Калистегия пушистая

Спать Кенни приходилось не часто. Ночью он гонялся за врагами государства, занимался слежкой, виделся со старыми друзьями (нельзя же совсем забрасывать личную жизнь), а днем — натаскивал подчиненных, сопровождал Ури на собраниях, и иногда спускался в Подземный город, чтобы из-за угла подглядеть, чем занимается племянник. Он быстро свыкся с этим собачьим графиком. Весь секрет в том, чтобы отключаться, как только выдастся такая возможность: в карете, в коридоре, в зале ожидания. Достаточно сесть, скрестив руки, и надвинуть на лицо шляпу. Про себя он называл это «принять загадочный вид». Окружающие редко догадывались, что он дремлет. Разве что если он проваливался слишком глубоко в сон и невольно всхрапывал или ронял голову на плечо. Конечно, это не шло ни в какое сравнение с нормальным сном в кровати. Кенни урчать был готов, когда в его расписании появлялось хотя бы шесть часов перерыва подряд. Он скидывал одежду, наспех мылся и нырял под одеяло. После суток в обуви проехаться голыми ногами по прохладному постельному белью — все равно, что заново родиться. И вот, пять дней прогонявшись за компанией придурков, которые каким-то образом придумали и распространяли теорию, что титаны когда-то были людьми, Кенни завалился в спальню и с наслаждением выдохнул. Если его не будить, он проспит хоть до послезавтра. — Мистер Аккерман? — раздалось из-за двери, прежде чем Кенни успел толком сомкнуть веки. Вообще-то он старался не раскрывать фамилию, но прозвище «Кенни-Потрошитель» звучало слишком вызывающе для нежных ушей прислуги в особняке аристократа, да и ему нравилось, как Рода передергивало при каждом напоминании о том, кого привел домой его брат. — Чего тебе? — откашлявшись, рявкнул он служанке, зная, что это как-то связано с Ури: девицы так его боялись, что не посмели бы потревожить без прямого распоряжения хозяина. — Лорд Ури Райсс приглашает вас присоединиться к прогулке. Что ему передать? Ури не знал, что такое веселье, и в свободное от государственных дел время читал, возился с племянниками или ковырялся где-нибудь в саду. Любить природу, по его словам, значило любить жизнь. Скука смертная. Постель показалась еще более привлекательной, чем минуту назад, но Кенни, тяжко вздохнув, крикнул: — Я сейчас буду. Он, конечно, сразу же проклял себя за глупость, но ничего не мог поделать: близилась первая годовщина его службы короне, а он еще ни разу не отклонил приглашение короля, хотя их с трудом можно было назвать друзьями. Кенни нехотя встал, нашарил в шкафу что-то более менее чистое и водрузил на голову все ту же засаленную шляпу (она нуждалась в уходе, но никак не в замене, в этом смысле Кенни — однолюб). Выйдя на улицу, он оценил погоду. Тепло, но не жарко. Скрытое за деревьями солнце такое же желтое, как округлые кроны деревьев. Роса не успела просохнуть: крупные капли блестели по обе стороны от выложенных розоватыми камнями дорожек. В другом месте Кенни проложил бы короткую дорогу прямо по клумбам, но здесь обходил, зная, что это расстроило бы Ури. Король нашелся на любимой скамейке, которую в детстве сколотил вместе с отцом и Родом. Даже свежевыкрашенная белой краской, она имела довольно-таки жалкий вид и, глядя на торчащие шляпки гвоздиков, Кенни каждый раз беспокоился за свое пальто. Он хотел с минуту понаблюдать за Ури со стороны, но как назло кашлянул, привлекая внимание. Король встретил его лучистой улыбкой. — Доброе утро! — Доброе, — вяло ответил Кенни и осторожно опустился на скамейку, надеясь, что эта рухлядь не развалится под его весом. — Ты опять работал всю ночь? Род послал тебя куда-то? — Ури нахмурился и, протянув руку, приподнял поля его шляпы, чтобы разглядеть сероватую кожу и синие круги. — Ты не обязан выполнять все его поручения. И мои тоже. Я дам тебе столько выходных, сколько нужно. — Все нормально, — ответил Кенни, не представляя, как отреагирует король, если узнает о его настоящем расписании. — Я часто Рода нахер посылаю, но тут дело было интересное. Отлежусь на том свете. В горле снова защекотало. Он попробовал сдержать кашель, но вместе этого его скрутило сильней обычно. Кенни захрипел как старик и надрывался в кулак, отвернувшись от Ури, пока во рту не оказался посторонний предмет. Превознемогая отвращение, он проглотил комок: все лучше, чем плевать в королевские фиалки. — Я не болею, — поспешно пояснил он, едва наткнувшись на посуровевшие глаза того же фиалкового цвета, если не ярче. — Пойдем, выпьем чаю, — Ури сделал вид, что поверил, но явно собрался влить в него какую-нибудь вонючую, якобы лечебную жижу. Кенни покорно встал и улыбнулся, как делал всегда, когда они с Ури шли бок о бок. Разница в росте была такой, что королю приходилось задирать подбородок, иначе Кенни видел одну только серебрящуюся на свету макушку. Иногда он совал руки в карманы, и Ури брал его руку. Подстроиться под короткий шаг было сложно, но такие прогулки были его любимыми. В этот раз Ури привел его не в столовую, а на открытую беседку, сплошь состоящую из кованных завитушек. Фрида иногда приводила сюда высокородных подружек, но ранним утром их уединение могли нарушить только слуги. Ярко-рыжая девушка в переднике принесла поднос, едва они устроились на стульях. Кенни не спрашивал прямо, но подозревал, что Ури все-таки по мелочам пользуется умением влезать в чужие головы. Иначе объяснить, как он отдал приказ с другого конца сада, не получалось. Кенни старался не ухмыляться слишком широко, когда взял в руки крохотную чашечку: палец с трудом пролазил в ручку. Наверное, даже медведь смотрелся бы с ней менее нелепо. Когда он был один, то пил с огромной, безбожно покореженной жестяной кружки. На поверхности такие использовались только для сбора подаяний нищим. Чай странно пах незнакомой травой, но Ури пил то же самое, так что Кенни не возмущался. Он плебейски дул на кипяток, пока король беззвучно отхлебывал, как положено, оттопырив мизинец. Кенни часто засматривался на его руки: тонкие, изящные, белые. — Мы проводим осенний бал каждый год, — огорошил его Ури, потому что за все время службы в особняке не было ни одного мало-мальски крупного приема. — Он состоится на этих выходных. Ты приглашен в качестве моего телохранителя, я уже подыскал подходящий костюм, если ты не против. — О. Не против, наверное, — Кенни рассеянно поскреб щетину. Слово «костюм» не могло не насторожить, но он верил, что Ури достаточно хорошо знает его, чтобы не разодеть как клоуна. — Хорошо. Как будет свободное время, приходи на примерку, — сказал он, будто собирался отложить свои королевские планы, как только у наемника выпадет «окно» в графике. — Но, если честно, я уже не уверен, что тебе пойдет это на пользу. — Я здоров, — раздраженно повторил Кенни, в глубине душе испытывая только смущение: мама умерла так рано, что он ее почти не помнил, а больше никто за последние тридцать пять лет не интересовался его самочувствием. — Хорошо. Но если почувствуешь недомогание, то знай, что через два дома отсюда, на краю улицы, есть прекрасный доктор. Кенни кивнул, по контексту догадываясь, что значит незнакомое для него слово «недомогание». Ури часто забрасывал его непривычными названиями или рассказывал о странных вещах, которым детей аристократов учили в школе. Он даже упоминал, что солнце на самом деле не крутится вокруг острова — то есть, планеты, на который находится остров, что бы это не значило. Если б это сказал кто угодно, кроме Ури, Кенни бы решил, что парень сошел с ума или вздумал над ним подшучивать. — Ладно-ладно, — пробурчал он, чувствуя, что кровь приливает к лицу от пристального внимания короля. — Рассказывай, чем ты там занимался, пока я мотался за Розу. — О, я посетил нашу ферму. Мы с Дирком пытаемся придумать инструмент, которым крестьяне смогли бы собирать урожай быстрее, чем серпом. У нас есть одна идея, но она… Кенни подлил чай Ури, который увлекся и рисовал руками в воздухе различные фигуры. В его рассказе не было ничего интересного, но Кенни всегда нравилось слушать его голос и смотреть, как на обычно спокойном лице отражаются интерес, волнение, восторг… У Ури была простоватая внешность для аристократа, однако умные глаза и мягкая улыбка делали его по-королевски красивым. Кенни вникал, поставив локти на стол. Он и близко не инженер, но, вернувшись в комнату, собирался тоже поломать голову над этой штуковиной. Черт с ними с крестьянами, но если Кенни удастся, король будет счастлив, а это главное.

***

Голова была тяжелой, будто в нее налили цемента, а грудь сдавливало. Кенни пребывал в паршивом настроении и орал на свою команду так, что почти сорвал голос. Когда он присел на лавочку, чтобы отдышаться, к нему бочком подобралась Траут. — Эй, босс, неважно выглядите. У вас все нормально? — Вы сговорились что ли? — Кенни кашлянул и, не глядя, сплюнул мокроту в угол. — Так смотреть больно, как вы себя в могилу вгоняете. Помните, Арчи у нас тоже ходил кхыкал, а потом и помер. Чахотка — та еще зараза. У вас крови-то нету? Кенни почувствовал, как уголок рта ползет вниз. На Арчи действительно больно было смотреть: он исхудал, как иссохший в гробу мертвец, и сгорбился крючком. Все кашлял в тряпочку, утирая красные губы. Как только Кенни представил, что Ури увидит его в таком состоянии, ему стало совсем дурно. — Нет, вроде, — ответил он, хотя на самом деле ни разу не разглядывал, что там выходило из его явно нездоровых легких. — Я лекаря знаю. Хорошего. Он кости вправляет, но травками тоже приторговывает. Пойдете? Недолго поразмыслив, Кенни кивнул. Доктор, которого советовал Ури, сразу доложит королю, а если речь и правда идет о чахотке, то ему лучше какое-то время побыть в блаженном неведении. По крайней мере, Кенни его не заразит: титанам человеческие болезни не страшны. Оставив парней на попечение Траут, он безотлагательно направился к хижине костоправа. Покосившийся домишко стояло прямо под Синой, куда, из-за отбрасываемой стеной тени, почти не попадал солнечный свет, и нещадно распространялась плесень. Фундамент густо порос мхом, а деревянная дверь потемнела и разбухла, едва помещаясь в проем. Она была незаперта, так что Кенни без стука ввалился внутрь и упал в кресло, не обращая внимания на растянувшегося на кушетке пациента. Доктор, полноватый старичок в круглых очках, окинул его беглых взглядом, не сказав ни слова против. Либо он узнал Кенни-Потрошителя, либо все его пациенты не отличались хорошими манерами. Лекарь зашивал бровь бедолаге, залившему кровью полкомнатушки. Такую глубокую и безобразную рану, наверное, могла оставить только «розочка». Чудо, что парень сохранил глаз. Завершив последний стежок, доктор дал пациенту глоток макового молочка, и тот тут же вырубился, безвольно свесив руки с кушетки. — Что привело вас ко мне? — тут же спросил врач и подошел к раковине, чтобы ополоснуть кожаные перчатки. — Да вот, кашель замучил. — Угу-у. Врач стряхнул воду с пальцев прямо на пол, взял с полки странного вида трубку и подошел к Кенни. Без тени страха на лице, он заставил опаснейшего наемника на острове задрать рубашку, и несколько минут вслушивался в хрипы с все более и более мрачной физиономией. — Когда это началось? — наконец отстранившись, спросил доктор. — Кто ж теперь упомнит, — ответил Кенни, неловко пряча грудь обратно под одежду. — Пару месяцев назад, но так сильно — с прошлой недели, наверное. — Что вы делали в этот день? Кенни достал сигарету, но под острым взглядом маленьких, мутно-голубых глаз доктора, сунул ее обратно в карман и принялся вспоминать. Последние дни он мотался по всему острову за шайкой заговорщиков, но ноги не мочил и зад не морозил. К тому же, кашель начался чуть раньше, когда у него выдалось что-то вроде выходных. В тот день Ури научил его играть в кайвассу . Получалось неважно, и он проиграл четыре раза подряд, а на пятый — добился ничьей, стащив фигурку с доски, когда Ури отвернулся. Скорей всего, король заметил, но спорить не стал. Победа или поражение ничего для него не значили. Для Кенни, в общем-то, тоже. Когда он играл в карты с друзьями, то готов был глотки рвать ради любого сомнительного выигрыша, но с Ури все было иначе. Еще недавно он и представить бы не смог, что получит удовольствие от игры на интерес, от самого процесса. Ури по ходу рассказывал ему об истории кайвассы, стратегии и прошлом короле, который учил этой игре сыновей. Кенни было… уютно. И спокойно. Он не думал, что в своей переполненной погонями и драками жизни испытает нечто подобное. По крайней мере, на этом свете. — Ну, и? — поторопил его доктор, вырывая из приятных воспоминаний. — Да ничего я не делал, — ответил Кенни, на что лекарь смерил его подозрительным взглядом. Кенни хотел было возмутиться, сказав, что действительно просидел весь день в сухой, теплой и чистой комнате, попивая душистый чай из фарфоровой чашечки, когда на него накатил особенно мерзкий приступ кашля. Кенни зашелся так, что боялся оставить все свои внутренности в лачуге лекаря. Живот уже болел от постоянно кашля, так что Кенни прижал к нему ладонь и согнулся пополам. Наконец, когда горло уже невыносимо драло, к горлу подступил очередной комок мокроты. Терпеливо ждущий окончания приступа доктор поднес к его лицу жестяной поднос, и Кенни понятливо сплюнул на покрытую разводам поверхность. По кишкам вдруг прокатился холодок. Кенни на смотрел на мокрый от слюны, крупный и плоский, нежно-розовый кусок… мяса? — Это что, легкое? — прохрипел Кенни и невольно отстранился, прижимаясь к спинке кресла, как напуганный ребенок. — Без крови? — скептично отозвался лекарь, поднес находку ближе к свету и поправил очки. — Нет, друг мой, это лепесток. — Какой? — Кенни выпучил глаза. — Я вам не садовник, молодой человек, — ответил лекарь, но, увидев полную растерянность на его лице, пояснил. — Вы что, никогда не слышали про эту болезнь? — Какую? — продолжил задавать вопросы Кенни и снял шляпу, потому что пот уже заливал глаза из-за страха и противного влажного воздуха. — Здесь ее называют «розовой чахоткой». Когда кто-то страдает от неразделенной любви, в его легких начинают расти цветы. Все начинается с кашля, а кончается удушьем. Чем сильнее вы любите, тем быстрее умрете. — Заканчивал бы ты лакать свои пробирки, док, — сказал Кенни смешливым тоном, но смеяться не хотелось. Это не было шуткой: Кенни вскользь слышал такие истории в детстве, но поверил в них до конца, только когда увидел тело, лежащее на облепленной лепестками подушке. Свою сестру. Лекарь был не дурак. Глядя на Кенни, он покачал головой и посоветовал: — Поговорите с этой девушкой. Вы мужчина видный, при деньгах. Может быть, вам только кажется, что чувства не взаимны. — Это калистегия пушистая, — сказал он, еще раз глянул на лепесток, бросил на тумбу пару монет и поспешно вышел. Теперь он буквально чувствовал в горле сладкий цветочный запах — тот самый, что источал куст, посаженный над любимой белой лавочкой Ури. Что ж, ему, определенно, не казалось.

***

Кенни впервые отверг приглашение короля и провел двое суток в Подземном городе. Леви где-то раздобыл УПМ и дважды проносился у него над головой в компании такого же тощего, как и племянник, белобрысого разбойника и мелкой девчонки. На этот раз Кенни было не до него. Он забился в самый грязный и крохотный кабак, расположенный под самым сводом. Земляной пол и шесть свечек на все помещение — то, что нужно. Здесь пили в основном обреченные на скорую смерть побирушки, и вероятность наткнуться на кого-то из знакомых была минимальной. Кашель усилился и, даже отхаркивая, Кенни не испытывал облегчения. Похоже, после их последнего с Ури разговора цветы в легких распушились в полную силу. Кенни сплевывал в платок и смотрел, как расправляются нежные, как крылья бабочки, лепестки. Ури рассказывал, что калистегии — нечто, напоминающее плод любви пиона и розы — безумно любила его мать, которая умерла так рано, что он не помнил ее лица. Ури засадил ей все свои любимые аллеи. Он сам пах этими цветами, когда подолгу читал в саду. Наверное, Кенни осознавал свои чувства, раз совсем не удивился. Ни разу за прошедший год он не позволял себе никаких фантазий о короле, но друзья подшучивали над ним, заметив, что он, принципиально не посещавший одну проститутку дважды, вдруг пристрастился к Лое: низенькой и худой, как девочка, блекло-русой, с тонюхонькими пальцами. Кенни нравилось смотреть на нее сверху вниз, пока они шли в комнату, где она принимала клиентов. Он точно знал, почему всегда заставляет ее уткнуться лицом в подушку, выставив кверху задницу. Чем больше он думал об Ури, тем больше кашлял, а не думать было невозможно. Кенни пил и пил — хозяин кабака не посмел прогнать его после закрытия. Боль в груди усилилась, но он уже не был уверен, что дело в цветах.

***

Возвращаясь в особняк, Кенни мысленно составлял завещание, но понял, что написать ему будет нечего. Леви справится и сам, это точно. Траут возьмет на себя отряд. Делиться ему тоже нечем: переходя с места на место, он не обзавелся имуществом и владел лишь плащом да шляпой, в которых ляжет в могилу. А может, шляпу он оставит на память Ури. Вот только, нужна ли ему такая память? Кенни поднялся по лестнице, держась за перила. Силы стремительно покидали его, появлялась одышка. Вряд ли он умрет сегодня, но и шансы дожить до следующей недели стремительно приближались к нулю. Кенни жалел, что пошел к доктору: кажется, осознание проблемы заставило ее усилиться в несколько раз. Он хотел завалиться на заправленную кровать прямо в одежде, но заметил на столе записку, исписанную крупным, витиеватым почерком Ури. Он приглашал Кенни на примерку. Два часа назад. Кенни раздраженно скомкал листок в руке. Он и забыл, что бал состоится на этих выходных. Скорее всего, именно на нем Кенни и свалится замертво, если увидит короля в одном из его серебристых костюмов, которые он приберегал для праздников. Ури в них становился хорошенький, словно фея. Не самый плохой вариант, в самом деле. Переполох поднимется такой, что Род будет невольно вспоминать его на каждом следующем балу, а попортить ему настроение всегда приятно. Кенни хотелось бы уйти красиво. Может быть, он даже умрет на руках Ури и позволит себе последнюю глупость, вроде сухого, преисполненного горечью поцелуя, который будут обсуждать при дворе до следующего столетия. Он спешно умылся, будто пригоршня воды могла смыть вонь Подземного города, и отправился на поиски короля. Предположительно, новая встреча только ухудшит его состояние, но Кенни лучше задохнется на пару дней раньше, чем проживет последние дни вдали от своего короля. Кенни проверил самые очевидные места, но усталость дала о себе знать, так что он быстро сдался и попросил совета у служанки. К его удивлению, король принимал у себя Пола Деккера. Кенни этого выскочку терпеть не мог. Неизвестно, за какие заслуги его в таком возрасте назначили командором Военной Полиции, но с тех пор, как его посвятили в тайну личности настоящего правителя, он наведывался в особняк подозрительно часто — раз в десять чаще своего продажного предшественника. Обычно Ури беседовал с ним в компании Кенни или Рода. Странно, что в этот раз они решили уединиться. Чувствуя усиливающее раздражение — и подступающий приступ кашля, но к этому он уже привык — Кенни широкими шагами отправился в противоположное крыло особняка Райссов, почти сшибая с ног всех, кому не посчастливилось попасться на пути, включая старшего сынка Рода, который, впрочем, был не настолько глуп, чтобы возмущаться. Еще в коридоре Кенни заслышал приглушенные голоса, но дверь оказалась красноречиво закрыта. Несколько секунд посверлив взглядом золотистую ручку, он достал ключ, который Ури доверил ему как телохранителю на крайний случай, и бесцеремонно ввалился, прерывая беседу. Деккер замер, не донеся до рта чашку. Он сидел, закинув ногу на ногу, напротив Ури. Столик был таким узким, что при желании они могли бы целоваться, не привставая со стульев. Король казался как всегда спокойным и жизнерадостным. Тонкий белый тюль колыхался от ветра, проникающего сквозь открытое окно. Здесь пахло свечным воском и пирогом. Пока не появился Кенни, разумеется. Деккер демонстративно раздул ноздри, окинув его презрительным взглядом, но от комментариев воздержался. — Кенни! Ты опоздал на примерку, — дружелюбно поприветствовал его Ури, ничуть не раздраженный внезапным вторжением. Или, по крайней мере, скрывающий раздражение. — Занят был. А этот что здесь делает? До собрания еще неделя, — Кенни не вежливо ткнул в командора пальцем. В последний год он неплохо подучился хорошим манерам, но от чахотки, будь она обычной, розовой, голубой, или лилово-коричневой, уже начиналась лихорадка. Он сильнее потел, тяжелее дышал и чувствовал, как волоски на спине поднимаются дыбом в предвестии сотрясающей все тело дрожи. Что ему сейчас не шло на пользу, так это недовольная рожа прилизанного полицейского с каким-то бабским вздернутым носом. — У нас была внеочередная встреча, — пояснил Ури, отчего Кенни заскрежетал зубами. — Я предположил, что ты последовал моему совету и решил подлечиться. Командор Деккер мог бы выполнить пару заданий в твое отсутствие. — Я еще не сдох, а ты уже нашел мне замену? — Кенни опять снял шляпу, потому что голова буквально раскалывалась, и кинул ее на стол, едва не сшибив чайник. — Ваше Величество! — охнул Деккер, переводя взгляд с одного на другого, но Ури только слабо улыбался, будто ничего необычного не происходит. Он бы, наверно, и посреди пожара стоял со столь же невозмутимым видом. — Все в порядке, командор. Мы продолжим в следующий раз. Деккер понятливо закивал и направился к выходу. К тому моменту, как он скрылся за дверью, Кенни успел прокашляться и подумать о том, что выглядит как ревнивый дурак. С другой стороны, Ури вел приватные беседы только с родственниками и самим Кенни. Его беседа с Деккером — за закрытой дверью! — походила на провокацию. Кенни даже почудилось, что король хитро прищурился, но, возможно, дело в лихорадке, и скоро у него перед глазами начнут порхать голозадые ангелочки. — Так ты пришел на примерку? — наклонив голову, спросил Ури. — Я так и знал, что ты ее не пропустишь. Костюмы вон там. Я приказал сшить сразу два. Классический серый — под цвет глаз. И бордовый. Может быть, он слишком вызывающий, но я подумал, что тебе пойдет. — Вызывающий значит? — утерев пот со лба, спросил Кенни и, решив, что ему все равно скоро помирать, рывком стащил штаны до колен. — Щас примерю. Ури совершенно не по-королевски подпер подбородок кулаком и смотрел, как Кенни раздевается до конца и пытается влезть в узкие брюки. Он годами ходил в одной и той же одежде и привык к мягкой, разношенной ткани. Обычно черной или белой. Бордовый костюм с кучей золотистых застежек он не надел бы даже ради Ури, но при мысли, Деккер займет его место еще и на балу, стало совсем дурно. Шелковая рубашка оказалась маловата и слишком обтягивала грудь. Глубокий вздох — и пуговица прилетит кому-нибудь в глаз. С другой стороны, с его-то легкими вздохи ему не светят, так что Кенни молча натянул поверх нее двубортный, удлиненный на заднице фрак. На вешалке остался один лишь платок насыщенного шоколадного цвета. Кенни покрутил его в руках, не зная, что делать: то ли в нагрудный карман воткнуть, то ли завязать как галстук. — Я помогу, — отозвался Ури, заметил его замешательство. Он взял протянутую ткань и поманил Кенни пальцем, заставляя наклониться. И еще немного наклониться. И еще. Ури продолжал выжидающе смотреть ему в глаза своими пурпурными фонариками, пока Кенни, бормоча под нос, не опустился на одно колено, как во время королевской присяги, которой они в свое время пренебрегли. Платок приятно проскользил по шее. Ури поправлял его насколько неспешно, что сразу ясно — медлит намеренно. Кенни ожидал, что его опять скрутит кашель, но чертова калистегия на время прекратила бешеный рост. Может, власть короля частично распространялась и на Аккерманов. Завязав второй узел поверх первого, Ури неожиданно сильно затянул платок. Вопреки своему характеру и отточенным за долгие годы рефлексам, Кенни не начал отбиваться, а только замер, вопросительно глядя на короля. Он впервые рассматривал Ури снизу вверх, и было в этой ситуации что-то, заставлявшее мурашки бежать по коже. — Ты когда-нибудь был на свадьбе? — внезапно спросил король, не ослабляя узел. Он не был не настолько тугим, чтобы препятствовать дыханию, но достаточно сильным, чтобы не дать о себе забыть. — Да, — ответил Кенни, гадая, сколько на самом деле силы в этих руках: шея-то у него бычья, а у короля даже вены на руках не вздулись от напряжения. — Молодые клянутся быть вместе, пока смерть не разлучит их, — напомнил Ури, поглаживая шелковую ткань — от платка до рубашки. — А что ты сказал мне год назад? — «Мне говорили, что я мог бы стать сильнейшим воином человечества, но я не хотел идти на службу, пока не встретил тебя. Если мне и придется подчиняться, то только самому королю», — более-менее дословно припомнил Кенни. — И ни слова о смерти, — прижав ладонь к его груди, серьезно сказал Ури. — Твоя клятва в силе, пока я — король. Кенни кивнул, и Ури тут же ослабил платок, подал ему руку, помогая подняться, и подвел к зеркалу. На фоне яркого костюма Ури казался еще бледнее. Когда он оденется в серебро, их пара на балу будет бить по глазам с любого конца зала. — Я больше не позову командора, если ты не будешь от меня ничего скрывать, — поставил условие Ури, переводя взгляд с отражения на самого Кенни. — Я все равно узнаю. Я не слышу только твои мысли, но не тех, с кем ты ими поделился. — Я думал, ты ненавидишь Пути, — напомнил Кенни причину, по которой он часто мотался на другой конец острова: Ури мог бы просто залезть в голову нужному человеку, но говорил, что это очень неприятно для обоих и оскорбляет человеческую свободу и личность. — Ты меня вынудил, — признался его безмерно правильный, добрый король. За прошедший год, нередко пытая и убивая людей, Кенни привык считать себя государственным палачом, но почти позабыл, кто именно выносил приговоры. Они, определенно, друг друга дополняли. Только лекарь пострадал ни за что. Скорее всего, Ури заодно подчистил ему память о визите Кенни-Потрошителя, а такое вмешательство еще долго напоминало о себе головной болью. — И… что ты скажешь? — замялся не Кенни, не как произнести это вслух. — Что ты выглядишь просто шикарно. Кенни хмыкнул. Похоже, король немного обиделся и с признаниями стоит повременить, но это не слишком его взволновало. Проговорив с Ури еще около часа, Кенни не мог не заметить, что кашель оставил его без следа.