов, что породили их убийц, надеясь на то, что это позволит Богам снизойти и сжалиться над людским родом, прекратив весь этот геноцид. Это так наивно и по-детски… — И не поспорить, как-то это странно. Может потому люди и остаются такими слабыми, по сравнению с нами? — Мне это не в домек. Мне кажется, что просто наш Бог давно сдался и перестал стараться и бороться. Ладно, что-то я разговорился. Скоро придут и остальные служители, принимайся мести полы, все равно ведь не можешь есть вместе с нами…       Сказав это, Миаль оставил Джаспера наедине с метлой и его мыслями. А точнее с теми мыслями, что Джаспер сумел услышать на последок: «Через чур я открылся этому мануру, ли ж бы не привязаться». Услышав это и поняв то, что он не сможет никогда сравняться с Миалем, мужчина лишь мел полы, тихо напевая ту самую мелодию, что играл паренек перед сном на своей дудочке.       Тогда день прошел весьма спокойно, а ближе к ночи, когда все служители собрались на вечернюю молитву, Джаспер сел как обычно на самую дальнюю скамью, не решаясь приближаться к другим мужчинам, не взирая на столь давнее сожительство с ними. Наблюдая за этим, Миаль не удержался от печального вздоха и сел с ним на соседнюю скамью, составив тому компанию, на что Джаспер лишь слегка улыбнулся, продолжая слушать читающего проповеди. Но, неожиданно для Джаспера, Миаль просто прикрыл глаза и уши, затолкав в них вату, заглушая любые звуки, принимаясь читать книгу, то и дело подчеркивая те или иные буква, слоги, слова карандашом, при этом размышляя: «Я прекрасно знаю, что ты слышишь мои мысли, поэтому, если ты раскроешь мо. тайну остальным, я сверну тебе шею, ну или пущу тебе кровь, мне то известно, как сделать так, что бы твои раны не затягивались. Да и… я тебя не услышу в любом случае, так что даже не обращай на меня внимания, я лишь хочу закончить эту муторную работу с шифровкой…»       Периодически поглядывая на это, Джаспер невольно пытался прочитать подчеркиваемые символы в книге, в которой не ясно вообще, что было написано, только и ясно, что там будто все чернила были смазаны влажными подтеками, а страницы забрызганы кровью. Подумав, что от того то Миаль и прячется в дали ото всех, мужчина просто продолжил слушать проповедника, решив оставить вопросы на потом.       По истечению часа, Джаспер наконец вернулся в комнату, которую делил с Миалем, застав того расчесывающим свои пушистые волосы цвета шоколада и пытающимся уложить эту капну. Наблюдая за этим, Джаспер просто сел на свою кровать, не отрывая глаз от парнишки. Вот только с его губ все же сорвался вопрос, хотя мужчина уже даже не надеялся получить на него ответ: — Ты стащил ту книгу из той деревни, из которой я тебя спас? --… — Миаль остановился и посмотрел на своего соседа своим привычно суровым взглядом. — Та книга… ее переплет прямо как у господ высшего ранга, откуда она была в той деревне? — Она не оттуда. Она принадлежала моим прежним хозяевам. — Да кому ж ты принадлежал-то? — Я же уже говорил… проблемы с памятью что ли?       Стараясь вспомнить, Джаспер вновь притих, но вновь округлил глаза, вспомнив всего одну родовую фамилию, которую когда-либо упоминал при нем Миаль. — Неужели ты тогда не соврал, что бы припугнуть? — Я похож на того, кто любит шутить? Я родился в поместье Рукрантов, не имею ни рода, ни фамилии, являясь по назначению пушечным мясом среди себе подобных подневольных людей…       Рукрант. Эту фамилию носили господы, стоящие на порядок ниже разве что Ксионов, семья которых была по одному только своему происхождению чем-то на подобии императорской. Находясь в тени столь властного и знаменитого своими отпрысками клана, Рукранты являлись чем-то на подобии герцогов, что владели землями не только в Солнечных землях, но и в Сумрачных, куда попасть могли только дети Ночи и Звезд. Такая привилегия доставалась данному клану только потому, что все, кто в него входили были мутантами, совмещающими в себе кровь фантазмов и сумраков, что делало их по настоящему уникальными созданиями, обладающими властью, красотой, а также бездонными желудками, которые наполнить могли лишь специально выведенные люди с чистейшей кожей и уникальной кровью, что издавала благоухающий аромат. Такие подробности не мог знать никто, кроме самих членов клана, от того это стало тайной рода, которую, как и сор из избы, никто выносить не решался. Ну а Миаль, к своему счастью и несчастью одновременно, сумел сбежать, а так же заполучить подлинную историю в лице книги, которую так непредусмотрительно взял с собой тот, кто гнался за ним из соседней церкви. Миаль тогда узнал эту «Кровавую розу», что распустилась на все пространство церкви, от того и постарался как можно скорее удрать от лап прежних господ. Благо ему помог тогда этот несносный манур, что теперь так и норовит вытянуть из него ту или иную информацию. Но Миаль был готов с таки смириться, пускай порой ему приходилось швырять в этого неугомонного книги, ценность которых была выше его же души. Но, если говорить об этих самых Рукрантах, они просто так не оставляют следов, и когда-нибудь они наверняка придут, что бы отнять его жизнь, а так же и жизни всех, кто проживает в этой деревушке, как ни как, а соседняя деревня уже разорена, а это означает то, что скорее всего следующей будет именно эта.       задумавшись о таком, Миаль совсем позабыл о том, что Джаспер тоже может слышать его раздумия, что закономерно вызвало пару вопросов у мужчины. — Ты ведь боишься… почему не уйдешь отсюда? — Как же я могу так просто оставить свою семью? По твоему это так просто? Я уйду, а мои преследователи придут, разорив деревню, не оставив никого, ни крестьян, ни бедных служителей, что взрастили во мне личность, а не мясо для убоя… — Тогда, я тебя защищу. Мы останемся, я спасу тебя, я перегрызу всем им глотки, а ты такой красивый и благородный останешься, словно тот самый Морин, что наблюдает за спасением людей с небес, замещая собой победный солнечный лик.       Слушая эти слова Джаспера, что-то внутри Миаля дрогнуло и он поджал губы, стараясь сдержать слезы, тут же отвернувшись, стараясь скрыть свое лицо. его до жути смутило и растрогало это высказывание, а Джаспер, испугавшись, что обидел этим Миаля, аккуратно поднялся и сел рядом с ним, тихо прося прощение. — Ты мне так нравишься, Джаспер, ты такой сильный… — Поверь, на самом деле ты куда сильнее меня.       Чувствуя, как его волосы пригладили и собрали в аккуратный хвост, Миаль просто облокотился на грудную клетку мужчины, заставив того едва смутиться.       Так они наконец зажили как друзья, пускай идиллии этой осталось длиться не долго, всего от силы неделю. Но за эту неделю они успели испытать то, чего не испытывали за все эти дни. Именно тогда Джаспер пообещал своему товарищу, что не оставит веру в Морина, в которого Миаль так ревностно верит, а также больше никогда не есть человеческое мясо. В течении этой недели Миаль наконец расшифровал книгу, что стащил у одного из господ, а так же переписал ее, понимая, что это ни что иное, как подлинная история мира, то, с чего все началось и чем это все могло закончиться… и она закончилась.       В ту последнюю ночь, когда Миаль закончил переписывать книгу, он сидел за столом, пока Джаспер сидел рядом и читал все написанное парнем, все больше дивясь тому, чем вообще закончилась эта летопись. — Слушай… Это даже звучит как-то странно. — Что именно? — Миаль даже не отрывался от письма, продолжая выводить буква угольным карандашом. — Неужели Боги и правда мертвы? Что Аксель, что Лопри… А люди продолжают в них верить только потому, что хотят заполнить свою веру хоть кем-то, это так печально и несправедливо, не считаешь? — Да, понимаю твои переживания, самому не очень приятно это осознавать, как ни как, а вера в Богов это единственная отдушина для нынешних людей, что остаются в данный момент на свободе, не познав рабства. Я, наверно, потому особо не верил в них с самого начала, потому что жил с рождения в среде, где в них верить было не принято, как не крути, а Боги тебя из подвала господского дома не услышит. — Это во истину грустно… Никогда раньше не думал о таком. Я даже рад, что смог вырваться из этой круговой поруки, что заставляла меня повиноваться этим глупым правилам.       Но Миаль уже ничего не ответил, так как заснул сидя за столом, поставив точку в последнем предложении. Томно вздохнув, Джаспер улыбнулся и поднял того на руки, нежно перекладывая на кровать, боясь ненароком разбудить того, и укрывая одеялом, что бы тот не мерз, тихо шепча что-то Миалю на ухо, нежно гладя того по голове.       Утром же, на рассвете, Миаль подскочил от криков сельчан, что вопили о том, что бы их пощадили. Осознав в момент всю ситуацию, Миаль посмотрел на Джаспера, что подпирал собой дверь, в которую уже кто-то ломился. Перепуганный и озлобленный, Миаль схватил книгу и дорожную сумку, затем клинок, и, оттолкнув Джаспера, что было сил, распахнул дверь и тут же рухнул на пол, пол весом какого-то верзилы, что быстро обмяк. Миаль воткнул в него серебряный кинжал. Резко скинув того с себя, парень посмотрел на шокированного Джаспера, но тут же приказал тому следовать за ним, после чего побежал в сторону церкви, но… лучше бы он того не делал вовсе. Там его ждала картина, полная отчаяния: все служители были уже мертвы, все его братья, дядюшки, наставники, все они умерли в муках, блюя собственной кровью. И за что? За то, что приютили такого проблемного мальчишку? Неужели это такой непростительный грех?!       Увидев эту ужасную картину, Миаль просто рухнул на колени, смотря на мужчину с длинными вороными волосами, собранными в косу, что вытирал слезы с лица статуи Акселя, что не переставал рыдать. — Ну что же, мой ценный ребенок с запахом сирени? Ты доволен? Все это произошло по твоей вине, неужели ты не понимаешь этого?       Не смея произнести и слова, Миаль старался сдерживать рвотный позыв и остаться в здравом уме и рассудке. Подоспевший Джаспер, увидев столь печальную картину, впал в ярость, скаля клыки на мужчину, что даже не был запачкан кровью людей, лежащих у его ног. — Да как ты посмел убить нашу семью?! Кто даровал тебе это право! — Кто даровал? — голос мужчины оставался таким же спокойным и невозмутимым, словно не был живым вовсе. Повернувшись к ним лицом, он устремил свой взор своих страшных глаз на парней, что до того момента сидели за его спиной. Его глаза были разными, правый сиял золотом в полумраке, а второй синевой, переливаясь перламутром, будто морской залив на востоке континента. Это внушило необъяснимый страх в Джаспера, будто было что-то противоестественное в этом явлении, будто эти глаза вовсе не принадлежали этому созданию, будто… он их украл.       Смотря на эту картину, Джаспер разозлился будто еще сильнее, желая наброситься на этого мужчину, что строил из себя невесть что, будто весь этот мир это его сцена, где его позерства воспринимаются как должное. Он даже был готов напасть, но Миаль схватил того за пояс сзади, от чего Джасперу пришлось остановиться. — Не надо, он тебя убьет, уничтожит, не хочу, не умирай, я… я не смогу без семьи, пожалуйста, я только вкусил счастье, не отнимайте, не забирайте!       Слушая это, убийца служителей церкви плавно, будто плывя по воздуху, подошел к ним, сохраняя дистанцию в пару метров: — У тебя еще есть наглость просить меня о чем-то подобном? Маленький цветочек, знал бы ты, как легко мне будет оторвать тебе голову за такую то дерзость. — мужчина не мог стереть улыбки с лица. — Значит эти церковные букашки посмели одурманить мой цветочек, избаловали они тебя, милый, у тебя не могло быть семьи, твоя шлюха-мать бросила тебя, а мои слуги тебя приютили, что могло быть лучше? ты умер бы прекрасным и нетронутым этими мирскими желаниями цветком, но эти черви уже проели твою душу и сердце, это так печально, что ты можешь сказать в свое оправдание? Как ни как, а ты меня огорчил… — Простите… Простите меня! — падя в поклоне локтями на пол, Миаль просил перед мужчиной, что все так же улыбался. — Я виноват, я очень виноват! Не трогайте остальных, прошу Вас! Я вернусь, я… Я искуплю вину!       Впав в отчаяние Миаль рыдал от безысходности, стараясь выпросить пощады хотя бы для небольшого количества людей, но сказанное дальше заставило подняться и посмотреть на прежнего хозяина глазами полными пустотой и отчаянием: — Для кого ты это просишь? Никого больше нет. Мы тут одни, всех людей уже поглотили мои милые дети, а эти служители давно стухшее мясо, я не желаю к нему прикасаться.       Воздух прорезал нарастающий крик отчаяния. Миаль полностью потерял контроль над стоим телом, что заставило Джаспера быстро сообразить и схватить парнишку на руки, пускаясь с ним на утек, убегая как можно дальше. — Неправильное решение… Мои дети давно засели в лесу. — сказал на последок Урсугимиил, закрывая глаза на то, как его детей по пути раскидывают в стороны, то и дело пуская им кровь, так как он понимал, что скорее умрет Джаспер, чем его милые «химеры».       Отбежав так далеко как только мог, Джаспер опустил Миаля на землю, ставя того на ноги, смотря на то, как тот дрожит. Он прекрасно понимал, чем вызвана такая реакция, но при этом он понимал и то, что если они не продолжат бежать, они оба умрут, потому он опустился на одно колено, обнимая Миаля, сказав на последок, что любит его, обещая, что потом обязательно его отыщет и будет жить вместе с ним, защищать, но главное, что бы тот бежал и не оглядывался. Широко распахнутые глаза Миаля выражали только ужас и панику от понимания ситуации, на что Джасперу было просто невыразимо больно смотреть. Как ни как, а за время, которое провели вместе, они успели сродниться и привязаться. Наверно, прав был Миаль, думая о том, что им вовсе не следовало привязываться друг к другу, но этого уже не исправить… Да и Джаспер ни о чем не жалел, в самом деле, он был рад, что повстречал столь прекрасного человека, что смог принять в свою семью даже манура. «Он… Во истину доброй души человек».       Поцеловав того в щеки на прощание, Джаспер поднялся на ноги. — Прошу, беги, мой «Морин».       И Миаль побежал. Он бежал, слыша смех «химер», слыша как Джаспер, будто в хмельном угаре, пел песню, что уже успел разучить, пока жил с Миалем, эту чертову песню Темных островов, что пели Миалю в детстве его «няньки». Он слышал, как когти рассекали воздух, а нападавшие твари верещали, получая ранения.       Но внезапно… все стихло. И тогда Морин побежал еще быстрее, боясь обернуться, ведь понимал, что это значило. Джаспер пал. Нет! Он не мог пасть! Не мог… ведь?       Лишь немного затормозив, Миаль ощутил адскую боль в легких. Начав задыхаться, он не различил шагов за его спиной, почти падая на землю. Лишь прикосновение к плечу пробудило его сознание, от чего Морин с надеждой в глазах обернулся, будто уверенный в том, что перед ним окажется белоснежное лицо с красными, как рубин, глазами и этими прекрасными шелковыми волосами, что едва ложились на плечи… Но перед ним стоял не Джаспер.       Высокий статный парень, весь облаченный в черное, с белой, как бумага, кожей, на которой была всего одна родинка под глазом, черные кудри мягко обрамляют лицо. А эти синие глаза… Они были так прекрасны, будто два сапфира. И одет он был не иначе, как господин из знатной семьи. Подумав уже было, что перед ним «химера» Миаль преждевременно направил на того серебряный клинок, готовясь нанести удар. Но парень лишь мягко улыбался, приставив указательный палец к губам, будто приказывая молчать. И Миаль молчал. — Бедный, бедный ребёнок… Скажи мне свой главный грех. — Что? — едва округлив глаза смято промямлил Миаль, не особо понимая, что от него требуется. — Поведай мне, в чем ты согрешил? — Я? Я… — тут же по щекам парня потекли слезы, а он даже этого не понял сразу, только продолжил, заикаясь. — Я согрешил в том, что по моей вине умерла моя семья. Я мог уйти, мог их защитить! Но я этого не сделал… Они даровали мне счастье, а я так пренебрежительно к нему отнесся… — Тогда почему в твоих руках нож? — Потому что я боролся за жизнь.       Внезапно наступившее молчание до ужаса смутило Миаля. Вглядевшись в лицо собеседника, он опустил взгляд на его руки, тут же округлив глаза, вскидывая их вверх, тут же тихо вопрошая: — Вы… Бог? — М-м, нет. Я просто Праведник. Хотя, тоже служу твоему Богу, которого люди прозвали Аксель.       Это сходство не могло быть простым совпадением. Если он не бог, то с него делали то самое изваяние, что стояло в церкви и не переставало ронять кровавые слезы? Эти руки Миаль бы не спутал ни с чем, слишком тщательно он тогда затирал руки изваяния Акселя, что бы их не касалась пыль. В любом случае Миаль испытал горечь и ненависть к этому парню, которые подавлял где-то внутри себя. — А тебя… Как зовут? — внезапно спросил «праведник» Миаля, что уже расслабился, опустив нож. — Я? Я… «Морин».       Все еще боясь за то, что это может быть «химера» под обликом Акселя, Миаль назвал имя, которое первым пришло в его голову, будто бы это его спасло. Вот только на мгновение в лице его собеседника что-то дрогнуло и тот, неожиданно для Миаля просто обнял его. Так нежно и трепетно, будто родного сына, от чего тело парнишки вовсе ослабело и тот заплакал пуще прежнего, не в силах сдержать рыданий, не слыша тихого и вкрадчивого голоса собеседника: — Я ждал тебя так долго, милый братец.       Следующее, что Миаль помнил, так это то, как он сидел в светлом кабинете, а перед ним сидел Идер… Он что-то у него спрашивал, но Миалю, точнее Морину, уже было без разницы на все. Он смотрел на шрамы на правой руке, что остались у него с детства, расчесывая их в царапины, напоминающие мраморные узоры. Он не чувствовал боль, даже ее отголоски не ощущались, лишь душевная боль, что разрывала его сердце. Ему было все равно, он лишь теплил надежды о том, что Джаспер, такой озорной и назойливый, от того и любимый, найдет его хотя бы здесь, в этом ужасном месте, и будет жить с ним…

***

      Вспоминая все это, Морин сидел перед зеркалом, смотря в свои теперь голубые глаза, что отливали перламутром и сияли, будто звезды на небосводе. Этот блеск завораживал его от непривычки, при этом был так ненавистен. Ему нравился его прежний свой цвет глаз, словно сталь, а этот был слишком нежным, будто каким-то уж слишком мягким, что ему давно не свойственно. Он все размышлял о том, как много времени уже прошло с того момента. Вероятно, около полугода? Морин уже сбился с счета времени, от чего уже постепенно начал отпускать боль, что сопровождала его первое время после разлуки со столь родными ему людьми. В конце концов, поправив манжеты и волосы, он перестал прихорашиваться, заколов челку заколки с пером, подчеркивая свой благородный и невинный вид, и тут же в его комнату постучался слуга. — Да, входите! — Господин, Вас к себе просил господин Люмен. — парень с него ростом смотрел на него своими сиреневыми глазами прямо в душу, не стесняясь и не опуская взгляд в пол. В этом надменном виде так и прослеживалась приближенность к господам. И в правду. Перед ним стоял никто иной, как Ким, мальчишка, что был с Люменом с самого его рождения, приглядывая за ним с молочных лет. Посмотрев на него, Морин тихо вздохнул и тут же мило улыбнулся. — Передай своему господину, что я скоро подойду.       Моментально Ким скрылся за дверью, а Морин проследовал за ним, блуждая по коридорам в поисках нужной залы, в которой скорее всего Люмен танцевал от скуки. И вот, наконец, он распахнул двери, попав в большой зал, где слуги играли на инструментах, пока Люмен несся в быстрой пляске с кем-то с голубой копной волос, с кем-то, что был до жути похож на Идера. наблюдая за этой пляской в манере вальса, то как мужчина придерживал люмена за талию, стянутую корсетом, как тот нежно держит его правую руку, как улыбается, слушая, как Люмен хохочет, то и дело выкрикивая счет танца, кружась так, что его пышные волосы развивались в воздухе. Стоя в стороне, Морин невольно улыбался, удивляясь тому, как этот суровый и строгий старший брат может смеяться и радоваться жизни вместе с теми, кто ему, по видимому очень дорог.       Стоило музыкантам закончить играть, как Люмен тут же поправил волосы и обратился к Морину. — Эй, мелкий, чего в стороне стоишь? — Ну, Вы же танцевали с этим Господином… — Он тоже наш брат. — внезапно отрезал Люмен, почти сразу мягко и на распев произнося следующие фразы, — Красавец Леонард, такой похожий на Идера и такой же грешный, как отец~       Едва смутившись, Леонард поправил волосы, что спали на его лицо, почти сразу поклонившись перед старшим братом, Люменом. — Вы мне льстите. С отцом мне не сравниться в гордыне, пускай я и являюсь воплощением этого греха. — Да хватит ко мне на «Вы», не такой уж я и старый!       Наблюдая за этим разговором, Морин хотел усмехнуться, но вовремя подавил эту свою реакцию, не желая показаться бестактным. Тем временем Люмен скрестил руки на груди, смотря на Морина. В его взгляде виднелось сострадание, пускай и едва уловимое, но такое естественное и не наигранное, от чего Леонард вскинул брови, наблюдая такую реакцию старшего. — Люмен? — Ах да, почему я тебя позвал, мой милый Морин, псевдо человечек, — произнес на распев Люмен, расплываясь в улыбке и раскидывая руки, после чего все слуги просто вышли из зала, оставив Морина в недоумении. — Ты значит у нас тоже не так уж и прост… прям как я.       Слушая это, Морин наблюдал то, как внешность Леонарда меняется и вот. Тут то Морин все понял, перед ним был не настоящий грешник, а всего лишь подделка, мастерски слепленная на скорую руку. И вот, не прошло и пары минут, как рядом с Люменом уже стоял Гилберт, доставая из-за пазухи конверт с запечатанным письмом. Смотря на Гилберта, Морин хотел ударить его в лицо, ведь, судя по всему тот уже все рассказал Люмену о его прошлом, чего тому знать не следовало. Готовый обороняться всеми возможными аргументами, какими только мог обладать на тот момент. Но все, что сделал Люмен, это передал Морину письмо, резко стерев улыбку с лица. — К нам тут поступило прошение. Прошение передать твою тушку клану Рукрантов…       В этот момент Морин уже читал письмо, разорвав черную печать из сургуча, не сдерживая эмоций ужаса и отчаяния. читал он бегло, но уловить суть смог: Урсугимиил требовал передать ему его цветочное дитя, которое вывести ему стоило огромных усилий. В тот же момент Морину стало трудно дышать, на что Гилберт отреагировал весьма обеспокоенно, желая успокоить младшего, вот только Люмен его остановил, не давая и двинуться с места. — Мы уже отправили ворона обратно. Мы заявили, что ты теперь собственность семьи Ксион. Так что нет необходимости впадать в панику и трепыхаться на поверхности в попытках выжить. Ты точно будешь жить, дурачье. — А? — Морин вскинул голову, устремив на старшего взгляд полный горести, которую уже почти подавил. — О чем ты, о чем ты, черт возьми, говоришь? Ему плевать будет! Как будто я не знаю, что это за тварь написала письмо… — Не забывай, что ты теперь мой брат, а так же названный сын Идера. Наша семья имеет куда большее влияние, чем семья Рукранты, от того тебе совсем ничего не угрожает. Ты ведь… теперь тоже Ксион, неужели позабыть успел, малец?       Улыбка вновь осветила лицо Люмена, что со столь милым выражением лица смотрел на Морина, который старался не разрыдаться от непонимания ситуации и положения вещей. — А если он… все же придет?       Немного разочаровавшись, Люмен все же прикрыл глаза, просто протягивая тому руку, тихо вопрошая: — Хочешь потанцевать со мной?       Не ожидав такого вопроса, Морин сначала хотел отклонить просьбу, но затем просто робко принял предложение, взяв Люмена за руки. Тут же Люмен положил одну руку на талию Морина, пускаясь в пляс, пока младший лишь старался поспевать за ним следом. Морин не понимал, в чем подвох, пока Люмен не выкрикнул: — Можешь хоть смеяться, хоть рыдать, в танце можно все, если ты танцуешь со мной!       Тут же Люмен натянул улыбку до ушей, пока Морин старался не заплакать в голос, лишь роняя мелкие слезы… Но эти попытки не увенчались успехом. Он начал плакать, но уже не от горести, а от радости, понимая, что теперь он точно не пойдет на корм господам, что так ревностно гонялись за его головой ради аромата крови. От этого ему стало так радостно. Он понимал, что теперь у него появилась новая семья, которая будет готова защитить его от тех злобных «химер», пускай ему и пришлось породниться с теми двумя существами, что так похожи на Акселя и Лопри, с этими страшными Эмиром и Эфиром, монохромными близнецами. Конечно же все эти фантазмы и мануры не в силах заменить ему той семьи, что была у него до того в той такой родной маленькой церквушке, но и они могут даровать ему кров и поддержку. Может, от того даже лучше, что они, его новая семья, долгоживущие создания, может от того ему будет сложнее их потерять и еще сложнее будет остаться от того одному среди кровавых роз.       Смеясь и плача, Морин несся вместе с Люменом в танце, пока тот любовался улыбкой младшего, от того улыбался только шире. Эта пляска продолжалась долго, вплоть до того момента, пока Морин не подвернул ногу, а Люмен не подхватил того на руки, все так же хохоча. — Наконец-то! Ты так смеешься, мелкий. Наконец ты стал сильнее!       Удивившись такому заявлению, Морин опять улыбнулся, заключив Люмена в объятия. Люмен же наконец почувствовал, как его сердце отпустили те тиски, что сжимали его на протяжении нескольких недель. Ощутив легкость, Люмен едва пошатнулся, но устоял на ногах, тут же ставя мальчишку на пол и поправляя волосы и рукава рубашки. Видя довольное лицо старшего, Морин не мог перестать улыбаться.       Смотря за этим, Гилберт усмехнулся, сжимая в руках второе письмо, не решаясь вклиниться в беседу и радостные переглядки. Он понимал, что содержимое этого самого письма нарушит эту радостную и окрыленную атмосферу. Смотря на красный сургуч, на котором красовался именной герб его матери, Мауры, Гилберт предпочел оставить это самое письмо в комнате Морина, куда тот и направился. А в письме, что не имело подписи отправителя, только бирку о том, кому оно предназначено, было письмо от того, кого Морин так жаждал видеть живым рядом с собой…

«Мой дорогой Миаль, надеюсь, у тебя дела сейчас идут куда лучше, чем раньше до того момента, как в наш прежний дом ворвались те монстры. В дороге часто меня настигал дождь, от чего я боялся потерять твой след. И я его, вероятно все же потерял, но это не суть важно. Сейчас меня в пути сопровождает солнце, такое же яркое, как твои улыбки, что некогда сопровождали меня. Знаешь, последнее время мне снился один и тот же сон, в котором ты, такой же красивый и нежный, как лик Божьего изваяния, наблюдаешь за мной стоя вдалеке, а я бегу в твою сторону, стремясь достичь тебя, такого божественно красивого. Надеюсь, что хотя бы вне этого кошмарного сновидения я сумею отыскать тебя среди всех этих тяжелых каменных стен, что окружают тебя в данный момент. А ты будешь так же красив и мил, как лик Морина из нашего с тобой молитвенника.

С любовью, твой Джаспер»

      С того дня минуло немало времени. Вот, Морин прожил свой первый год в своем новом теле. Теплый и пригожий весенний день начался с того, что в комнату к парнишке ворвался кто-то из слуг, оставив у того на столе корзинку с цветами сирени, тут же выбежав в коридор и закрывая дверь. Проснувшись гораздо раньше обычного от такого, Морин поднял голову с подушки, убирая каштановые кудри с лица, тут же смотря на стол, где стояла эта самая корзина, а так же лежала стопка одежды. Лениво встав с кровати, он посмотрел на цветы, перебрав их пальцами, тут же смотря на ладони, что покрыла розовая пыльца. отряхнув хорошенько руки, Морин взялся рассматривать одежду, что была расшита серебряными нитями, что так подходили цвету его звездных глаз. Нежно улыбаясь, он тихо хмыкнул и начал переодеваться в этот наряд. Как ни как, а сегодня был его день, от того он хотел выглядеть как можно лучше. Надев белую рубашку с кружевными манжетами и такие же белые шорты, он накинул синий пиджак с серебряными заклепками и шелковым складчатым шлейфом, что доставал до его колен своим острым концом. Затем, натянув чулки и обув синие туфельки на невысоком каблуке с золотыми бляшками, Морин заколол челку заколкой с пером, после чего посмотрел на прикроватную тумбу, на которой лежал конверт, что был уде давно распечатан, а его содержимое перечитано много десятков раз. Морин до сих пор хранил то письмо от Джаспера, тепля надежду на то, что этот наглец скоро может явиться и обрадовать своим нелепым видом, заставит улыбнуться этой по странному доброй улыбкой, полной любви и нежности к этому неугомонному созданию. В итоге, посмотрев в содержимое письма, Морин трепетно сложил его в несколько раз и положил в нагрудный карман пиджака.       Идя по коридору, Морин то и дело благодарил слуг за поздравления с его днем рождения, сохраняя это его выученное благородное, но такое доброе выражение лица. За этот год Морин полюбился многим в этом доме, от того слуги не боялись обращаться к нему по имени, не забывая об условной приставке «господин». Но, в любом случае это являлось большим достижением, ведь даже того же Ричарда или Эмира по имени называть не решались, пускай те и жили тут с самого рождения. Но Морин не кичился этим достижением, оставаясь таким же кротким и чутким мальчиком, которому не чужды проблемы никого, даже маленьких фантазий.       Идя так по коридору, он повстречался с Люменом, что общался с сестрой Эклипс, святой Правдой, тут же тихо поприветствовав старших, слегка кланяясь, при этом сохраняя осанку. — Ух ты ж, каков красавец! — Люмен улыбнулся, едва прищурив свои золотые змеиные глаза, — Видимо, кому-то слуги решили сделать уникальный подарок. — Да, красив, поспорить сложно.       Девушка в нежно-фиолетовом платье, что струилось до пола, рассматривала изящный наряд ее младшего брата своими такими же золотыми глазами. Поблагодарив и Люмена и Эклипс, Морин не мог перестать улыбаться. — Ох, не могу представить, что я так живу уже целый год… Это так удивительно, до сих пор свыкнуться не в силах. — Да ладно тебе, прошел всего-то год! К моему возрасту когда доберешься, вообще перестанешь обращать на все эти формальности. Кстати, а тебе не одиноко то? А то, ты один по сути то без особо привилегированных слуг ходишь, все сам да сам. — Да так, мне и одному не плохо справляться.       Люмен тихо рассмеялся, похлопав мальчишку по спине, на что Морин лишь тихо усмехнулся. Пускай Морин и просто оправдался, на самом желе он беспокоился, что если вдруг Джаспер вернется, то может подумать, что Морин нашел тому замену, от того и не заводил столь близких слуг, не смотря на частые предложения. Наблюдая за ними, Эклипс лишь кротко улыбалась, как вдруг вспомнила о чем-то, спеша предупредить Морина. — Кстати, милый мой Морин, Отец просил тебя подойти к нему, у него для тебя есть подарок, или сюрприз, я так и не поняла до конца. — А? Спасибо! — Ладно уж тогда, беги, раз тебя так ждет папаша~       Кивнув и вновь слегка поклонившись, Морин пошел дальше, медленно ступая по ковролину коридоров.       Все это время в доме Идера Ксион Морин проводил хорошо, адаптируясь к новым условиям, не переставая узнавать всех этих некогда незнакомых и ужасных Императоров. Когда-то он проклинал их имена, считая, что это именно они ведут крупнейший оборот человеческих душ среди нелюдей, а оказалось, что эти самые Ксионы поступают далеко не как бароны или графы, что разоряли деревни и поселения, убивая людей пачками. Эти благородные создания едят лишь тех людей, что отдавали свои тела на благо жизни знати добровольно, не решаясь умерщвлять кого-то против их воли. По крайне мере так обстояли дела именно в доме Идера, где обитали Праведники. Столь благородное поведение Морина не только поразило, заставив переосмыслить всю свою картину мира, но и обрадовало, ведь он понимал, что по сути то и не ел мучеников, что отправляли на убой будто скотину.       Узнав немало об устройстве семьи, Морин понял, что по сути, что фантазмы, что мануры, ничуть от людей и не отличаются. Такие же создания, такие же слабые, их пугает темнота, а кто-то из них боится одиночества. Кто-то страдает от неизлечимых недугов, кто-то живет праздной жизнью. А кто-то, как Люмен, наоборот стремится к этому такому желанному одиночеству, в котором его никто не будет трогать без его дозволения. Это так удивительно и так просто, что Морин не мог перестал удивляться от всех этих новых фактов, которые по сути то и не были ничем новым, но все равно заставляли меняться его картину мира, переворачивая ее вверх тормашками.       Столько удивительных фактов, столько впечатлений он ощутил за этот год, что пролетел подобно мимолетному мгновению, такие удивительные чувства озаряли его разум, будто мириады звезд загорались в его голове. Вот только разделить эти впечатления было ему не с кем, от того становилось даже как-то печально и тягостно на душе. Для всех вокруг эти факты были логичными, будто ничего такого противоестественного в них не было, от чего Морин не мог в полной мере прочувствовать все эти эмоции с кем-то, в чем так нуждалась его почти детская душа.       Но он уже с этим давно смирился с такими обстоятельствами, прибывая в своеобразном одиночестве, перечитывая книги и ведя дневники с записями, что время от времени помогали ему справится с тоской и тяготами такого проведения досуга. Видимо от того он до сих пор и держался от того, что бы завести себе слугу-фаворита, что будет его сопровождать везде. Он не хотел это так же потому, что этот слуга будет знать куда больше чем сам Морин, от того ему становилось горько и неприятно. Ему попросту хотелось познавать этот чарующий мир роскоши вместе с кем-то, а не в одиночку.       Но, откинув эти размышления, Морин уже стоял перед дверью в отцовский кабинет, где всегда царило умиротворение и спокойствие, которое по идее и должно сопровождать рабочий процесс. Вот только Морина посему-то всегда клонило в этой комнатушке в сон. Может так было из-за расположения этой комнатки, а может от того, что там было всегда тепло и царил полумрак? Морину было не в домек, но его это особо то и не беспокоило, потому он никогда не озвучивал этого вопроса в слух, оставляя его в своей детской и несмышленной голове. Наконец набравшись смелости, Морин вздохнул полной грудью, натянул на лицо приветливую улыбку, тут же аккуратно стучась и отпирая дверь: — Отец, сестра Эклипс передала, что Вы хотели меня видеть, я наконец смог до вас дойти, прошу проще… ния.       Осекаясь на полуслове, Морин устремил взгляд на Идера, что стоял и прикрывал темной газовой тканью кого-то, сидящего в кресле у окна, с явно озадаченным видом разглаживая складки. Видимо, старший не был готов к тому, что именинник доберется до него так скоро, что заставило Морина попросить прощения. — П-простите, я не вовремя зашел! Я могу прийти позже… — Да нет же, все в порядке. — успокоил того Идер, подзывая мальчишку жестом поближе. Тогда то Морин, заметил, что этот кто-то под тканью старался как можно незаметнее повернуть голову, что бы посмотреть на вошедшего. — Просто я думал, что ты еще спишь, обычно ты просыпаешься не раньше одиннадцати, а тут уже в девять на ногах. — Меня просто случайно разбудили, всего-то, в этом нет ничего странного. Но все же прошу прошения за столь преждевременный визит… — Да не стоит извиняться, милый мой дорогой ребенок. В том нет твоей вины, просто так сложились обстоятельства.       Немного выдохнув, Идер отошел от кресла, подойдя ближе к Морину, пригладив его пышные кудри, что слегка растрепались со временем, даже после столь тщательной укладки. Прикрыв глаза в ответ на такой жест внимания, Морин опять подметил то, что под тканью кто-то выпрямился, сидя как до этого, не горбя спины и сохраняя полное спокойствие. — Как спалось? — спросил Идер, садясь за свой рабочий стол, все так же наблюдая за своим названным сыном. — Хорошо, жаловаться не на что, кошмары последнее время почти не снились, разве что лишь те, где кто-то кричит мне в спину с просьбой дождаться его… — Ты так и не понял, кто это был? — Понял, при чем давно. — Морин все также слегка улыбался, прикрывая глаза пышными ресницами, а с лица его не спадала легкая улыбка. — Он обещал найти меня, что бы продолжать защищать, даже под угрозой смерти, когда нас окружили дети моего прежнего хозяина. Этот парень очень отважный, пускай я уже смутно помню его черты, но в памяти его голос отпечатался довольно хорошо. — Понятно… Слушай, а ты не думал о том, что бы завести фаворита?       И вновь этот вопрос, что успел набить Морину оскомину. Но… от чего-то сейчас он решился ответить кивков согласия. — Да, слишком уж тяжело быть постоянно одному, не хватает кого-то рядом, как ни как, а я привык к тому, что кто-то постоянно крутится под боком, будь то дети, или один назойливый манур, — протянул Морин на распев, от чего кто-то под тканью просто не выдержал и сорвался с места, налетев на парня.       Моментально темная ткань спала с нежных пепельно-розовых волос и белоснежного лица, а мужчина, что выбрался из-под завесы, заключил мальчика в объятия. Джампер и правда ждал этого очень долго, в итоге, едва сдерживая слезы, сжимая мальчишку в своих руках. Ну а Морин, поняв замысел уже давно, заметил за спиной Идера белоснежное лицо Эмира, что почти сразу растворилось, блаженно улыбаясь. Видимо, именно ему и обязан Морин за то, что его семья наконец к нему вернулась. — Я ждал тебя слишком долго, мой милый глупый Джаспер~       Полюбовавшись недолго на счастливое воссоединение с семьей, Люмен, что застыл в дверном проеме, не смог сдержать нежной улыбки. Но, насмотревшись на это, Люмен лишь мотнул своей зеленой гривой, уходя дальше по коридору, считая такт на три доли, тихо роняя скупую слезу горести, что вырвалась из-под маски печали.

«Хотя бы этот невинный ребенок смог ощутить,

что значит счастье в этом проклятом доме»

«Так будь же счастлив тот, кто смог перехитрить судьбу и заменить собой бога надежды»

«будь счастлив, Морин, невинное дитя, что не

погрязло во лжи»