Как не вовремя

            В этом чёртовом мире вся власть принадлежала омегам. Красивые, нежные, обаятельные, хрупкие… Их было настолько мало, что во всей империи едва ли наберётся хотя бы тысяча. Люди испытывали благоговение перед трепетным образами этих обманчиво мягких созданий. Родившись омегой, ты имел всё, что душе угодно, всё, о чём только можешь мечтать. Стоит лишь тяжко вздохнуть, и любой альфа будет готов весь мир преподнести к твоим ногам.       Рейнольд ненавидел это. Ненавидел свою сущность, свои слишком пухлые губы, слишком миловидное лицо… Всё ненавидел. Ему было противно видеть, как очередная омега с лёгкостью строила глазки и кокетничала. А от каждого приторно сладкого запаха к горлу подступала тошнота.       Юноша всегда был немного худоват, с изящными чертами лица и красивыми небесно-голубыми глазами, обрамленными длинными нежно-розовыми ресницами. Но это его не останавливало. Мальчик хотел быть рыцарем, стать опорой и поддержкой старшему брату, поэтому каждый день с обычно несвойственным ему усердием тренировался, закалял дух и тело, поэтому для своих лет был широк в плечах и высок.       Рейнольд хорошо помнил тот день, когда все его чаяния рухнули в один момент. Ему объявили, что он является омегой, поэтому о карьере рыцаря можно забыть, ровно как и о мечтах быть похожим на старшего брата-альфу.       Всё изменилось в один момент. Теперь вместо тренировок, в которые молодой господин вкладывал всю душу, его учили физиологии собственного тела, искусству обольщения и заново обучали этикету в соответствии с новым статусом. Пусть отец и заверил его, что он может выбрать любой путь, который только пожелает, Рейнольд понимал, что его желание стать рыцарем останется несбыточной мечтой.       Это не было чем-то удивительным. К омегам изпокон веков относились с особым почтением. Оскорбить Жизнь Дарующего считалось грехом. В таком духе воспитывались все альфы. В таком мире сможет ли воин доверить свою спину человеку, не знавшему отказа? Сможет ли он быть уверен в надёжности столь хрупкого создания? Рейнольд вот очень сомневался.       Молодой человек стоял в самом углу банкетного зала, лениво глядя на бокал с шампанским в своей руке. Сегодня он был не в настроении, а шум и тошнотворная какофония разных запахов делали этот вечер ещё хуже, вызывая в довесок ко всему ещё и головную боль. Рейнольду было скучно. Ему было откровенно плевать на всех тех людей, время от времени подходивших к нему и пытавшихся вывести на разговор. Ему хотелось уйти, желательно прямо сейчас и подальше.       Носа случайно коснулся приятный феромон сильного молодого Жизнь Берегущего, заставляя юношу чуть вздрогнуть. Он знал, кому принадлежит этот запах красного апельсина с нотками рома и коньяка, и от этого становилось только хуже. Рейнольд хорошо помнил этот шлейф феромонов, слишком часто он ощущал его в последнее время в саду герцогства, когда этот раздражающий мужчина навещал его сестру по самым нелепым причинам.       Ужасно неприятным было то, что юноша слишком явственно чувствовал влечение к этому аромату и человеку, слишком часто представлял этот дразнящий благородный феромон, лаская себя в период Цветения, слишком сильно к нему пристрастился. Столько разных людей готовы были ползать у его ног ради крохи внимания, но ни кто не привлекал его так, как этот чёртов наследный принц, будь он неладен.       Молодой человек сделал первый небольшой глоток красиво переливающегося пузырящегося напитка. Сегодня он не планировал слишком много пить, тем более на мероприятии в честь наследного принца. Будучи любимым омегой семьи Эккарт, он мог отказаться от участия в любом мероприятии, кроме банкетов, устроенных императорской семьёй.       Шампанское непривычной горечью осталось на языке, и Рейнольд поставил бокал, больше не желая пить эту странную гадость. Неужели кто-то решил избавиться от него, подмешав яда? Или, наоборот, овладеть им, используя стимуляторы?       Понимая, что второй вариант куда вероятнее, молодой человек поспешил покинуть банкетный зал и вышел в сад. Жар от стимуляторов быстро начал распространяться по телу, заставляя Рейнольда подбирать маты по крепче и искать более уединённое место, дожидаясь, пока отец не соберётся домой. Что случилось бы, если б он выпил весь бокал?       Феромоны всё меньше подчинялись его контролю и теперь, вероятно, распространились уже метров на десять кругом. Ноги почти не держали, и юноша опустился на скамейку, чувствуя, как живот болезненно скручивает, а по бедру начинает стекать естественная смазка. Хотелось скулить, но он не мог позволить себе даже такой роскоши. Нужно было просто продержаться.       Рейнольд уловил поблизости феромон альфы, резкий, горький с неприятными гнилистыми нотками. От него хотелось блевать. Второй молодой господин Эккарт сморщил нос, стараясь как можно меньше вдыхать этого мерзкого запаха чужого возбуждения.       Матушка природа всегда была справедлива к своим творениям, отмечая тех, кто нарушил её законы гнилью в запахе и бесплодием. Альфа, что силой подчинил омегу, никогда не сможет продолжить род, как и омега, чьи руки были запятнаны кровью собственного чада.       — Молодой господин Рейнольд заскучал на мероприятии? — этот елейный голос вызывал не меньшее отвращение, чем запах. — Позвольте мне составить вам компанию.       Концентрация чужих феромонов стала сильнее, заставляя юношу закашляться. Даже симптомы насильно вызванной течки отошли на второй план.       — Не позволю, — твёрдо, насколько позволяло состояние, отрезал Рейнольд, поднимаясь со скамьи в намерении уйти.       — Но послушайте, разве вам не больно? Мне кажется, вы выглядите нехорошо, — продолжал настаивать альфа.       — Я сказал, проваливай с моих глаз, — рыкнул Эккарт, зло сверкнув голубыми глазами.

***

      Каллисто был странно обеспокоен, когда не обнаружил Рейнольда в том темном уголке, где он обосновался с самого начала банкета.       Второй сын герцога Эккарт был Жизнь Дарующим — принц знал это — но был он слишком уж самовольным для столь благородной роли. Его запах всегда был приятен и свеж, словно смешавший в себе лёд, лотос и нежные нотки магнолии, само олицетворение свободы духа этого человека.       Наследный принц испытывал необъяснимое влечение к этому юноше. За свою жизнь он достаточно повидал разных людей, чтобы сказать, что Рейнольд не был похож на тех Жизнь Дарующих, что он встречал. От него веяло той же силой, что и от Пенелопы, с отличием лишь в том, что девушка была альфой.       Каллисто подошёл к тому месту, где ещё совсем недавно краем глаза заметил второго сына герцога. Среди множества запахов мужчина без труда нашел тот самый, почти неслышный с какой-то неестественной горчинкой.       Он вышел в сад, полагая, что молодой господин мог решить проветриться, как всегда в одиночку. Очень глупо и самоуверенно. Тревожное чувство не покидало блондина, заставляя спешить, ускоряя шаг, нервно озираясь по сторонам, полагаясь всё больше на обоняние, нежели на зрение.       Приятный феромон омеги мужчина уловил на приличном расстоянии. В нём читались искусственная сладость возбуждения, горечь от боли и отвращения. Он болезненным осознанием ударил в голову, от чего губы сами растянулись в агрессивный оскал. Ему больно, ему неприятно, он испытывает отвращение.       Каллисто застал Рейнольда с каким-то альфой. Злобный оскал Рейнольда, болезненная горечь его феромонов, вкупе с чужим отвратительно затхлым, гнилистым запахом дали мужчине полное понимание ситуации. Он чувствовал животную потребность защитить Дарующего Жизнь, забрать к себе и ласкать, пока горечь не пропадёт из его запаха, уберечь от лап этого мерзкого создания, что по какой-то ошибке был рождён Жизнь Берегущим.       — Он же сказал проваливать, разве этого недостаточно? — низкий голос застал обоих врасплох. Принц старался не выпускать своих феромонов, дабы не ухудшить состояние Рейнольда, давя только своей ужасающей аурой.       — Ваше Высочество, вы неправильно поняли, — залепетал наглец, съёживаясь, словно пытаясь исчезнуть вовсе. — Господину Рейнольду нездоровится, я просто хотел помочь ему.       — Что ж, в таком случае вы можете быть свободны. Я сам сопровожу господина Рейнольда к лекарю.       Мужчина подавлял свои феромоны, выражающие ярость, а вот его собеседник такой тактичностью к ближнему не отличался, от чего омега снова закашлялся, зажимая нос рукой. Руки ужасно чесались обнажить меч, хотя его, к сожалению, сегодня пришлось оставить, впрочем, это бы не помешало ему убить этого придурка, незнающего своего места, но запах крови только ухудшил бы состояние Рейнольда.       Видимо, наконец осознав свою ошибку, аристократ поспешил удалиться, спасая свою никчёмную жизнь.       Теперь, когда угроза была устранена, Каллисто усилием воли подавил собственническое желание схватить юношу и никуда больше не отпускать, поставить метку и смешать запахи… Нет. Он не какое-то тупое животное.       — Ты тоже убирайся, — почти прорычал низко, угрожающе Рейнольд, отходя подальше, несмотря на то, что всё его существо вопило от желания присвоить себе этого сильного альфу, альфу, о котором он грезил столько времени.       — Господин Рейнольд, я не собираюсь причинять вам вред, — как можно спокойнее сказал Каллисто, нащупывая в кармане знакомый бутылёк с подавляющим зельем и залпом его выпивая. В подтверждение своих слов мужчина отступил на несколько шагов назад. — Оставаться здесь небезопасно, позвольте мне сопроводить вас к лекарю.       — Это уже не поможет, — тихо процедил Рейнольд, не сводя взгляда с потенциальной угрозы, уже мало понимая кому и что он говорит. — Ни лекарь, ни подавители. Разве что член в заднице чуть-чуть облегчит моё положение.       Живот снова скрутило, и смазка опять полилась по бёдрам. Юноша с вскриком упал на колени, хватаясь за живот. Каллисто тут же оказался рядом, поддерживая, понемногу выпуская феромоны, чтобы немного облегчить его положение. В двадцать лет Цветение у омег проходило особенно тяжело, тем более, если его вызвали насильно.       — Обопрись на меня, — выдавил из себя мужчина, сдерживая глухое рычание, уже оставив все формальности. — Не бойся, я просто провожу тебя в одну из гостевых комнат.       Рейнольд решил последовать его совету, прижимаясь теснее, чем это было необходимо, вдыхая такой необходимый сейчас запах цитруса и алкоголя, в котором теперь сквозила ещё и сладковатая нотка персика, нежная и возбуждающая. Постепенно тело стало успокаиваться. Альфа рядом создавал ощущение надёжности. Это было неправильно, ведь Рейнольд хорошо знал, кто этот альфа, но убедить в этом спутавшиеся мысли и чувства было крайне сложно.       Ноги, казалось, совсем не держали несчастного юношу, поэтому Каллисто пришлось подхватить его на руки. Эккарт тихо заскулил, когда от смены положения по бёдрам снова полилась смазка. Из-за неё уже все брюки были неприятно-мокрыми. Принц инстинктивно замурчал, грудная клетка, обтянутая дорогой тканью парадного костюма мерно вибрировала. Рейнольд вздрогнул в сильных мужских руках и немного испуганно посмотрел в глаза цвета рубина. Золото волос и рубин глаз, его сестра определённо знала толк в драгоценностях…       И всё же юноша никогда не думал, что этот псих способен мурчать, тем более ему. Они ведь всё время язвили друг другу, каждый раз, как сталкивались, грозились устроить схватку, расходясь только под пристальным взглядом Пенелопы.       — Не смотри на меня так, — закатил глаза Каллисто. — Хоть меня и зовут варваром, я тоже не железный, между прочим.       Рейнольд почти заскулил от этого чуть хрипловатого, низкого от возбуждения голоса. Из глаз сами по себе брызнули слезы, и молодой господин крепко ругнулся с досады. Ему до ужаса не хотелось, чтобы этот самовлюблённый придурок видел его в таком состоянии.       — Что с тобой?       Мужчина, до этого почти бежавший по коридорам дворца со своей драгоценной ношей, вдруг резко замер прислушиваясь к запаху Эккарта, стараясь разгадать его мысли. Никогда он ещё не видел Рейнольда в таком состоянии, просто не мог представить себе слезы на его глазах. Пусть Каллисто и знал, что юноша — омега, всегда воспринимал его как равного себе, как человека, которому можно довериться. Они ведь провели так много спаррингов, разве мог он усомниться в силе воина?       — Придурок, — Рейнольд всхлипнул не то с досады, не то со злости. — Это всё из-за Цветения.       — Тогда потерпи ещё совсем немного, я найду способ помочь тебе, — заверил наследный принц, возобновляя бешеные скачки до безопасных покоев.       Но Рейнольду в этот момент было глубоко плевать на всё, он почти дошёл до той стадии, когда все мысли занимает лишь жар, когда хочется чувствовать только лишь своего альфу, его ласку. Если бы не те крохи разума, отчаянно кричащие о том, кем является человек перед ним, он бы, несомненно, уже скулил и извивался в его руках. Возбуждение было нестерпимо.       Дверь в гостевые покои Каллисто почти выбил с ноги, быстрым шагом направился к постели, опуская юношу с предельной осторожностью, становясь на колени рядом. С самого детства матушка твердила юному наследнику, что омега священна, её нельзя обидеть, нельзя тревожить без её воли, нельзя навредить. И маленький мальчик слушал внимательно, верил каждому слову, через всю жизнь он пронёс эти незыблемые законы, всегда соблюдал их и требовал того же и от товарищей своих по оружию.       Рубиновые глаза смотрели на распластанного на кровати юношу восхищённо, трепетно, крепко сжимая руки в кулаки, не смея даже притронуться к этому созданию нежному, но безмерно сильному и величественному. Взгляда своего мужчина не мог отвести от него, но и прикоснуться к этому созданию прекрасному, гордому, не мог.       Рейнольд хныкал разбито, стягивал с себя одежды жаркие, совсем сейчас не нужные. Цветение брало верх над ним, туманило разум, путало мысли. Одежда казалась грубой, причиняла боль каждым касанием, каждым малейшим трением, заставляя лить слезы обиды.       — Помоги же мне, придурок, — Рейнольд шепчет зло, расстроенно, за живое задетый бездействием альфы, замершем в нерешительности и благоговении. — Или проваливай.       В запахе снова горечь появилась, задыхаться заставляя, причиняя страдания. Принц на ноги поднялся, сверху над юношей завис, смотря жарко, жаждуще, так желанно и полно. Страсть плескалась в тёмных, словно бархатных глазах. Страсть, вожделение и, неизменно, уважение. Взгляд метнулся к губам искусанным, пухлым, таким желанным, но Каллисто не смел. Не смел прикоснуться к этому телу, такому вожделенному, такому жаждущему и запретному.       Рейнольд чувствовал, как чужая ладонь большая, горячая, легла на живот так хорошо, так правильно. Он подался вперёд, выгибаясь, больше желая.       Непривычные к мелкой работе пальцы пуговицы расстёгивали долго, путались в ткани и мишуре, что совсем юноше не шла. И всё же в скором времени одежды поддались, бережно, предельно осторожно снимал их Каллисто, глядел пристально в глаза цвета неба, почти не дышал.       Оголив торс, мужчина снова замер трепетно и нерешительно глядя на тело сильное, фарфор кожи и кармин губ. Не раз уже видел он его, когда в задор схватки становилось нестерпимо жарко обоим, но никогда и думает не смел, что будет так близко, так интимно касаться, что жар этот будет иметь совсем иную природу.       — Ты выглядишь, как грех, — у Жизнь Берегущего гортанный рык вырвался, взгляд потяжелел ещё боле. — Скажи мне нет, скажи, чтоб я ушёл.       Мольба звучала в голосе мужчины. Мольба и страдания.       — Воды… — просипел Рейнольд надрывно, в глаза алые глядя, понимая, что тонет в них окончательно и безвозвратно.       Внезапная злость наполнила юношу, в момент, когда сознание немного прояснилось. Как можно было ему поддаться этому запаху? Пусть такому необходимому сейчас, но как он мог? Ведь он почти променял свою гордость…       Каллисто отпрянул отрезвлённый резкой яростью в чужом запахе. Он глядел в чужие глаза пристально, ища в них осуждение, отвращение, но видел лишь злость, досаду…       Мужчина слез с кровати, ища кувшин с водой, всего на пару мгновений отлучился, переключая внимание своё на просьбу. Чуткого слуха коснулся всхлип тихий, какой-то стыдливый.       Омега сидел на постели, ноги к себе поджав, руками слёзы с лица стирая       — Рейнольд, что-то случилось? Тебе больно? Может мне всё же позвать лекаря? — глаза альфы снова беспокойством наполнились.       — Какой же я жалкий… — шёпот тихий, совсем почти неслышный, но в нём было столько боли, столько горечи и разочарования в самом себе, сколько кронпринц вряд ли слышал даже на поле боя. — Совершенно от меня никакого толку, проблемы только создаю. Почему.? Почему это чёртово тело совсем не хочет меня слушаться? Почему я… Блядство…       Ногти короткие, покусанные, впились в бёдра, вызывая очередной всхлип и приступ злости, впились глубже, и из глаз брызнули слезы боли, горькие, совсем не приносящие облегчения.       Тело Каллисто быстрее оказалось, чем разум его, рвануло ближе, к ногам, не думая совсем, что уже не сможет себя, как раньше, в руках держать. Нужно помочь, поддержать, успокоить, приласкать так, чтобы даже мыслей о подобном не возникало.       Прохлада стекла стакана коснулась губ, и влага живительная, такая необходимая сейчас, полилась в горло.       — Не смей так говорить о себе, — голос хриплый, низкий, от него мурашки разбегались по всему телу, собираясь теплом в промежности. — Ты прекрасен, лучший из всех, кого я встречал. Жалкий? Создаёшь проблемы? Ты отдаешь всего себя тому, что тебе действительно нравится, ты стремишься к своей цели. Я видел, как ты обращаешься с мечём. Не многие могут сражаться со мной на равных. Даже сейчас ты не поддаешься желаниям природы, сохраняя свою гордость.       Лицо мужчины оказалось в опасной близости, Рейнольд глаза зажмурил, чтобы не видеть, чтобы не поддаться этому искушению.       Чужие пальцы показались обжигающе ледяными и, вместе с тем, нестерпимо горячими. Они стёрли с лица слёзы бережно, мягко, словно с какой-то драгоценности. Почти не верилось даже, что это тот самый кронпринц, тот самый псих, большую часть времени проведший на войне, не верилось, что он так трепетно относится к нему.       — Надо найти того… Кто подлил стимуляторы в шампанское, — с усилием выдавил из себя Рейнольд отстраняясь, чувствуя, как противится этому всё существо его. — И отца тоже… Предупредить…       Каллисто зарычал, почти заскулил от обиды, от того, как не желает его Жизнь Дарующий; носом вжался в шею, где сильнее всего чувствовался лотос и могнолия. Юноша чувствовал, как вибрирует его грудь от мурчания блаженного, раскатистого.       — Думаю, меня уже хватились. Там и без нас весь дворец на уши поставят, — голос сиплый, жаждущий.       Рейнольд всегда знал, что красив, что притягивает множество взглядов, но никогда на него не смотрели так жаждуще, так голодно, но в то же время трепетно, с нерушимым уважением, почтением.       Мягким, предельно бережным движением мужчина руки чужие от бёдер отнял, губами к ним приникая, целуя ладони, обводя языком каждый пальчик, чувствуя нестерпимое желание. Юноша сейчас такой отзывчивый, такой… Каллисто всегда был слишком плох в выражении собственных чувств, чтобы описать словами ту бурю эмоций, что вызывал сейчас у него Эккарт.       Рейнольда хотелось целовать всего целиком, нежить в прикосновениях, ласкать, хотелось пристроиться между бедер, стянуть уже раздражающие брюки, слизать, наконец, влагу, так обильно стекающую.       Его хотелось любить.       Любовь — понятие слишком абстрактное и непозволительно наивное для правителя, но кажущееся таким правильным сейчас, таким необходимым. Каллисто чувствовал, что становится излишне мнительным за время пребывания в столице.       Рейнольд обвил руками широкие плечи мужчины, ближе к себе притянул, теряясь в желании, в нехватке ощущений. Такой распластанный, разморенный жаром цветения он выглядел как Бог, как Бог Греха и Разврата. Его ничуть не женственная фигура манила, влекла к себе, вызывала желание прикоснуться.       — Послушай, — Каллисто чувствовал, как действие подавителя становится всё слабее. Прояснить ситуацию нужно было сейчас и как можно скорее. — Я знаю, что далеко не самая лучшая партия для тебя, но прошу, дай мне шанс. Вряд ли я смогу дать тебе то, что ты заслуживаешь, но я обещаю, рядом со мной ты не будешь ни в чем нуждаться. Прошу, ответь, или прогони, пока я ещё могу держать себя в руках.       Рейнольд с трудом разлепил длинные, темные от слёз ресницы, мутным взглядом мазнул по лицу голодному, жаждущему, почти умоляющему. Он ощущал себя странно, словно он действительно важен, словно центр мира этого человека, где не нужно ничего доказывать, где хорошо и спокойно, так правильно… И жажда его была такой правильной…       — Да, — только и смог выдавить юноша, глаза прикрыл, и улыбка расцвела на его лице счастливая, искренняя, как в детстве.       — Повтори, пожалуйста, — попросил Каллисто, не веря, что это возможно, что это правда, голову кладя на грудь Рейнольда. — Я не могу поверить в это.       — Да, давай попробуем, — пальцы тонкие, длинные, по своему изящные, вплелись в золотом отливающие локоны, чуть сжимая их.       И всё же Цветение давало о себе знать, Рейнольд сдавленно прохныкал, ёрзая на постели, ближе притираясь. И это движение окончательно снесло голову наследному принцу, пробуждая в нем нечто невиданное, то, что раньше было спрятано глубоко внутри.       Поцелуями нежными, жадными Каллисто принялся покрывать шею, спустился к ключицам и ниже. Рука скользнула к груди, массируя, чуть сминая, оттягивая и покручивая ставший чувствительным сосок, второй заключая во влажный плен рта. Неужели это всё на самом деле? Неужели тот, о ком он грезил ночами, действительно извивается от удовольствия под его руками?       Мужчина спустился ниже, проходясь губами по явно выделяющимся мышцам пресса. Чувства, обуревающие его с новой силой, казались почти безумными, Каллисто сходил с ума от удовольствия, а ведь даже ничего ещё не сделал. Ощущение близости с юношей уже казалось сказочным сном.       Жар охватывал всё тело почти нестерпимо. Кронпринц движениями резкими, нетерпеливыми сорвал с себя парадный мундир, отбрасывая его куда-то в сторону. Всё равно у него их таких ещё несколько штук точно висит в гардеробе на всякий случай.       Первый стон тихий, несдержанный, слетел с губ Рейнольда, когда, избавившись от брюк, рука мужчины коснулась там, где было жарче всего, где прикосновения ощущались такими желанными и правильными. Глухое мурчание переходило в рык, заставляя юношу покрыться приятными мурашками, хныкать и ёрзать на постели, сминая в руках простыни, расцветая ещё больше.       — Блядство, я не могу. Ты так пахнешь… — голос мужчины был сиплым и низким.       — Как? — в голубых глазах сверколи искорки веселья и желания, ногти в игривой манере чуть царапнули загривок.       — Как грех, — честно признался мужчина, глядя жарко, страстно. — свежей сладостью лотоса, свободой, мёдом магнолии и ноткой морозности льда, силой, завёрнутой в шелка нежной хрупкости.       Горячий шёпот обжигал бёдра, поцелуи мягко ложились на кожу, контрастируя с грубоватыми касаниями больших мазолистых ладоней. Взгляд рубиновых глаз откровенно обхаживал, был таким желающим, но в нём сквозило безмерное уважение, почтение.       И всё же Каллисто исполнил то, что так долго хотели они оба: опустился ещё ниже, губами приникая к члену, ведя по нему влажную полосу языком, выласкивая каждый миллиметр, стараясь взять в рот полностью.       Рейнольд застонал длинно, протяжно, и сам же смутился этого звука, попытался закрыться, лишь бы не видеть эти глаза, смотрящие жарко, чувственно, словно бархатом обволакивающие.       — Мм… Больше, прошу…       И кто такой Каллисто, чтобы не выполнить просьбу этого до невозможности прекрасного омеги. Он чуть отстранился, заглядывая в глаза, такие чистые, замутнённые жаром Цветения, как лазурь летнего неба.       Рейнольд всегда притягивал взгляд Его Высочества, его тело источало прекрасный жар юности, немного наивный, и от того ещё более манящий своей непосредственностью. Второй сын герцога Эккарт обладал удивительной интуицией, хоть и не часто ею пользовался, полагаясь на логику и силу.       Чуть шероховатые пальцы коснулись влажного от смазки отверстия, очень деликатно, почти дразьняще. Юноша заскулил от этого, от того, как хорошо это было, и как мало, попытался насадиться глубже, избавиться от тянущего чувства пустоты, но его бёдра жёстко зафиксировали, не давая сдвинуться.       Каллисто с жадностью смотрел, как его палец плотно обхватывают мягкие, поддатливые мышцы, как можно осторожнее добавляя второй, разминая ещё больше круговыми движениями.       Рейнольд стонал сладко, метался на кровати, стискивал в руках одеяло. Чужие длинные пальцы ощущались так хорошо, доставали туда, куда он раньше никогда не дотягивался, ласкали так плотно, задевая чувствительную точку.       — Ах… Ещё, прошу…       Кронпринц не смел осквернить это прекрасное создание, слишком сильно было влияние слов его драгоценной матушки, но и пойти против воли юноши не мог. Снова приник к члену, беря чуть глубже, чем до этого, лаская головку.       Эккарт не знал, куда себя деть, жадно хватал ртом воздух, вплетал пальцы в золото чужих волос, почти кричал от волнами накатывающего удовольствия. Тело выгнуло, выломало от непередаваемого наслаждения, захлестнуло волной. Каллисто еле успел выпустить изо рта чужую плоть, позволяя белёсым каплям попадать на волосы и лицо, облизнулся совсем уж плотоядно, глядя на то, как Рейнольд устало и обессиленно рухнул на подушки, устало закрывая глаза, засыпая. Жар цветения спал, оставляя только сладкую, удовлетворённую усталость.       Наследный принц тихо застонал, видя плоды своих трудов, высвободил, наконец, свой напряжённый орган, в пару размашистых движений доводя себя до разрядки.       Завтра утром им предстоит долгая беседа, объяснение перед герцогом Эккарт, и решение того, что будет дальше. Но пока что можно было немного расслабиться и насладиться близостью.