Пан играет по ночам

Знает каждый, по ночам в рощи лучше не ходить. Как приветливы они с утра, так опасны с вечера и до первых лучей Гелиоса. Ты, мой милый пастушок, увы и ах, стоишь у самой кромки. Нервно поправляешь выцветшую хламиду, терзаешься: идти иль нет? Домой бы возвращался, где жёнка молодая ждёт, где дети спят, где горяч всегда очаг. Плюнь на глупую козу, ускакавшую от стада. Понимаешь сам – одной больше, другой меньше – всякое бывает. Только ведь не можешь. Двумя днями ранее потерял уж парочку, задрали их псы голодные. Делаешь свой шаг, ступая в чужие владения. Не хозяин тут человек. Не хозяин. Всё вокруг вдруг преображается. Где была светлая листва, теперь чёрные шелеста, играют на манер весёлых бубенцов, рождая музыку в ночи и волшебный перезвон. Тут тонкий занавес, как в театре. Да откуда тебе знать? Слышал только, не видал. И вот теперь ступаешь тихо, приближаясь к сцене, где по праву быть должны актёры. Сердце твоё заходится в диком плясе, умоляя отступить. А разум застилает пелена. Сюда ль ушла твоя коза? Зов свирели заиграл. Коварный смех девичий затрещал. Беги, глупец. Не тронь ты ткань, сшитую листвой плотных зарослей. Не лезь. Не лети на обманчивый свет огня. Не слушай свирели, не качай головой под удары барабанов. Но вот руки тянутся к завесе. Одурманенный ступаешь, морщишься, шипишь, зеленью шелестишь. Выбравшись, узришь поляну, утопающую в ярких отсветах факелов. Тут огни покорны музыке, тут трава сминаема под лёгкими танцами нимф и дриад, тут же стонут пустотелые брёвна от ударов копыт – то сатиры весело на них отплясывают. Утопает всё вокруг в диком танце и веселье. А ты стоишь завороженным глупым пастухом, что потерял свою несчастную козу. Так вон она, у камня лежит, укрытого зелёным покрывалом мха, а вокруг яства из сочных плодов, золотые сосуды из которых под игривый ритмичный отстук льётся алое вино, а там, где впитывается в землю, тут же расцветают мельчайшие цветы размером с эти самые капли. И сердце твое начинает заходиться в странном ритме, вместо ужаса приходит пьянящее удовольствие. Ты оказываешься пленён тем сокровенным и одновременно громким действом, то не ритуал, не обряд. Здесь нет жрецов и жриц, тут только всё то, что не поддаётся разуму трезвому, но приходит с моментом увеселения. На камне том, где мох устелен, видишь мужчину. Волосы его тёмные кучерявые, а из них вверх тянутся и закручиваются рога. Густые лохматые брови нависают над прикрытыми мелкими глазами. Заостренные уши торчат в разные стороны и красны в цвет щёк. Хмелем несёт от причудливого существа. Жилистый обнаженный торс переходит в козлиное продолжение – массивные ноги с двойными копытами. Весело ими постукивает о камень. Цок, да цак. Цок, вновь цак-цак. Три цок-цок. А в руках свирель, ловко по ней пальцы гуляют, нежно полные губы ласкают её. Пан играет по ночам, когда властвует Селена, когда смертные прячутся в тёплых постелях, когда показываются нимфы. И ты смотришь, не в силах отвести взгляд, пленённый скрытом от смертного таинства. И тогда Он открывает глаза. Маленькие чёрные бусины впиваются в тебя, гнётся рот в улыбке. Пропал. В руки нимф задорных попадаешь, на поляну быстренько толкают, смехом страшным подгоняют. Цепкие девичьи пальцы, в волосах цветы, трава, листва. Платья их из изящных лоз вытканы, очерчивающие ладные и такие разные фигуры. Лица их горят румянцем, в глазах будто светлячки поселились, светятся зелёным, золотистым и голубым. Утягивают за собой в резвый пляс. - Идём! Идём! – сливаются голоса в весёлой песне. Озираешься и видишь в стороне сатиров, лупящих в брёвна, хихикая и передавая друг другу узорчатый ритон из которого льётся и льётся вино, не кончаясь. - К Пану попал, значит пропал! - блеют козлоногие. Вот и до тебя доходит, к губам твоим подносят. Выпить бы в пору, берёшь и лишь немного пробуешь, да и то всё мимо рта. Быстро-быстро ритон дальше идёт, под радостное улюлюканье. Тянут дальше, за руки берут, в хоровод пускаются. Прыгают, резвятся. Пана-симпана зовём, Пастуха игривого ждём. И небо курчавое, И море винное, И жертвенное пламя – Всё то вотчина Пана. Громко взвизгивает свирель. Подскакивают в танцах девы, поджимая ноги и весело подхватывая криком мелодию. Вплетаются в танцы сатиры, потрясывая кучерявой головой. Распадается хоровод. Подхватывают и нимф, и дриад, безжалостно сминая одеяния. А тебя крутит, ноги из стороны в сторону носят, жаром лицо заливает. Смех дурной срывается со рта. Веселья круг, Печали плуг, И поле круп - Всё то в длани твоей, Всё послушно твоим повеленьям. А Пан смотрит. Чёрные бусины глаз следят за тобой неотрывно, блестит в них зловещая суть. И в чреслах твоих судорогой дрожащей всё сводит. В хламиде тёплой путаешься, жарко в ней становится, светлая ткань хитона липнет к взмокшей спине и груди. Губы Пана расплываются в улыбке. Дева подбегает, грудями жмётся, устами щеки колючие ласкает. Смеётся, вновь рог с вином подносит. Второй глоток пьянящей, холодом обдаёт. Дёргают не сосуд с напитком, а его. Опять утягивают в лихорадочные пляски, на грани припадка. Деревья в круг растут, трава к земле всю жмётся, цветы и огоньки пестрят в ночи, дым от факелов стройными столбами уходит вверх. И как пожелаешь, И как ты захочешь - Изменишь природу вокруг. Бессмертного сломишь, Смертного словишь. Все пляшут под дудку твою. И вдруг видишь, что у камня, вдоль деревьев тянутся фигуры. Одни заплывшие беспечным пивством и обжорством, другие изнеможённые до того, что тельца их напоминают иссохшие ветви. Другие дёргаются в танцах страшных и не могут всё остановиться. Сатиры над ними всё глумятся, за руки дёргают да по головам ладонями стучат. Осознание простреливает сквозь толщу пьянства и гульбы. Страх сковывает грудь, лихорадочно взглядом выход из плясок ищешь. Всё одни заросли вокруг, все друг на друга похожи. Ноги твои сами танцуют, руки гуляют, голову мотает в такт визга свирели, ударов глухих. Блеет коза твоя, головой тряхнув. Кто в пляску Пана попадает, кто игру его-то услыхает, кто вздумает вредит – тому свитой страшной его быть. Знал ведь, глупый пастушок, а шёл сюда дурной, гонимый за не менее глупою козой. Теперь плясать средь воров и лгунов, прихвостней клевретов. Жрать и пить без устали, тех кого жадность и злато за собой манили. Иссохнуть, исстрадать, подобно тем убийцам кровожадным, разбойникам нещадным. Рода людского - Мудрый кормилец. А ты, пастух, падаешь к камню, на котором восседает Пан. И деле вы своем похожи, оба всё за стадом непокорным уследить стремитесь. Трава тебе жёсткими иглами усеяна, тело грузом незримым придавлено. Голову натужено поднимаешь, словно и не твоя она вовсе. В глаза безжалостные смотришь. А он всё играет. Играет. Копыто свое опускает, рядом на землю ставит. Пахнет от него цветами, мёдом сладким, свежим сеном и молоком. Так ли хмелем несёт? Подевался куда? Дом родимый вдруг вспоминаешь. И жёнку молодую, и сына, и дочку. Растерзанных коз помнишь, знаком с нищетой и голодом, и с мором. Взгляда, измученного не отводишь. Свирели мягче стал же звон. В третий раз подносят рог к твоему вишневому рту. Головой мотаешь. Усмехается Пан, отнимая свирель от губ. На козу возле камня смотрит, руку к ней тянет, наклоняется. Ласково по макушке гладит. - Жаль отпускать. Хорошая, и собеседница приятная, - голос тихий, сквозь затихающие пляски слышен. Стелется приятно с ветром у ушей. – А ты, ещё раз забредешь – вечно плясать подле меня будешь. Пальцем строго грозит. Смехом вокруг всё заполняется. Девы всё хихикают над ним, сатиры весело притоптывают. И вновь к губам подносится свирель, и вновь заливается весёлым звоном. Под руки тебя хватают, верёвочку с козой передают и к зарослям выталкивают. Ныне, блаженный, Вакхант исступленный, Приди к возлияньям, Нашим священным, Подай нам прекрасное Жизни свершенье: Веселья круг, Печали плуг, Мешок полный круп. Прохлада свежести ночной объятиями своими отрезвляет ум твой. Позади остаётся роща волшебная. Откуда-то из глубины льётся ещё свет и музыкальный свист. Где-то там пленятся грешники, да падальщики, коим нет выхода из Пановского круга. А ты стоишь. Капли пота стынут на крепком мужском теле, на загорелой коже и в завитках волос. Во рту сладость, в одной руке верёвочка, подвязанная на шее козочки, в другой мешок. А в мешке том сладости для деток. Озираешься по сторонам, выдыхаешь всю усталость. Ноги снова все твои. Руки, шея, голова тебе были возвращены. И свет Луны далекой улыбчив, приветлив. Вон там, под холмом, среди разбросанных домов селений, стоит и твой дом. Там в окне горит тёплый зазывающий огонёк. Улыбаешься и оставляя всё позади, запомнив завет Пана, спускаешься по склону. Ведь тебе пора домой, Уходи, мой милый пастушок, Жена не спит – тебя всё ждёт, Так беги скорей, беги! Там же спят и сын, и дочь. Пан продолжит хоровод, уведёт его из рощи прочь. Будет дальше весело стучать, кого одаривать, а кого карать. И с наступлением темноты, лучше дома оставаться и помнить кое-что одно: Пан играет по ночам, там, где его кочует храм.