Злость.

Злость — полыхающее ярким пламенем, подпитываемое внешними или иными факторами, словно бензином, разрывающее грудь ощущение. Изнутри всё горит, жжётся и обжигает нутро, хочется выплеснуть наружу, показать всем людям, всему миру вокруг то, насколько так давно утаенное в сердце чувство может быть разрушительным. Эмоции мечутся через и без того сломленный край, не давая выдохнуть, в итоге получается лишь режущий гортань скрип зубов. Он и сам едва ли замечает, как в буре эмоций оказывается на асфальте, как скоро слышит мерзкий неестественный хруст, как ладони начинают тягуче поднывать от оказываемого на них давления. Вспыхивая, как будто бешеный зверь, внутренний огонь сильнее разгорается, затмевая наступавшее облегчение, делая то таким незаметным, что и не поймешь о его нелепом присутствии, пока вдох не станет доступным. Кулаки сжимаются в разы сильнее, одаривая бледные ладони тонкими, к моменту ослабления на всю долю секунды нажима, начавшими краснеть линиями порезов, пальцы болят, в отчаянии моля об ослаблении давки, хочется взвыть в мольбе, но голос не слушается, да и тело, в целом, также. Чужие воспоминания мелькают один за другим, здесь тому подставили подножку, там местный авторитет отказал в помощи, ох, а в этом знакомый не соглашается с теорией. Что они могли сказать теперь, если бы поняли, насколько были не правы по отношению к нему? Это ощущение собственного превосходства сразу дает новое "масло" горящему на недавних углях спокойствия пожару и, разливаясь по венам, приятно кружит голову в танце. Хруст отвратного тела снизу с легкостью заглушает сладкий треск темного дерева, к жалости разломавшегося едва ли не на щепки пополам, тот совсем не задумывается, пока руки не начали пачкаться, становясь склизко-липкими от потемневшей крови. Взгляд, затуманенный приступом глубокой, но такой чистой и искренней ярости, не дает понять совершенного. Он и не хочет понимать. Ноги начинают затекать от неудобного положения над ранее живым, но еще теплым, не успевшим остыть трупом. Прилив странноватого неистового блаженства бьет в голову, не хуже какого-нибудь лауданума, раньше нежели наступает сжирающая паника. Покачиваясь на ватных ногах под дуновения ночного ветра, сдувавшего со слабо державших конечностей, он длительное время — около целой минуты, что было достаточно долгим нахождением рядом с местом собственного выплеска эмоций! — был в своеобразном астрале, не имея возможность опомниться, даже чтобы без лишней мысли сбежать. Один только ветер, потянувший за собой в холодном веянии темную шляпу с непослушных волос, отвлекает от неуместного в данной ситуации транса. И он отвлекается, не позволяя ему так нагло (и без спросу, вот что главное!) отобрать предмет гардероба. Взор направлен под ноги, безмолвный ужас медленно скребется по мозговой коробке, своими длинными когтями охватывая ускорившееся во всей этой феерии сердце. "Это его не касается", — так пытается успокоить сладкий голос сознания, разбивающийся о скалы здравого смысла, который начинает с большими оборотами противостоять легкости, оставляя одну гнусную тяготящую нервотрепку, спонсором которой тот для себя и являлся. Стук каблуков раздается эхом по пустынной улице, освещенной этими яркими напрягающими глаза фонарями, уводя в темный закоулок, куда и свет не осмелится проникнуть. Это его не касается, и он согласен с этим, даже если газеты будут пестрить заголовкам.