***
Холодный туман паутиной окутывал сорные цветы и высокую траву, стелился, словно живой, обнимая листья и сырые от росы сапоги Эвана. Воздух казался непривычно чистым и свежим — редкое явление перед самым рассветом. Эвану нравилось бродить по лесу в одиночестве: иногда зачем-то, иногда совершенно бесцельно. Только в лесу он мог ощутить избавление от своих «обязанностей» в этом мире, урвать мгновения свободы и тишины, пусть и под неизменным взором Сущности. Траппер улыбнулся собственным мыслям, поднимая с земли ловушку с намертво зажатым в ней зверьком. Отец всегда говорил, что для хорошей охоты нужно обладать хорошим чутьём. И Эван знал, что в этом отец был прав. Он вытаскивал из капканов тушку за тушкой, аккуратно, чтобы не повредить тельце и не испачкать мех. Складывал их в большой кожаный мешок и продвигался к опушке, за которой располагалось его поместье. Скоро начнёт светать. Приближаясь к железной калитке, Эван обратил внимание, что большой медвежий капкан, спрятанный в траве, был немного сдвинут. Он вновь усмехнулся — его гость будто и не пытался остаться незамеченным. Эван давно привык к повышенному вниманию к собственной персоне. Там, в обычном мире, именно он разбирался с полицией и журналистами, он же заключал сделки и, если того требовали обстоятельства, умел заманить очередного простофилю в ловушку. Здесь же за ним постоянно наблюдала сама Сущность, которая, кажется, любила и ненавидела его одновременно. Затем появился Майкл, что неделями выслеживал его, с лишь ему присущей страстной одержимостью. А теперь? Кого же он заинтересовал на этот раз? Оказавшись во внутреннем дворе, Макмиллан подошёл к мастерской и положил сумку с добычей на стол, начав осторожно выкладывать тушки. Что-то было совершенно не так, Эван знал это — чувствовал — кто-то был совсем близко. Внезапно Охотник услышал резкий аромат одеколона и шелест одежды. В следующее же мгновение оглушительный щелчок капкана разрезал тишину и тотчас спугнул стаю ворон, нарушив недолгий покой Макмиллана. — Эван… Макмиллан! Какая встреча, — донеслось у него за спиной. Траппер тяжело вздохнул, пытаясь унять волну гнева, чтобы не испортить тушку горностая, которому не посчастливилось оказаться у него в руках. Эван обернулся, встретившись взглядом с Гоуст Фэйсом. Не испортить его тушку он вовсе не обещал.***
Журналисту редко когда выдаются свободные минуты. В глухо зашторенных офисах редакции кипят работа и мозги. Там рьяно, с пеной эспрессо у рта, сотни несостоявшихся писателей ищут слова для горячих заголовков в случайных сочетаниях. Эта рутина заставляет покрыться холодным потом от духоты чужих мыслей. Она оставляет лишь одно желание — принять ледяной душ и рухнуть в сон. В историях о других забываешь себя, и чаще тратишь скудные отделения циферблата на то, чтобы снова вспомнить. Но иногда получается задать себе вопрос: «Что же больше всего я ненавижу в своей работе?». На ответ даются едва ли секунды. В голове проносятся мысли о вечно ломающихся кондиционерах, об удручающей привычке к запаху кофе и пота. О низком гонораре, западающих клавишах, событиях, которые интересны разве что заключённым дома престарелых, чем тебе самому. Но каждый журналист приходит к одному единственно точному убеждению — ты ненавидишь общаться с людьми. И трудно сказать, издержки это профессии, или она просто помогла быстрее прийти к этому осознанию. В случае с Джонсоном всё было даже проще — он сам по себе ненавидел людей. Точнее, дела до них ему было так же, как до Австралии всему остальному миру. Образы, истории, идеи, воспоминания и мотивы действий — то, что хранили в себе эти вечно снующие вокруг лица, интересовало мужчину гораздо больше, чем носители. Как дискетки с набором данных. По своей сути — цветной пластик, легко принимающий сломы и царапины. Одна проблема — если карты можно было украсть, взломать, одним движением руки вставить в корпус и узнать всё, что тебе хотелось, то люди лишены таких удобных функций. Поэтому Дэнни больше любил их дневники и фотоальбомы. Десятки лет информации в одной обшарпанной книжке. Иногда мужчина ловил себя на мысли, что его забавляет, как многое жертвы могут рассказать бумаге и глянцу, и как мало — тем, кто их скоро потеряет. Вместо этой встречи Гоуст Фэйс предпочёл бы потратить ещё несколько часов на поиски дневника Макмиллана, если он вообще существовал. Но перчатки уже слишком скрипели от пыли сотен технических бумаг и документарных папок. Из полезного нашлись разве что мятые фотографии погибших работников. Их тусклые портреты имели значение вне мира Сущности. Здесь же они напоминали персонажей старых мультфильмов. Такие же иллюзорные, выцветшие, оставленные временем под завалами сорванных календарей. Тёмная фигура медленно опускается к земле, позволяя запоздалым вихрям собственного балахона дымом взмыть и утонуть следом. Точно в густой стоялой воде, где лунный свет режет ветви, как толщу мути. Дэнни знал, что находится на чужой территории. А если вернее, просто чувствовал, что она — не его. В перипетии улочек даже незнакомых городов мужчина был у себя «дома». Череда запахов кафе, вспышки звуков из квартир, градиент вывесок и фар. Всё это привычно и естественно, как горечь соли для жабр морской рыбы, как хлёсткий ветер для перьев горных птиц. Но здесь всё казалось враждебным, даже несмотря на то, как тщательно Джонсон изучил каждую тень будучи ещё Джедом Олсеном. Мужчина не движется, вторя теням, которые в этом искусственном мире не познают ветер. Лишь маска лениво покачивается от плеча к плечу, жадно хватая прогалинами глаз силуэт Охотника. — Это место выглядит другим. Не таким, каким я его запомнил. Хриплый голос, отвыкший от движения по связкам и языку, будто исходит из сломанного динамика телефонной трубки. Ощущается диковинно — походит на треск веток или шелест тёмных крыльев, но остаётся лишь их пародией. — Я увидел его, когда никого здесь уже не было. Хочешь узнать, что произошло с ним за те годы? Журналисты ненавидят общаться с людьми. Дэнни же сомневался, что видит перед собой человека, а этот разговор имеет смысл. Многие убийцы — фанатики, безумцы и животные. Относил ли сам Джонсон себя к этим категориям? Однозначно нет. У его действий был смысл, была цель и мотив. «Убийца» — слишком громкое и неотёсанное слово для него. По крайней мере, так было до клетки густого Тумана. Была ли цель у Макмиллана? Только чтобы узнать это, Гоуст Фэйс преодолевает свою ненависть к общению. — Всё перешло мэрии, потому что наследников не было. Но у этого места слишком дурная история, поэтому даже с торгов ничего не удалось продать. Всё сломанное и проржавевшее. Люди иногда приходили сюда, чтобы разрушить то, что ещё оставалось целым. Но такие вещи быстро кончились. Кто-то считает, что это место проклято. В основном дети и старики. Много страшилок придумали о Поместье, это что-то вроде местной легенды. Говорят, что если прийти к воротам в полночь в день гибели старшего Макмиллана, то можно услышать его крики из разбитых окон. Глупо, правда? В памяти снуют чужие лица, чужие истории и мысли. Дэнни не считал их важными, но они могли быть важны для Эвана. — Твоего отца тоже похоронили здесь. Где-то здесь. Там не было памятника, ограды или хотя бы деревянного креста. Просто груда сухой земли. Как будто бы всё это место и произошедшее здесь не имело смысла. Как думаешь, Макмиллан?.. — повествование мужчины было пресным на эмоциональную окраску и акценты. Лишь последние слова выделялись из череды предыдущих, как если бы рукописный текст дописывался другим человеком. — В этом всём был смысл?***
Эван стиснул зубы и ненароком сжал маленький трупик горностая в кулаке так, что его внутренности тотчас превратились в кашу. Прожигая взглядом мужчину напротив, он хотел бы сделать с ним то же самое. Уничтожить на месте, растоптать и перемолоть его кости в пыль. Настолько этот жалкий червяк вывел его из себя. Потому что был прав. А правда всегда была горькой. Эван отвёл взгляд, переваривая услышанное: так значит, империя его отца развалилась, превратившись в груду камней и мусора? Всё то богатство, которое они нажили кровью и потом — буквально — обратилось в ничто. «В этом всём был смысл?». Эван пожертвовал всем ради отца — пожертвовал семьёй, пожертвовал друзьями, пожертвовал собой, в конце концов. Тогда ему казалось, что он поступает правильно. Он хотел сберечь то, что было нажито непосильным трудом, хотел защитить отца от недоброжелателей и корыстных завистников. Он восхищался его силой, его чутьём, его правотой. Отец сумел направить гнев Эвана в нужное русло, взрастить его, тщательно культивируя его ненависть и ярость. И ради чего? Чтобы в конце концов обезуметь, сорваться с поводка и перегрызть глотки всем, включая хозяина. Так он и оказался здесь, запертый в клетке — уже не в золотой. Было ли это предначертано с самого начала, или он сам выковал свою судьбу — сейчас понять уже невозможно. Так или иначе ничего уже не изменить. Выходит, смысл его жизни состоял в том, чтобы попасть сюда, в мир Сущности. — Нет, — просто ответил Макмиллан, вручая Гоуст Фэйсу изуродованную тушку горностая. — Смысла не было. Но, думаю, он появился теперь. Эван развернулся к столу и начал освежёвывать оставшиеся тушки. — Ты всегда думаешь, что ты хищник, пока не появится хищник покрупнее.