Запах яблочного пирога

Как же он ненавидел этот приторный запах яблочного пирога! Аластор улавливал его нотки в воздухе, когда его обладатель лишь только топтался у порога. Противно сладкий, не свойственный ни одному, даже самому чистоплотному демону, запах. Ненавидел его бледную, как у чертовой фарфоровой куклы, кожу. Идеально гладкую, ее не украшал ни один шрам или морщина, лишь глупая радостная гримаса. Зубы грешника скрипели от ярости каждый раз, как он видел его до тошноты милое личико, поэтому Аластор никогда не упускал возможности снять с него эту отвратительную смазливую улыбку. И ведь когда-то демон даже представить не мог, что Владыка всея Ада окажется мягче поджаренного на костре зефира. Яблоко от яблони действительно недалеко упало, но инфантильность Чарли, из-за банальной ее принадлежности к прекрасному полу, хотя бы была простительной. Люцифер же был олицетворением вселенского разочарования, и о боги, каким же для Аластора мерзким и пробирающим до костей было осознание, что именно он занимает самое почетное место в адской иерархии. Он, чрезмерно сентиментальный карлик, у которого по счастливой случайности при падении не сгорели крылья. Эта фарфоровая кукла с посохом игрушечного размера цепляла его эго так сильно, что ему хотелось растоптать ее туфлей, словно грязного надоедливого таракана. Вот только демон был обречен кусать локти по ночам, проклиная его ангельскую силу и неприкосновенный статус. Да, он ненавидел его. Ненавидел его настолько, что был готов пересечь черту разумного. И однажды это случилось.

***

Чарли не обращала внимания на сотни извинений и силой затолкнула провинившихся внутрь номера, не забыв при этом яростно хлопнуть дверью. Аластор и Люцифер вздрогнули от двойного щелчка — их заперли снаружи. Сегодня их желчь друг к другу превзошла сама себя: мало того, что они случайно отпугнули потенциальных постояльцев, так еще и едва не похоронили репутацию отеля навсегда и бесповоротно. Чарли было принято решение запереть их обоих в одном из номеров, скажем так, от греха подальше. — Напыщенный придурок. Это ты виноват, — буркнул Люцифер. — Я войны не начинаю, я их заканчиваю. — Да пошел ты. Они молчали некоторое время, но витавшее в воздухе напряжение было сложно долго игнорировать. — Вы уже давно могли размозжить мою голову, но вот мы здесь, — Аластор описал своим жезлом-микрофоном комнату. — Откуда у меня, клубничного сутенера, жестокого садиста и конченой мрази карт-бланш на безграничное терпение? — он всем сердцем презирал повсеместную ругань, но в словесных перепалках с Люцифером ему хотелось материться не меньше чем, прости господи, Дасту. — Я закрываю глаза на твои чертовы выходки лишь ради дочери, — процедил он, обеими ладонями вжимаясь в свой посох. — Не думай, что в ином случае тебе бы всё сошло с рук. С высоты грешника, Владыка Ада выглядел донельзя комично. Забавно, как этому уязвимому коротышу вообще удается сохранять хоть какой-то авторитет в отеле, когда он всем еле до плеч дотягивает. — Ради дочери, — хмыкнул демон. — Тебе что-то не нравится? — Не-а. Просто если всё, что сегодня произошло, было ради дочери, то отец из Вас мягко говоря, — он сделал паузу, наслаждаясь легким подергиванием губ Люцифера, — хреновый. — Какой же ты тупой кусок дерьма! Это было последней каплей: грешник резко притянул Люцифера к себе, сократив расстояние между ними до каких-то жалких сантиметров. Его уста готовились выпалить самое изощренное оскорбление, на которое он только был способен, но внезапно радио-демон замер, осознав, что чуть не упустил из виду легкий румянец, проступивший на ненавистных ему белоснежных щеках. Былой пыл мгновенно утих, оставив место зловещему любопытству. Неужели Владыка Ада, так яро поливавший Аластора грязью, ощущал смятение от столь непозволительной близости с ним? Он просто не мог не воспользоваться такой удачной возможностью прощупать почву. Грешник нарочито нежно прислонил ладонь к щеке ангела и, встретившись с томным взглядом, медленно провел ею по фарфоровой коже, наматывая на пальцы растрепанные светлые локоны. И вот тут остатки сопротивления сошли на нет. Касание за касанием, его жертва тихо выдыхала, не в состоянии сдержать охвативший тело трепет. Аластор безбожно скалился, наблюдая за тем, как Люцифер тает в его руках, словно пломбир. — Какая досада, — вдоволь наигравшись, радио-демон прошептал ему в губы, — что Вам небезразличен такой тупой кусок дерьма. — Я вспорю твое костлявое тело и развешаю органы на люстре в качестве декора, — прошипел падший, но его громкие слова не произвели на Аластора никакого впечатления. — На люстре, значит, — он посмеивался со столь глупой попытки ему пригрозить. Ведь даже когда глаза Люцифера пылали от злости, а зубы скрипели, он все еще пах как свежеиспеченный яблочный пирог. — Попробуй, если только дотянешься. Больше никаких «Вы». Вот он, миг, когда всё могущество Владыки Ада встало перед ним на колени, из-за сопливой, граничащей с безумием влюбленности. Аластор ликовал, его полный презрения взгляд прожигал дыру в притворной уверенности Люцифера, и ему, зажатому в угол, не оставалось ничего, кроме как стыдливо закусить губу и разорвать с грешником зрительный контакт. — Какой же ты жалкий, — лениво протянул демон, ослабляя хватку. — Только представь, какая реакция будет у твоей дочери, когда она об этом узнает. Мысленно смакуя победу, он не ожидал, что его иллюзия контроля даст трещину. — Ах ты ублюдок… Люциферу хватило доли секунды, чтобы воспользоваться уязвимостью слишком самоуверенного демона и притянуть его к себе за шею. «Как же я тебя ненавижу», — одновременно пронеслось в их головах, пока их горячие уста сцеплялись воедино. Вкус спелых яблок и корицы таял на языках будто пена. Они целовались, стучась зубами и кусая губы до крови, словно страстные любовники, которыми движет неумолимое желание разорвать друг друга на мелкие кусочки. — Ты и сам по уши в этом дерьме, — соблазнительно прошептал падший. — О, завали ебало, — выдохнул ему в губы Аластор, не желая отрываться от жгучих поцелуев, будто ребенок, впервые попробовавший сладкое. Грешник действительно его ненавидел. Ненавидел, но зарывал свои пальцы в светлые локоны. Ненавидел, но шептал на ухо то, что в его сердце за семью замками. Ненавидел, но ласкал его тонкую шею, вдыхая тот самый запах яблочного пирога. Кто знает, но возможно, он никогда и не считал его приторным.