***
Саэ смазывал гриф гитары лимонным маслом, а Рин наблюдал за этим так, словно за простым действием скрывался вселенский смысл. Рин был совсем маленьким, как игольное ушко, а Саэ казался огромным — как все тельце иглы. Рин никогда не чувствовал себя собой, если брата не было рядом. Его личность растворялась, превращаясь в морскую пену. Они делили один характер на двоих — изменение в одном приводило к изменению в другом. Рин знал, что тоже займется гитарой, потому что Саэ занимался ей. Рин знал, песни какого жанра будет сочинять и исполнять, потому что это был любимый жанр Саэ. Даже любимые альбомы они делили на двоих. Саэ думал, что младшему брату нужна была опора на первое время: кто-то, кто поможет ребенку встать на непослушные ножки и окрепнуть, научиться бегать и резвиться; кто-то, кто протопчет дорожку в будущее и не забудет указать на карте, что существует бесчисленное множество развилок, которые он может выбрать. Саэ не знал, что в голове у Рина с рождения поселился всепоглощающий монстрик: маленький и незаметный, веселый и пушистый — такой, какого не захочется выселять. Рин попросил Саэ научить его играть, и тот не отказал, хотя должен был. У Рина были все данные, чтобы превзойти его в технике, и не было только одного (самого важного, но Саэ тогда не знал, насколько это важно) — запала веселиться. Они играли и сочиняли вместе с Рином; все выходило складно, как надо, как хотел того Саэ. Рин отлично понимал, чего ждет от него брат, и делал только то, что от него ожидали, не больше, не меньше — за импровизацию и идею отвечал старший. Это был продуктивный и разрушительный симбиоз.***
Саэ вырос и ушел. Он забрал красный телекастер — винтажный Fender, собранный в Америке, и вырезал себя из жизни Рина. Рину достался черный страт — чуть дешевле, сделанный мозолистыми руками уставших мексиканских подростков, свежая серия прямиком с витрины. Его звук выгодно (по меркам подростков и самых молодых взрослых, взошедших на сцену или решивших влиться в слэмящую толпу на концерте новой умирающей локальной группы в баре для локальных групп) отличался от шумливого телекастера, на котором брат отжигал грязные панковые мотивы вместе с другом, на бас-гитаре которого висело всего две струны. Гитара Рина звучала хрупко — каждая нота была стеклянной. У Рина в руках остался образ брата — наспех раскрашенный рисунок на тонкой просвечивающей бумаге. На обратной стороне бумажки плотным черным был расчерчен нотный стан. На нем не оказалось ни нотки. Когда Рин сочинил свою первую песню, скучную и неказистую со всех сторон, у Саэ вышел первый альбом. Рин послушал его и выключил на второй песне. Он знал, что не имел права жаловаться на то, что Саэ взял их сочинения, потому что Рин был помощником, второй звуковой дорожкой, добавляющей плотности звуку. Он по памяти спешно сыграл первую композицию из альбома — его попытка была похожа на оригинал только тональностью и через раз верными аккордами. Тогда Рин подумал, что, кажется, он ненавидит играть. Возможно, он никогда и не умел. В игре на гитаре не было ничего веселого, ничего примечательного, ничего захватывающего. После этих мыслей он лег на постель и плотно закрыл глаза, прижав к себе одеяло. В мареве белых точек ему привиделось лицо Саэ. Он сконцентрировался на образе: лицо отдалилось, выросло тело, две руки и две ноги. На его шее висел ремень: он кончался там, где начиналась гитара. Стреплоки на ней были заменены крышками от бутылочного пива. Он был одет, как Сид Вишес — Рин подумал об этом и точки тут же рассосались — он был одет, как Джейсон Грин. Под ногами Саэ выросла белая точечная сцена. На нее взобрался расплывчатый силуэт: от него то и дело откалывались точки. Силуэт поднял руки вверх и что-то закричал, а потом прыгнул в толпу, которая выросла сразу, стоило ему приблизиться к полу. Толпа поймала его и руками, как волна, откинула на сцену. Рин понял, что это он, и в горле запершило от желания засмеяться.***
Рин ничего не умел, кроме игры на гитаре: он осознал это, когда попытался изничтожить разорванную мечту. Рин ненавидел играть, но мысли о брате заставляли его браться за дело снова и снова. Рин был бездарным сочинителем, поэтому он отбросил это дело: решил, что станет виртуозом. Виртуозам необязательно сочинять — главное исполнять композиции невиданной сложности без единой ошибки, поражая толпу своими техническими навыками. Что может быть проще для Рина Итоши, который оказался заражен проклятьем братца, как только их руки впервые соприкоснулись? Рин тренировался днями напролет, не зная ничего в своей жизни, кроме шести струн и двадцати двух ладов. В конце концов, он нашел группу; точнее группа нашла его сама. Талантливый вокалист и сочинитель Йоичи Исаги был рад принять в свои объятия гитариста, способного исполнить любое пожелание. Вскоре они начали давать концерты: в их группе было четыре человека — по стандарту. Также по стандарту сияли вокалист и гитарист, чутка барабанщик, и в самой тени оказался басист. На интервью Рин был сух и отстранен — журналисты напечатали, что он парень с загадкой. Саэ на интервью был дерзок и надменен: в последнее время на концертах он одновременно пел и исполнял свои гитарные партии. Что о нем в заголовках написали журналисты, Рин не читал. На последнем концерте Рин Итоши исполнил кавер на песню группы своего брата, хотя Йоичи умолял его сыграть Savoury от Jawbox. Они играли в схожих жанрах, так что их аудитории соприкасались, пускай поклонников у группы Йоичи было много меньше. Эта новость превратилась в настоящий взрыв: Рин то и дело натыкался на слова о том, что он «переиграл брата». Как же это оказалось просто: не нужно иметь ни таланта, ни желания, ни собственной мечты, просто десять тысяч угробленных часов. Йоичи пришло приглашение: выступление на разогреве на концерте группы Саэ. Он подумал: «Какая прекрасная возможность!», и согласился. У Исаги всегда была чуйка на возможности.***
Рин не знал, куда себя деть. Внизу гремела безликая толпа. Огромная бездна под его ногами. Он мог бы прыгнуть в нее и затеряться навечно. В волнах слэма его лицо втоптали бы в пол. Он бы улыбнулся полу и поблагодарил вселенную за то, что она так хорошо умеет отрезвлять. За кулисами он встретился с Саэ взглядом: его тело отреагировало неоднозначно. Его руки затряслись, к горлу подступил ком: он не смог ничего сказать, даже простейшего «Привет. Давно не виделись.» Рин подумал: «Это все от той ненависти, что скопилась во мне, за то, что он разрушил все, чем я дорожил, за то, что он обманул меня, за то, что покинул, оставил, сделал меня ничтожной деталью в своей жизни.» Но Саэ тоже не сказал ему ничего, хотя выглядел совершенно спокойно. Это только утвердило в голове Рина мысль о том, что Саэ ненавидит его в ответ. Иначе зачем ему надо было сбегать? Но в таком случае — зачем надо было его приглашать сюда? Рин всегда был эгоистом — в приглашении на разогрев он увидел желание Саэ встретиться с ним, а не желание его группы выступить с группой Йоичи, чтобы поддержать. Когда Рин вышел выступать, он почувствовал себя силуэтом. Рядом должен был стоять брат, одетый, как Джейсон Грин, играющий «Chaos is me». И Рин должен был прыгать в толпу, чтобы снова оказаться рядом с Саэ. Он не должен был держать гитару, стоять позади Йоичи, всматриваться в глаза тех, кто ждал не его. Не его толпа, не его место, не те люди. Он не там, и он раздроблен, но это не остановит его. В его глазах звезды, и он это знает; в его глазах звезды — и он показывает их всем. В его голове звезда… Он покажет ее всем .***
Рин сбежал сразу после второй песни; а больше публике и не нужно было. Их выступление ведь всего лишь ожидание, пока огонек дойдет до конца фитиля. Саэ ждал его: слушал от и до все, что высекал Рин. На его лице не было эмоций. Ни насмешки над слабой игрой, ни радости от воссоединения, ни наслаждения от хорошей игры. Рин вгляделся в его кожу. Она была идеально гладкой. Неестественность напугала его, хотя он сам всегда стремился к идеалу, и он отстранился: резко и ломано, как звук заевшей пластинки. — Как мы все еще не поговорили? Саэ начал первым. Рин прокрутил его фразу пару раз у себя в голове. Поставил на паузу. Вырезал кусочек. Нет, ни скачка в тоне, ни артефакта на записи… Здесь не было ошибок. Саэ говорил идеально. Идеально — это когда никак. Только в ничем не сможет возникнуть ошибки. — Надобности не было, значит. — Или желания. — Или нужного настроения. — Или нужной обстановки. — Ничего из этого и сейчас нет, — Рин почти сорвался, пока говорил. — Именно поэтому я выбрал сейчас. — Тебя на сцене ждут… — Это неважно. — Кричат и изнемогают от желания. — Они просто пытаются отойти от твоей игры. — Было так плохо? — Хватит бежать. Остановись. — Это ты сбежал! — Только ли я? Рин поправил волосы и вдохнул. Он выпрямился и напрягся, стал похожим на бетонный столб. Он вперил свой взгляд в Саэ. — Только ли я, Рин? Больше себя Рин любил только брата. Потому что брат был как Рин, но настоящий. Со своей мечтой, не фантастичной, не статичной, не надуманной. Живая мечта — видоизменяющаяся, извивающаяся, как змея, с привкусом яблока. В руках Рина была змеиная кожа: он соткал из нее укрытие. Он не знал человека лучше, потому что не смотрел на других, он не знал человека, который подошел бы ему сильнее, потому что они делили одни группы на двоих, а Рин не знал ничего, помимо музыки, которую ему дал брат. И закрывая глаза, он видел его в образах его любимых музыкантов. Своего у Рина нет, но ему и не надо. — Куда же я сбегал? Вот, стою на месте. Держу гитару, которую ты выбрал, играю музыку, которую ты выбрал, выступаю в месте, которое ты выбрал, говорю с тобой, потому что ты заговорил. Всегда был на месте. На месте, которое ты выбрал. Рядом с тобой. — Рядом со мной… Саэ обнял Рина. Прижал так крепко к груди, что у того хрустнули кости, выбило весь воздух из легких и потекли слезы. Эта любовь ощущалась точно также: Рин еще не осознавал ее в полной мере, размазывал белые точки по бесконечному черному полотну, перекладывал их из ячейки в ячейку, надеясь что-то получить. Он сходил с ума из-за своей неполноценности; фильмы и сериалы говорили ему, что он должен был найти свою половинку. Нет, он должен был найти всего себя: вот он — стоит перед ним — розовые волосы и пронзающий взгляд. Рину нравится новый он. — Однажды я солгал себе.