Соловей

— О-ох, Оксана, снова строит из себя недотрогу. И красный ей очень идёт, — мечтательно выдохнул Борис, смотря на девушку, одевшуюся в красный платок и заправившуюся за ухо светлые волосы. Она глянула в сторону парней и разочарованно вздохнула, направляясь к выходу. — Заполните за меня отчёт, я его потом сама Мишеньке передам, — Иваново помахала им, намереваясь пойти домой на обед. Что она собственно и сделала, а Воронеж с Липецком лишь переглянулись, чувствуя запах феромонов от Курска, явно злившегося, но не подающего вида. И как Тамбов, вторая (помимо Белгорода) омега в их Центральном Черноземье, не чувствовал этого? — Борь, я сделаю, не трогай, — Липов похлопал его по плече прежде, чем тот успел встать и ринуться что-либо делать за девушкой. Тот недовольно посмотрел на него, мол «это Оксана, Антон! Как ты не понимаешь?», чем вызвал смешок. — Только не начинай, в прошлый раз Москва прислал нам не очень доброжелательное письмо, где высказался о твоей помощи Оксане. — Я чуть-чуть изменю почерк, зато Оксаночка довольна будет, — тамбовчанин гордо заулыбался своей идее. После этих слов Воронеж с опаской покосился на рядом сидящего Ивана. Даже ему, альфе, было немного неуютно рядом с ним, когда он злился. Тамбов уловил ситуацию и задумчиво приложил палец к подбородку, будто обдумывая решение друга. Прямо говорить будет бестактно, поэтому ему срочно нужно было придумать план по усмирению любовного пыла Цнова и закипающей злой ревности курчанина. К сожалению, с ними не было Белгорода — тот был поумнее Бориса и подход к нему у него определённо был. — Антон хочет сказать, что ты должен отдохнуть, — Воронеж уставился на Тамбов, лишь бы не смотреть на Курск, и Липецк щёлкнул пальцами и указал на брюнета. — Это точно. И Ваню прихвати, а то у него от этих плакатов флешбэки, или как там их, начнутся, — он похлопал тамбовчанина по спине и достал из кармана пачку с сигаретами. — Да и мне надо отдохнуть, а ты много жалуешься на этот запах. — Ладно, раз вы настаиваете, — парень помялся на месте, ещё не уверенный в решении прогуляться, и посмотрел на Тускарёва, который уже готов был идти. — Валер, пойдёшь с нами? — Идите, я Вячеслава подожду пока, — он помахал им, в глубине души радуясь, что эти двое уходят. Ещё бы 5 минут и он бы завязал бы себе матросский узел у себя на шее. Борис с Иваном шли молча. Сегодня на улице было тихо, лишь редкие новенькие ВАЗы проезжали мимо, а прохладный весенний ветерок тряс вывески, которые не успели заменить на более новые. Даже людей было мало. «Наверное, разъехались по дачам. Хотя, в такое-то время…» — промелькнуло в голове Цнова, и он глянул на товарища с таким же как и всегда железным лицом. — Может, ты хочешь сходить в определённое место? — решился на вопрос на Тамбов и смущённо отвёл взгляд, когда тот свёл светлые брови в раздумье. — Ну там парк или театр может быть… — За город, там тихо, — лишь и сказал курчанин, не направляя взгляд на собеседника, а лицо сменилось на напряжённое. Вряд ли другой согласится на это, учитывая, как тот соблюдал рабочий минимум и все эти дурацкие правила, которые Москва установил, особенно эта «Пятилетка». Хоть и сам Иван пытался соблюдать план-минимум, но иногда его «уносило» и другим из Черноземья приходилось жаловаться столице на состояние друга и условия, которые выдвигались партией. — Ладно, — легко согласился Борис, вызвав удивление на лице голубоглазого, и весело улыбнулся. — Я просто хочу послушать тех птичек, которых ты очень любишь. И не смей отнекиваться, все видели, как ты с ними говоришь. — Я разговаривал с товарищами. — Только не говори, что тебя опять уводит в глушь, — парень прищурил тёмные глаза, переходя на другую сторону от собеседника и звонко рассмеялся, не заметив как на него таращатся. Слишком мило он сейчас выглядел, да и такой приятный запах яблони с нотками мёда; Тускарёв готов был сейчас же прижать его к себе и не отпускать, несмотря на косые взгляды. Он вполне так может сделать, но уважение к другу ещё пересиливало инстинкты. — А я вот волков люблю. Завёл бы парочку, да только место их на воле. — Отрадно слышать, что молодое поколение заботится о природе, — старший перешагнул бордюр, наступая на слабо протоптанную дорожку, иногда поглядывая на него, а Цнов лишь неловко потёр затылок. — Ты на разницу в возрасте не смотри. А то на Оксану похож, — парнишка последовал за Курском, засунув руки в карманы, и вздохнул. — Вань, скажи, ты правда ни разу ни в кого не влюблялся? Ты же альфа, да ещё и герой считай. — На самом деле, проклятье меня это долго не оставляло, — мужчина уселся с ним на траву, когда они отошли достаточно далеко от города, и почесал себя по редкой щетине. Уже вечерело, а значит соловьёв скоро будет лучше всего слышно. — Но недавно мне стало казаться, что за кровавую бойню против немчуг оно меня оставило. — Правда? Ты влюбился? О, я поздравляю тебя. Ему или ей очень повезло, что кто-то такой, как ты положил на него или неё свой взгляд, — он прижал колени к груди, обхватив их руками, и с улыбкой посмотрел на солнце. Радость за друга переполняла его. Наконец-то любовь настигла и этого «несчастного», узнает теперь, что чувствует он по отношению к Иваново и не будет таким ворчливым. — Ты должен обязательно сказать об этом ей. — На войне влюбился я сначала в одного немца. Он не был таким же грозным, как остальные. Очень на тебя похож был, Борис, — начал русоволосый, и тамбовчанин решил услужливо промолчать. — Глаза были зелёными, как эта трава, а лицо… наверное, вряд ли можно было подумать, что он держит автомат лучше любого подготовленного солдата. Тайно увиделся с ним, и говорил, что не хочет воевать, что хочет мирной жизни. Как все мы. Стали мы видеться чаще, в тайне конечно, а тогда ведь было начало июля 43-го. Шло всё хорошо, Борь, я думал несчастье моё прошло, но нет. — Курск тяжело выдохнул, многозначительно потерев шрам на переносице. — Я дошёл до пленных, чтобы поговорить с ним, и он напал на меня с ножом. В лицо целился. Нож прошёл насквозь, кажется, я чувствовал его во рту… — Вот откуда у тебя шрам, — удивлённо выдохнул парень, напрягшись всем телом, и его собеседник кивнул. — Я подумал, что это пуля была. Сам понимаешь. — Не пуля. Хотя, лучше бы пуля, чем это. — Ты сглупил, будем честными… Но я не могу винить, любовь зла, — его улыбка стала выглядеть печальнее, а руки машинально потянулись для объятий, которые, к счастью не отвергли. — Иногда я думаю о том, что это мог быть человек, а они, сам знаешь, не мы. Возможно, я был не первый, кому он наврал. Они ведь погибли бы не от глупости, а от такого возвышенного чувства, — старший приобнял другого, посмотрев на него. Тот утыкался носом в его рубашку, не замечая взгляда. Он немного наврал, того немца не любил совсем, а лишь пытался узнать, где Борис. Любил-то его. Ради него он приходил на встречу, ради него пробрался в лагерь к военнопленным, пытаясь выведать информацию, обещал вызволить его, но лишь получил холодного железа в нос за «обман». После этого они сидели молча, слушая начинающуюся трель лесных певцов. Солнце заходило, окрашивая поляну перед ним в оранжевый, пока ветер колыхал окрасившуюся траву и листву редких деревьев. Да, уже не было кратеров от снарядов и бомб, небо было чистым, а не серым и беспроглядным, птицы пели свою вечернюю песню, но тоска всё равно сжимала всё внутри. Он так старался ради своей любви, а та всё равно не любит его. Как же несправедливо, что всё его старания пропали зря только из-за того, что появилась какая-то девица, не испытавшая ни одной пули в себе, ни одной бомбы под ногами, страха, что особо тяжёлый снаряд попадёт в тебя и распластает тебя и твои внутренности и мышцы с костями по земле. А Иван чувствовал это, каждый день. Тысячи пуль и осколков вытаскивали из него, мотали давно нестерильными бинтами, потом снова гнали в окопы. Он зажмурился, и это заметили. А может это всё глупые феромоны, которые не поддавались его контролю. — Я слышал, что тебя называют «соловьиным краем». Но почему? Неужели у тебя их так много? — раздался шёпот под ухом курчанина, вздрогнувшего от нарушения тишины. — Их и правда много, Борис. Знаешь почему? — руки чуть дрожали от набежавших мыслей, а на лице мелькнула печаль. — Потому что соловьи — лучшие певцы. Они селятся там, где погибло много людей, и поют свои песни, словно воспевают каждого, кто остался в земле. Поют тем, кто остался ходить на земле и у кого ещё бьётся сердце. — Значит, ты просто сидишь и слушаешь про каждого? — Память — единственное, что я могу отдать им, — Курск перевёл взгляд на него, и Тамбов затаил дыхание. Запах свинца, пожарищ и крови, который витал в воздухе, пока длился рассказ Тускарёва, сменился на его истинный — дуб с нотками ириса. Такой успокаивающий и в тоже время сладкий, что приятные мурашки прошлись по телу. — Можно поцеловать тебя? — с того ни с сего спросил тамбовчанин, сразу же краснея ярче свежего помидора, а голубоглазый с нескрываемой улыбкой кивнул, не удержавшись от крепкой собственнической хватки на талии младшего. Он наклонился, мягко и аккуратно целуя, вызывая ещё большую реакцию в виде крепкой хватки на плечах. И всё же, Оксана не заслуживает Бориса — нежного парнишу с широкой душой и сладким ароматом.