Память

      Фаэрис перед ним как скала, — темная, огромная, затмевающая всё вокруг, по которой гуляют холодные ветры, пробирающиеся сквозь кожу до костей, заставляющиеся жмуриться от летящего в глаза снега, с острыми клыками, что царапают щеки и нос. Внутри нет ничего особенного и нового, всё для Килби так привычно, что кривая усмешка сама появляется на губах, расползается, словно случайно опрокинутая на пол чашка с чаем, что теперь оставит липкое пятно.       Ничего не менялось из раза в раз, — всё такой же могучий, сильный Фаэрис с уверенным взглядом, который способен приказывать и ласкать одновременно, совершенно непоколебимый и едва ли не самонадеянный. Крепкий, с острыми чертами, которые, кажется, не вызывали уважения и страха только у Мины, которая видела в близнеце куда больше, чем весь Совет Двенадцати вместе взятый, дракон смотрел на него, смакуя имя, как что-то отвратительное, грязное, совершенно ненадежное.       Юго, до этого уткнувшийся в твердую поверхность, поднимает голову, а в его карих глазах стоят слёзы, от летящей во все стороны пыли. Лицо у мальчишки напряженное, и Килби легко читает в нем всё настроение младшего брата, — за целую вечность воспоминаний научился, сопоставляя прошлые жизни.       Килби ощущает аромат океана, ласкающего волосы, с оттенком свежести и водорослей, хотя соль раздражает кожу и путает локоны, превращая их в колтуны, но еще сильнее в воздухе витает аромат дракона. Фаэрис пахнет камнем с легким привкусом сырости, воздухом, — свободным, северным, как айсберги Фригоста, — и огнем. Перед глазами всё стоит яркая вспышка красно-оранжевого цвета, сменившаяся голубым сиянием портала, а горький аромат серы забился в ноздри, хотя всегда сопровождал элиатропов, как вечное составляющее их собратьев.       — Спасибо, Фаэрис, — шепчет Юго, словно у него вовсе нет никаких сил, приподнимаясь на руках, но Килби знает лучше всех, что этот маленький мальчишка никогда не сломается просто так. — Без тебя я бы…       — Меньше слов, Юго, побереги силы.       Голос дракона пробуждает внутри сотни воспоминаний, которые нежно касаются спины, заставляя бежать мурашки. Килби не страшно, он только наблюдает, как Фаэрис вытягивается, демонстрируя мощь, которую, увы, не одолеть в обычным состоянии, а раздвинувшиеся перепончатые крылья вызывают дуновения ветерка. Смеяться хочется жутко, — то ли от нервов, то ли от того, как сильно начинает элиакуб обжигать кожу, хотя элиатроп и не знает, почему именно, но времени разбираться нет. Всё вокруг звенит, словно стальные клинки, как тысячи детских голосов       — Фаэрис хорошо тебя помнит, Килби-предатель.       Дракон хмурится, а слова режут по ушам, от чего внутри роится целая гамма эмоций, рвущихся наружу криком, слезами, смехом и обычной, едва заметной, тоской на лице, которая обязательно станет чем-то большим в скором времени. Так много слов и желаний, что так и не окажутся открытыми, только вот Килби всё еще всматривается в высокую фигуру, внутренне чувствуя переживание.       Фаэрис — не Шинономе, его нежная, милая сестра, которая никогда бы не смогла по-настоящему причинить боль. У дракона сил достаточно, а еще ненависть, застрявшая глубоко в груди, обжигающая, способная на многие ужасные вещи, которые в адекватном состоянии даже не придумаешь.       Килби точно не знает, что вдруг придёт Фаэрису в голову, — переломать одним ударом все кости, сбить с ног хвостом, поджарить, оставить синяки по всему телу, вогнать ребра в легкие, придавить сильными крыльями или что-то более изощренное.       — Я тоже тебя помню, Фаэрис Могучий!       Килби сильнее сжал руки, не сдерживая гадкой улыбки. Внутри, как обычно, память, — она расползается, липнет, заставляя вновь переживать все те счастливые и горькие моменты, копившиеся тысячелетиями. Любое мгновение, которое только происходило, крепко засело в сознании, и избавиться от него было невозможно, хотя Килби с удовольствием бы отказался от подобного дара, как и Шинономе, всегда кажущаяся невероятно сильной и волевой, но и в Фаэрисе мелькали такие знакомые хорошие нотки, что нельзя было сдержаться.       Когда-то давно, ещё до появления мехазмов, которое Килби помнит с поразительной точностью, они были друзьями. Элиатроп ощущает приятное покалывание в пальцах до сих пор, а в ушах звучит глубокий смех дракона, ничем не затменный и не испачканный единственным «предатель». Как бы сильно не хотелось, — они навсегда останутся братьями, были ими сотни лет назад и родятся семьей через тысячи прошедших дней.       Их планета была полна ярких красок, — огромных зеленых лесов, пахнущих древесиной и влагой, с шумящими широкими кронами, листья которых разгоняли ветром пролетающие мимо драконы; цветущего океана, в который так приятно было окунаться с головой в летние дни. Горы, прячущиеся в облаках, по чьим склонам катились глубокие красивые драконьи песни. Там было веселье и смех от игр среди травы на огромных лугах, прыжки и прятки среди кустов, когда детишки решались отойти за постройки городов. Их народ был счастлив, как и правители, — когда еще другой маленький Юго засовывал в рот сладкие ягоды, пачкая в липком соке пальцы; когда крошечная Мина вместе с Норой ползала между цветов под пристальным взглядом Бальтазара; пока самого Килби учил плавать Чиби, зайдя в воду и придерживая, чтобы не пойти на дно; а Гругалорагран не был против, чтобы кто-то из самых младший в Совете забрался ему на плечи или спину, крепче вцепившись пальцами.       С самых последних приятных воспоминаний прошло так много лет, что считать было сложно, а Килби было, по меркам их народа, кажется, всего пятнадцать лет, его называли неопытным и пылким ребенком. Тогда у него была прекрасная Шинономе под боком, которая грела своим теплом ночами, смеялась, словно катился горный ручей и поднималась высоко в небо, расправляя красные крылья.       Килби, кажется, всегда оказывался чуточку старше Фаэриса, который отличался своей любовью к сестре и долгое время никем, кроме нее, не интересовался. Собственно, такое было присуще и Адамаю, который всегда крутился вокруг совсем крошечного Юго, и самой Шинономе, рычащей на всех хуже ревнивого Гругалораграна.       Так уж повелось в семье и народе, — Килби и его сестре было поручено Богиней сохранить историю и знания. Вечная память — проклятие, которое они оба ненавидели так сильно, что кровь текла из носа, но избавиться не могли, только принимать и считывали всё о прошлых жизнях, в отличие от других своих родственников.       В любое время Фаэрис был могуч, мудр, силён, как Мина, — красавица с белоснежными волосами и выразительным взглядом, способным прошибать камни. Они — сталь, высокие неприступные горы, горные потоки рек, что невозможно переплыть, справедливые и правильные, подчиняющиеся законам и верящие в верность решений.       Мина просила совета у Норы и Эфрима касательно решений Элиатроп, смотрела ровно, приводя аргументы, когда спор разрастался такой, что шум стоял на весь город, разводила в стороны Адамая и Юго во время ссоры своими нежными худенькими руками, и прятала волнение, когда Килби шипел на Глипа сквозь стиснутые зубы.       Фаэрис — один из их защитников, всегда готовый помочь не только силой, но и советами, куда более тихий, чем другие их важные персоны и любимцы народа. Юго с Адамаем могли перебудить всю планету на пару во время своих приключений, вызывая недовольное бурчание Глипа, что угрожал схватить ближайшие палки и затолкать им во все отверстия, на что Нора только хохотала, присаживаясь на пол.       Тогда Килби был другим, как и все они, — немного беззаботный, смышленый, местами веселый. В те времена он Фаэрису был другом… Они с рождения росли вместе, как братья, иногда были детьми и бесились на заднем дворе, перетаскивали игрушки с верхних этажей вниз, а Глип о них постоянно запинался, порой, наоборот, следили за младшими в Совете, будучи взрослыми.       Тогда они вместе играли в догонялки, носясь через кусты, которые царапали руки, жмурились от яркого солнца, отдыхая на берегу, а потом плескаясь в воде, проводили время с близнецами, кидались кашей за столом, получая нагоняй, бегали и прыгали по лесам.       В те времена Фаэрис все ещё гладил его своей горячей сильной лапой по волосам, вскользь, легко задевая пряди, не как Мину, с напором, словно случайно. Дракон сжимал плечи брата во время паники, давя так, что, кажется, могли треснуть кости, и шептал на ухо так успокаивающе, что нельзя было не верить. Килби на все заявления только кивал, хотя сам чувствовал, как щиплет в глазах.       Тогда Фаэрис все ещё щёлкал ему по носу, вызывая приступ смеха и обиды, а на оскорбления давал подзатыльники шуточные, от которых даже Адамай чуть в Крозмос не отправлялся, не то что Килби. Дракон, пусть и через силу, по просьбе Шинономе приносил чай во время болезни, пока сил не было даже кашлять, а слезы застилали глаза от жара.       В то время Фаэрис беспокоился о Килби, когда парень прикрывал глаза или просто прикусывал губы от волнения, ударялся или падал с высоты, будучи неосторожным. Дракон поднимался с ним в воздух, оставив сестёр, позволяя раскинуть руки и цепляться за поцелуи ветра, пусть это больше удел Юго и Адамая, — свободных и любопытных.       В юности Фаэрис позволял своим пальцам утирать чужие подбежавшие слёзки вместо Шинономе, а Килби делал то же самое для него, прижимаясь головой к крепкой груди брата, пока теплое дыхание дракона опаляло волосы сквозь ткань шапки.       Сейчас плакать бесполезно, это имело смысл только когда рядом дракон, от которого надо чего-то добиться своими небольшими истериками. Так уж повелось в народе: смотрят элиатропы своим слезливым взглядом на близнецов и они тут же теряются, перестают находить себе место, стараясь как-то утешить, подавить собственную агрессию, которая вырывается изнутри. А если уж завыть или зареветь в голос — разжалобить можно удивительно быстро. Правда, не всегда работало. Килби помнит, что Бальтазар обычно оставался непреклонен, а Гругалораграна с Адамаем подобное только раздражало и вызывало еще больше эмоций. Хотя Килби слышал, как ласково кто-то из драконов шептал своим близнецам на ухо заботу и видел, как чужие бледные ладони ловят чешуйчатые пальцы для успокоения.       Килби ни о чем не сожалеет, а внутри ничего не дрожит от вида Фаэриса, который сцепился с захваченным Адамаем. Они давно перестали быть друзьями, потому что фантомная боль от руки заставляет кривиться, а лицо Юго всё еще стоит в памяти, словно это произошло секунду назад. Гады! Неблагодарные суки!       Никто Килби не понимал, кроме Шинономе, но до предательства любили, — и несносная Нора вместе с радостным Эфримом, мудрая Мина, смелые Юго и Адамай, величественные Чиби с Гругалораграном, смышленые Глип и Бальтазар. И Фаэрис тоже любил его.       Только вот сейчас Фаэрис свиреп, зол и готов порвать его на части, а Килби не забывает добро, но всё равно выдыхает и готовится забрать свой дофус, чтобы, наконец, воссоединиться с милой сестрой.