Белоснежка была художником

В один прекрасный солнечный ионийский день, когда вастайи племени Лотлэн выщипывали свои разноцветные перья на берегу озера светящихся лилий, а орден Кинку упорно выслеживал неуловимое зло за игрой в маджонг, под одним из великих древ исконной земли украшал свой портрет брызгами свежей крови виртуоз, самопровозглашенный мастер искусств всея Ионии — Хада Джин. Засмотревшись на свой кровавый пейзаж, творец провел кончиком пальца по ещё свежей краске, растирая бежевое масло по холсту. — Ах, мог ли родиться в ущелье призывателей творец лучше меня? Смог бы он глубже понять красоту искусства, выходящее из под моего "пера"? Не найти на свете мастера, который бы смог затмить моё великолепие! И, разразясь приглушенным маской хохотом, оставил мольберт вместе с картиной в окружении кровавого месива из трупов. Родится ли кто-то талантливее злого короля в ущелье призывателей, если замолчал навек последний из художников riot games, который не рисовал скины на Люкс? Джин был уверен — никто не приблизится к его пьедесталу, никто не сможет понять его творчество. Но не знал Золотой Демон, что остался среди обломков храма искусств на острове Койен последний художник, который был способен покорить убийцу. Мастера Койена годами молились духам, чтобы появился в Ионии на свет достойный творец. Кто сменит доживших до седин учителей? Кто сможет понять красоту их родного края и оживить пейзаж на холсте? Кто будет верить в красоту и смысл каждого мазка? Молитвы мастеров услышала старая леди, чей срок жизни на земле уже подходил к концу. Когда-то в храме ей сказали, что у неё нет таланта, но сейчас те же старейшины ломали голову над тем, кто сможет продолжать их дело. Может только добившись идеала на холсте она сможет уйти с миром? С этой мыслью старушка принялась за написание портрета. Когда-то ей сказали: "Ваши пейзажи слишком стерильны, а портреты не искрят жизнью — пустые и блеклые!". Она добавляла яркие цвета, но картина не становилась живой. Старалась добавить красок с помощью бодрой мимики, но портрет, скорее, начинал пугать. Мечта идеального холста стала одержимостью, клятвой. Поняла художница, что если не напишет идеальную картину, то душа её упокоиться не сможет, а время нещадно текло сквозь пальцы песком. — Ах, как бы я хотела запечатлеть на картине дитя: белого, как скалы радужного каньона Шри, с глазами цвета весенней сирени, с синими как воды океана волосами! И снизошло до неё озарение в ночи. Словно посетили старушку дух вдохновения или так оно и случилось? Принялась художница за желанный портрет. Дорогие краски из белоснежных ракушек стали фарфоровой кожей, сушеная фиалка завораживала взгляд смотрящего, а почти чёрный порошок из плауна растекся неспокойной волной волос. С каждым новым мазком чувствовала женщина, как жизнь из неё в портрет вытекает. Думалось ей, что не доживёт, картину не закончит. Молитвами ко всем известным богам просила срок её отбросить до последнего мазка. Сверкнула краска, махнула кисть. В назначенный ей срок затихло сердце, с мазком последним испустила дух она. Портрет закончен. Предсмертный вздох началом новой жизни стал. Моргнул написанный творец и вышел из холста. И видно в молодых чертах изгибы автора лица. За жизнь успела написать та множество картин, но лишь одну могла назвать ребёнком дорогим. Картину она назвала просто и коротко — «Хвэй». На ионийском языке это имя имело много значений: яркость, сожаления, восстановление. Именно ему было суждено возродить из пепла дело ионийских мастеров, но что она вложила в сожаления? Создав необычайной красоты творения, художницу гложило лишь одно – ей не дано было увидеть его воочию. И эти сожаления осели в нарисованном сердце чёрным отчаянием. Не смогли увидеть желанного наследника храма искусств и мастера, которых порешал Золотой Демон одного за другим незадолго до рождения творца. Одолел тогда Ионию ужас и страх перед убийцей в лице Джина. Искусство стало теперь синонимом кровожадности, ведь именно так назвал Джин раскрашенные трупами улицы и кровавые реки. Новые творческие деятели попадали под прицел его пистолета. Стоило кому-то на исконной земле взять в руки кисть, как на утро уже можно было обнаружить изукрашенный своей же кровью и маслом труп. Никто не решался ставить под сомнение авторитет своего негласного правителя, но однажды вера в собственное превосходство почти дала брешь. Днями напролёт Джин смотрел в свое отражение в зеркале, но, вместо лица, на него смотрела странная театральная маска, которая нашептывала садисту лишь то, что он желал услышать. В один из подобных дней, ради развлечения собственного самолюбия, творец не слишком заинтересованно спросил зеркало, кто был самым великим художником в Ионии. В ответ на вопрос владельца, зеркало начало шептать желаемое, но слова из уст маски были почти надменными, словно ей хотелось увидеть больше, чем простой гнев на лице хозяина. — Творец новый родился, ему имя - Хвэй, Дитя, что белее пены морей, Чьи волосы чёрны как небо в ночи, Чьи очи ярче вечерней зари. Его кисти коснулся лучом своим свет, И на холсте он рисует в ответ Тот мир, что пленит всякого красотой И таланту его уж не будет отбой! Король затрепещет! Почувствуй угрозу! Пусть власть твоя внемлет такому прогнозу! Считал, что талантов ты путь оборвал? Но нет, Хвэй придёт и твой час настал! Последняя строчка закончилась громким смехом зеркала. Маска исчезла из отражения, оставив Джина смотреть на своё разгневанное лицо. Как так вышло, что без мастеров смог родиться новый художник? Призвал к себе Золотой Демон верную прислужницу, работницу своей сцены. Любой приказ люди закулисья исполняли с лёгким кивком головы. Даже сейчас, когда Джин вручил в руки девушки клинок, вырванный их рук последователя ордена тени, она покорно убрала его в ножны, послушно исполняя приказ. "Принесите мне отрубленные пальцы этого творца!" Разошлись по Ионии слухи о том, что ищут нового творца по всей исконной земле. Жители деревень боялись Хвэя прятать, на себя бы беду не обрушить. Стали отовсюду художника гнать. Нигде ему не найти было приют и однажды работница сцены отыскала художника в ионийских лесах. Мирно спящий юноша казался таким беззащитным, что не хватило ей смелости молча оборвать его жизнь без возможности хоть как-то защититься. — Вы так красивы, леди. Она собиралась его разбудить, но юноша проснулся сам. Девушка отпрянула, стоило чужой ладони потянуться к её лицу. Убийца потянулась за клинком, но художник её опередил, достав из кармана небольшую книжечку с пожелтевшими страницами. — Простите мою бестактность, но у Вас такое красивое и необычное лицо, позвольте запечатлеть его красоту? Девушка промолчала. Отсутствие ответа приняли за согласие и посреди свиста полуночных птиц и стрекотания в траве зашуршал карандаш. Убить бы его сейчас. Убить, отрезать пальцы и успокоить гнев своего господина, всё так просто, но рука не поднималась взять клинок. Красивый, яркий и спокойный, словно вода в озере светящихся лилий. Могла ли она оборвать его жизнь? Шуршание затихло и бледные руки протянули ей аккуратный рисунок на потёртом листе. Сложно было поверить, что девушка с карандашного портрета действительно она. Некогда ненавистное лицо приобрело такие мягкие и нежные черты. Ей вспомнилась жизнь до служения Джину. Честная, наивная и бесконечно верная своим близким, который без тени сомнения оставила, когда страх за свою жизнь пересилил чувство долга. Заливаясь слезами, она убрала рисунок под свое кимоно. Убийца начала умолять Хвэя бежать, ведь его хотели убить. Взволнованный Хвэй бежал дальше в лес, пока девушка утирала слезы и брела в раздумьях. Чтобы обмануть Джина, она раскопала свежую могилу и отрубила мертвецу все пальцы. Даже если духи её проклянут, мёртвым всё равно не нужны их пустые тела. А Хвэй, оставшись совершенно один посреди тёмного ионийского леса, испуганно озирался по сторонам, а когда время перевалило за час и лес совсем погрузился во тьму, бедный юноша и вовсе позабыв даже своё имя от страха побежал в самую глубь леса. Долго бежал Хвэй, пока вдалеке не послышался дивный напев множества голосов. Песни были такими умиротворяющими, что Хвэй даже запамятовал совсем от чего убегал. Тёплый свет из-за крон деревьев казался таким волшебным и манящим, что захотелось одному ему посвятить все свои картины. Завороженным он побрел на звуки тоненьких голосов и, будто почуяв прибытие гостя, маленькие певцы потянулись со своей поляны к нему. Уже не помня себя, Хвэй кружил в танце с маленькими пушистыми человечками. Дети их деревень рассказывали о них сказки, кажется, их называли "йордлами". Крошечные создания, ростом ниже ребёнка, рассказывали ему абсурдные истории, каждая чудесатее предыдущей, подливали ему не то в кружку, не то в кувшинку разноцветные соки. А были они такими вкусными, что Хвэй не смог бы утолить жажду даже из реки этого нектара. Всю ночь напролёт он танцевал с волшебными существами и с новым каждым шагом в несуразном вальсе художник отдалялся от красных лесов Ионии. Привычные деревья стали пестрыми, словно миллионы разбитых камней, перетертых в порошок, йордлы превратили в краску и прошлись ей по каждому листику. Он мог любоваться ими часами, но под утро йордлы позволили юноше очнуться ото сна, так им понравились рисунки его, что хотелось увидеть свои портреты. Пообещали с последним портретом забрать его с собой в свой волшебный город, где он вечно бы был в безопасности. Хвэй с радостью согласился. — Но помни об одном! Однажды узнает кровавый творец, что жив ты и будет тебя искать! А Джину помощница преподнесла ларец с отрубленными пальцами почившего в деревне юноши. Посиневшие и окоченелые. Стал выпытывать Золотой Демон, точно ли пальцы Хвэю принадлежали. Но девушка ловко отвечала на все вопросы, что не было причин сомневаться в её словах. Только земля под ногтями не давала покоя, но убийца сказала, что творец в землю руками вцепился, когда его жизнь оборвали. Так бы и оставил Джин, если бы зеркало волшебное, словно заговоренное, повторяло имя Хвэя. — Твой талант померк давно, Место два ему дано, Ты всех мире распугал, Одного лишь не достал! Обманули гордеца! Ну а что в твоём ларце? Там лишь пальцы мертвеца! Покраснел от злости Джин, понял, что обманули его и решил во что бы то ни стало прикончить нашумевшего художника собственными руками. Поймал он обманщицу. Из кимоно её выпал сложенный листочек с рисунком. Под страхом смерти потребовал привести его на место, где она встретила художника. Девушка хотела отказать, но страх за собственную жизнь перевесил совесть. Повела она творца на ту самую поляну, где встретила художника, но Хвэя там уже не оказалось. Только смогла она вздохнуть спокойно, как Джин нашёл вдалеке от того дерева сломанный карандаш, ставший ориентиром на пути самопровозглашенного короля. Нашлись и поломанные под ногами ветки и пятна от разлитой краски. Весь день прошагал мужчина в лесу вместе с предательницей, только к сумеркам удалось им найти залитую светом поляну. Посреди поляны сидел прекрасный юноша, изображающий на холсте непонятное существо, похожее не то на хомяка, не то на ребёнка с шерстью. Юный творец действительно был столь прекрасен, что Джин даже перестал считать рассказ тихой предательницы обманом. Чёрные как ночь волосы, белые как ракушки кожа и лиловые, смотрящие прямо в душу глаза. Понял Джин, что приключилось с мальчишкой. Попался йордлам, а те околдовали художника и почти забрали в свой мир, где он бы забыл всё на свете, превратившись в развлечение мифических существ до седых волос. С приходом Джина разбежались йордлы, а завороженный юноша продолжал вести кистью по холсту, пока внезапная тишина не стала давить. И тут он поднял глаза на Джина. Красивый и утонченный мужчина покорил его, но всего на пару мгновений. Из-за спины творца на Хвэя смотрела отдалённо знакомая девушка. Безмолвно, одними губами она просила его бежать, только виртуоз заговорил быстрее, бросая девушку к ногам Хвэя. Поражённый такой жестокостью, художник поспешил помочь, но Джин его остановил. — Ты увидел красоту юности этой угасающей жизни, а я покажу тебе, как сделать из неё посмертный шедевр. Не успел Хвэй что-то ответить, как Джин выстрелил в грудь девушки. Она не издала ни звука. Лишь шелест её ожерелья из веток на шее словно ожило и зашуршало. Ещё живой она шагнула назад, коснувшись ногой прекрасной статуи лотоса. Хвэю было дано лицезрел искусство Джина с первых рядов. Из лотоса поползли лианы голубого цвета. Окрашенная в кровь, она была прекрасна в переплетение голубых нитей "хищного" цветка. Её безжизненные глаза наполнились страхом. А потом ночная поляна расцвела в красках неонового взрыва. Голубые и пурпурные тона окрасили ночное небо всплесками из крови, лиан и лепестков. Хвэй никогда не видел в природе такое буйство красок. Образы, которые он представлял себе в этих огнях поражали воображение. Это было жутко. Это было прекрасно. Это было... искусство. Ему должно было быть жаль девушку, он должен был испытывать гнев на её убийцу, но вместо этого из смеси незнакомых до этого момента чувств родилось восхищение. Джин едва ли мог поверить, что уловил эти эмоции после такой сцены. Художник должен был кричать, бежать, но восхититься его работой? Неужели кто-то смог понять идею его искусство? Ответом на его вопросы стал огонь в пожелтевших глазах. Хвэй его действительно погубил, но абсолютно не так, как об этом рассказывало теперь уже разбитое зеркало.