Сколами

У дверей в волнительном предвкушении уже собрались все самоцветы. Каждой из них хочется поскорее поглядеть на новый самородок, что вот-вот закончит свое обучение. Все три месяца новорожденная даже на глаза другим старалась не показываться — боялась почему-то что-ли? Когда за дверью слышатся размеренные шаги Учителя все чуть ли не отскакивают в сторону и замирают в ожидании. Шаги затихают. Секунда, две... десять... Время словно назло тянется слишком медленно. Наконец дверь отворяется и в коридор выходит Кор Ляпис, а из-за его спины выглядывает темная макушка. Он аккуратно, по-отечески, слегка подталкивает её вперёд, мягко улыбаясь. — Поприветствуйте, — негромко произносит Учитель. — Раухтопаз, — представляет он, после чего отходит. Названная проходит немного вперёд и, сказав тихое "здравствуйте", тут же опускает взгляд. Самоцветы тут же обступает новенькую, здороваются наперебой и всячески стараются вытянуть из нее что-нибудь, кроме односложных ответов. Кор Ляпис не задерживается среди этой суматохи и несколько поспешно удаляется медитировать. — Расскажешь о себе? — подаёт голос Циркон как только гомон более-менее затихает. По вопросительному взгляду Раухтопаз она понимает, что той не совсем понятен вопрос. Или она не поняла что именно требуется от нее в качестве ответа. — Ну, какое занятие определил для тебя учитель? — уточняет Циркон. — А... Меня поставили в напарники с Флюорит, — после непродолжительного молчания отвечает новенькая. — Учитель сказал, что ей, — она поднимает голову, до того бывшую немного склоненной вниз, и обнаруживает на себе более полутора десятка пар удивлённых глаз. Замолкает на пару секунд, после чего неуверенно продолжает, — будет сподручнее, если я буду помогать. — Ты сказала Флюорит? Я действительно не ослышалась? — спрашивает Изумруд. — Да, — кивает дважды Топаз, — а что-то не так..? — Да не то чтобы, — задумчиво протягивает Рубин. Это действительно в некотором смысле странно и очень удивительно. Странно, потому что все знают о том, что Флюорит работает в одиночку. Всегда и постоянно только в одиночку. Только, правда, зимой. Ещё все знают, что Флюорит крайне немногословна, а также очень и очень против того, чтобы кто-то ей помогал. С последним, в принципе, могут согласиться и все остальные: она сильна. Сильна, причем, более, чем достаточно, чтобы нуждаться в чьей-либо помощи. Но быть может что-то изменилось? Или просто Раухтопаз очень подходит то же занятие, что и Флюорит? Подходит больше, чем кому-либо из тех, кто остался? Удивительно же в этом то, что Учитель сам предложил. Даже зная о том, что Флюорит намного комфортнее, когда она одна; зная, что на это есть весомые причины. Изумруд поворачивается, чтобы что-то спросить у Циркон, но на половине оборота застывает. Это замечает Рубин и смотрит в ту же сторону, что и Изумруд, чтобы увидеть то, что же удивило её на этот раз. Затем остальные, словно по цепной реакции, делают то же. Не успевая достроить ни одной теории, все снова замирают. Кажется, их глаза готовы лезть на лоб от, даже не столько удивления, сколько лёгкого (или не очень) шока. Перед ними стоит Флюорит собственной персоной. Да-да, та самая Флюорит, предпочитающая не появляться даже для того, чтобы помянуть — хотя бы присутствием — тех товарищей, которых не удалось спасти от Лунян. Та самая Флюорит, которая спит вплоть до похолоданий несмотря на то, что теплая температура плохо не сказывается на ней. Та самая Флюорит, которую не видели уже несколько сотен лет. Даже "старшим" удалось её видеть от силы раза два-три. Одной из них является Циркон. Она мысленно отмечает: Флюорит изменилась. Немного, но изменилась. От неё уже не веет той злостью, которой так и сквозило от нее в их прошлую встречу. Она печальна и ещё более холодна. Волосы стали несколько короче, её руки облачены в перчатки до локтя. Усталость наложила отпечаток на её лицо. И последнее — самое заметное. — Ого, надо же, — нарушает тишину первой Тааффеит, после чего её губы растягиваются в довольной полуулыбке. — В чем дело? — спрашивает Флюорит, обведя присутвующих презрительным взглядом. Не дожидаясь ответа, она шагает вглубь коридора. Самоцветы интуитивно отходят в сторону, и в итоге в самом конце остаётся стоять лишь Раухтопаз. — Идём, — говорит ей Флюорит спустя пару секунд "осмотра". Та поспешно кивает и следует за ней. Все молча провожают взглядами двух удаляющихся самоцветов. Слышны шаги только одной из них. Да, Флюорит — единственная, кто ходит беззвучно. Уже единственная.

* * *

— Почему мы не спим только зимой? — уже какой год — или, вернее сказать, столетие — не унимается Раухтопаз, отскакивая от очередного, отколотого ею же, куска льдины. — Я же говорила, — вздыхает Флюорит. В отличие от тех времён, когда этот вопрос звучал впервые, уже без раздражения. — Так как мы дежурим зимой, то отдых попадает на остальное время. Неужели запомнить не можешь? — Ну... Неужели тебе не хочется проводить время и с другими? Хотя бы немного, м? — не унимается Топаз. — Мне, конечно, льстит, что ты проводишь время только со мной, — она довольно хихикает, — но подумай об этом. Пожалуйста. Они обе знают, что при желании и определенных условиях может и получиться. Флюорит уже не так резка и молчалива, как лет 700-800 назад. Ей приятна компания Раух, пусть и пришлось приложить немало усилий, чтобы признаться в этом только самой себе. Топаз об этом знать необязательно. Действительно, Флюорит за долгие столетия не немного соскучилась по командной работе. — Проводить время с другими? Ты имеешь в виду слышать новость об очередных самоцветах, которых не удалось спасти от Лунян? Ещё и верить в невозможное: чтобы кто-то да вернулся. Никто не возвращался. Ни разу, — не без упрека говорит Флюорит и в ее последних словах проскальзывает намек на обиду. Обида ее не безосновательна: напоминать о том самом событии, что принесло ей много-много боли. Боль ее довольно странная: никаких сколов, повреждений нет, а в области груди что-то щемит, будто ломается и трещит. Флюорит не понимает почему, но так или иначе ей это не нравится. Совсем не нравится. Когда-то три отряда, в один из которых и входила Флюорит, в спокойные моменты времени частенько собирались вместе. Часто болтали обо всем интересном и не очень, слушали рассказы друг друга о чем-то, чем хотелось поделиться с каждой. Часто слушали Учителя, который снисходил до того, чтобы проводить с ними время, отлучаясь от медитаций. В один день всего этого не стало. Единственный раз, когда Луняне напали одновременно аж с трёх сторон и в разных местах. Били по тем, кто хоть немного уступал. Сильнейшую в паре вынуждали стремиться защитить напарницу. Итогом стал полный разгром. Одна Флюорит, лишившись рук во время отражения атаки, кое-как смогла избежать той же участи. Раухтопаз об этом ничего не знает, да в принципе знать не может, и Флюорит совершенно не винит её в том, что та случайно напоминает те давние-давние времена. Ей и не нужно знать об этом. Ещё начнет выражать всяческое беспокойство и, чего хуже, стараться предлагать помощь. А этого Флюорит не желает. Не желает, чтобы кто-то посчитал её зависящей от подобного. Не желает, чтобы её жалели. Те, кто в курсе о случившемся — их совсем немного — пусть продолжают знать, что уж тут поделать. Но у всех полно дел и некому сидеть да вспоминать об этом. Честно, Флюорит даже благодарна, что все так заняты. Ей не нужно, чтобы кто-то постоянно поминал её павших товарищей. Для этого есть она сама. — Ты стала дольше спать, — замечает между делом Флюорит. — Что-то случилось? — М? — поворачивается к ней Топаз, заканчивая рубить льдину. — Не знаю. Вроде бы ничего, — пожимает она плечами. — Возможно, потому что мы стали справляться быстрее. Теперь наше занятие не занимает так много времени, как раньше, как когда я едва-едва могла держать в руке ее, — самоцвет бережно поглаживает пальцами рукоять пилы и поднимает взгляд на подругу. — Теперь, по сути, можно и подольше поваляться. Да, думаю, дело в этом. — Такими темпами ты перестанешь нуждаться в моей помощи, — говорит в шутку Флюорит, усмехнувшись. — Брось, не перестану, — смеётся Топаз, прикрывая рот ладонью. Флюорит, замечая, что ей симпатизирует улыбка той, вынуждена признать самой себе: она не желает терять ещё и Раух, которая наконец позволяет себе не быть такой скованной и понурой как обычно.

* * *

— Давай же! Ну Флюорит, — смеясь, Раухтопаз подталкивает подругу. Она кладет руки на плечи той и, осторожно держась за них, двигает вперёд. — Я же сейчас передумаю, если ты не перестанешь, — со страдальческим видом возмущается Флюорит, но чужие руки с себя не скидывает. — Ну, ну, давай же! — не унимается та. — Пока не провожу тебя, не смогу уснуть, — произносит уже более спокойно. — Вот же она, совсем рядом. Просто подойди и скажи, что это ты будешь её напарницей. Ей, наверняка, уже сказали, — Топаз, выглядывая из-за спины Флюорит, кивает в сторону самоцвета, что задумчиво что-то рассматривает, присев чуть поодаль от них и, видимо, не замечая их двоих. — И поздороваться не забудь. Тут ничего трудного, — заверяет она все ещё противящуюся Флюорит, — ко мне же подходила. Флюорит заглядывает в глаза Раух с мольбой "а может не надо..?", но встречает удивительно уверенный ответ: "Надо". Приходится смириться. Она вздыхает, а Топаз наконец убирает руки с её плеч, при этом довольно хихикнув. "Все будет хорошо. Не бойся", — шепчет она напоследок и кротко улыбается прежде, чем удалиться, помахав ладошкой на прощанье. Флюорит неуверенно поднимает руку для аналогичного жеста и слабо машет. Топаз, на мгновение повернувшись, улыбается шире и убегает. Странное чувство проходит через горло Флюорит, но та быстро отвлекается и делает шаг в сторону. — Здравствуй, — говорит незнакомка, поднимая взгляд. — Так ты — Флюорит? — названная медленно кивает. — Приятно познакомиться. Я Алмаз. Надеюсь, нам удастся сработаться, — с мягкой улыбкой произносит она. "Не так, как Топаз", — отмечает для себя Флюорит и продолжает рассматривать чужое лицо. Поняв, что слишком долго вглядывается в эти ярко-красные — так сильно контрастирующие с белыми, слегка прозрачными волосами — глаза, поспешно отводит взгляд, который падает на что-то сверкающее в руках новой знакомой. Алмаз замечает это и, кратко смеётся, так... по-доброму. Встаёт, пряча "что-то" так, что от Флюорит ускользает то, куда именно девается предмет. — Я расскажу что это, если хочешь. Но как-нибудь в другой раз, — негромко добавляет Алмаз, поймав взгляд Флюорит. — Пойдем, — и манит в сторону школы.

* * *

— То есть это все, что осталось от Красной Алмаз? — с некой опаской уточняет Флюорит, разглядывая осколки. — Ага, — кивает Алмаз. Её голос не дрогнул, хоть и где-то в области груди будто что-то прошлось островатой волной. — А твои глаза и прядь волос..? — осторожно интересуются Флюорит, поднимая взгляд, чтобы встретиться с другим, таким чужим —но уже почему-то каким-то родным. — Да... Это тоже от нее, — слабо кивает Алмаз, пытаясь улыбнуться, но что-то словно мешает и потому улыбка выходит какой-то неровной. Заметив это, Флюорит поспешно извиняется. — Нет-нет, все в порядке, — пытается заверить Алмаз ее в своих словах. — Можно... Подержать? — вдруг, несколько неожиданно даже для самой себя, спрашивает она, указывая на осколки, которые продолжает держать Алмаз. Алмаз удивлённо моргает, но все же протягивает. Пусть и с некоторой неуверенностью. Флюорит осторожно берет их в свои руки, поглаживает пальцами по краям. Не чувствует ни малейшего движения инклюзий. Слегка вздыхает, ощущая как внутри что-то переворачивается чересчур знакомо, заставляя плотнее сжать губы. Ткань перчаток из-за слегка неосторожного движения пальцем рвется, позволяя коснуться им самим до холодной поверхности. Трещина. Ах да, 10 по шкале твердости. "Циркон не оценит, если заметит", — мелькает в мыслях и в следующую секунду Алмаз аккуратно вынимает осколки из-под треснувших пальцев. — Извини за это, — виновато улыбается Алмаз, пряча осколки, и, будто забывшись, едва не касается чужих пальцев своими. — Прости, прости, — снова неловко извиняется она, отдернув ладони. — Ничего, — медленно качает головой Флюорит. Она не злится на эту неосторожность. Не удивлена незаконченному контакту. Почти не удивлена. Она отмечает, что после множества столетий, проведенных вместе с Раухтопаз, стала гораздо "мягче". Почти как раньше, до того, как Луняне забрали тех четверых... Почти. И этого "почти" более, чем достаточно, чтобы начать тосковать по тем временам, одновременно стараясь забыть. Забыть как светлые, сладкие сны. Сны, которые ей не снятся. Флюорит не раздражена. Раньше приближение к ней, даже особо-то и не значительное, вызывало в ней волны злости и раздражения. Раздражения, которое приносили другие самоцветы одним лишь своим присутствием и злость, вспыхивающую на саму себя, на собственную слабость. — Ты... в порядке? — вкрадчивым голосом Алмаз вытаскивает Флюорит из затянувших размышлений. — Кажется, ты вспомнила что-то важное, не так ли? — не без осторожности интересуется она. — Все в норме, — хотелось бы и самой Флюорит верить в это, но отстранённость в голосе и взгляде молча кричит об обратном. — Нет... То есть да... Неважно, — хмуро пытается отмахнуться она, но замолкает, встречаясь взглядом с Алмаз. В её глазах читается совершенное сочувствие. Не так. Всеобъемлющее — не то, чтобы прямо соболезнование — сострадание. Надо же, слово-то какое. И сколько в этом слове смысла. Именно "страдание". На фоне боли, которую они разделяют после потери близких. — Я понимаю, — неуверенно продолжает Алмаз, надеясь не вызвать у собеседницы нежеланную реакцию: раздражение, агрессию и — что ещё хуже — новое напоминание о прошлом. Прошлом, которое они так хотят забыть. Но забыть по-разному: одна наконец отпустить, вторая — самозабвенно без памяти утонуть в неведении. — Понимаю: это больно. Больно так, что щемит в груди. Но нужно двигаться дальше, найти в себе силы отпустить... Она не успевает договорить, так как Флюорит перебивает её: "Именно поэтому ты ещё не отпустила?". Звучит будто с колкой насмешкой, но это не совсем та интонация, с которой Флюорит хотелось произнести эту фразу. Алмаз поднимает удивленный взгляд на ту и грустно улыбается, словно с повинной. — Не совсем. Да, ты права: я не отпустила. Но "отпустить" и "почти отпустить" — разные вещи. — "Знаю", — не совсем уверенно, но все же слышится в ответ. — Просто ... Как бы это сказать. Есть некоторые трудности... Но...хмм, думаю, с ними можно справиться гораздо эффективнее, если делать это не в одиночку, не так ли? — Флюорит не понимает, показалось ли ей то, что глаза говорящей мелькают хитрецой, или ей это действительно просто померещилось. "Если речь о том, что для того, чтобы выкарабкаться из этой пропасти отчаяния, нужна чья-то помощь, чья-то поддержка, то, думаю, я, вроде как, понимаю", — думает Флюорит. Думает, и в следующую минуту осознает, что не совсем уж и понимает. Что же именно этими словами хотела сказать Алмаз? На какое-то время это остаётся загадкой.

* * *

Спустя годы они обе признают — каждая для самой себя, — что не готовы терять снова. Не готовы снова терять ни чужие, такие почему-то успокаивающие, улыбки, ни сверкающие на свету глаза, в которые так необъяснимо часто хочется заглядывать, ни тихие смешки во время недлинных разговоров, ни то умиротворение, которое окатывает с головы до ног после дежурства, когда они сидят на траве, глядя на яркое небо. Не хочется даже разлучаться, даже если не особо-то и надолго: им приятна компания друг друга, им приятна тишина, которую они разделяют. Они увлечены своим делом, когда работают вместе. Их до азарта будоражит динамика боёв, когда они на все сто могут доверить друг другу собственные спины. Флюорит может действовать едва не в полную силу — знает: маневренность Алмаз достаточно велика, чтобы позволять уклоняться от широкомасштабных атак плавленным золотом, крыльями искр и летящими от них каплями, исходящим из под лопаток напарницы. А Флюорит ещё быстрее. Настолько, что порой кажется, что ей подвластны время и пространство. Не только это, но и сила, мощность и точность её атак обеспечивает почти полную защиту не столько для себя, сколько для Алмаз. Для Алмаз, которая с нескрываемым восхищением поражается этим неоспоримо прекрасным и не менее удивительным зрелищем. Для Алмаз, которой неважно сколько раз она это уже видела: каждый из боёв для нее как первый. И она позволяет себе каждый раз с восторгом делиться своими впечатлениями с подругой. Флюорит на это лишь мягко улыбается, говоря, что, мол, ничего такого. Но Алмаз готова поспорить с этим: мастерство и талант Флюорит поистине поражают. Да, куски и осколки её подруг — тех, кого она так быстро потеряла — нашли отличное применение в её теле. К счастью, инклюзии оказались у всех четверых неприхотливыми. Тело и лицо Флюорит испещрено сколами м трещинами, которые заделаны тем, что осталось о тех, кем она так дорожила. "Спасибо, Циркон", — мысленно благодарит она за действительно ювелирную работу над её собственным телом. Флюорит нисколько не было бы жаль, если бы Циркон не смогла. Но так она думала тогда, а сейчас её разбитая, со вставленными в нее самоцветами, грудная клетка болезненно сжимается, думая о том, как много бы она потеряла, если бы не стояла здесь. Здесь и сейчас. С Алмаз. И по телу проходит волна благодарности не столько Циркон, сколько Раухтопаз. И Учителю. Если бы не Раух, не стоять бы ей здесь, не наслаждаться солнечными лучами, не встречать рассветы и не провожать закаты с той, кто ненароком, будто бы случайно, дал ей шанс дышать полной грудью. А Кор Ляпис... а ему, помимо почтения и глубочайшего уважения, она искренне благодарна за то, что уговорил ее, Флюорит, согласиться позволить Топаз тоже стать зимней дежурной. Часть тела, принадлежащей именно Алмаз, была когда-то проломлена. Была проломлена именно в тот момент, когда на ее глазах Красналмаз лишилась головы. Луняне забрали Красналмаз. Забрали почти целиком. Сейчас почти всё то, что от нее осталось носит в себе Алмаз. Она правда благодарна всем тем, кто так или иначе посодействовал тому, что Флюорит не отказалась: это действительно помогло ей не сдаться окончательно. И ещё больше она благодарна за то, что Флюорит её не оттолкнула. "Ты похожа на цветок", — хочется сказать Алмаз, глядя в согретое солнечным светом холодное золото глаз напротив нее. — "На наконец-то расцветший". — Ты похожа на закат, — почти серьезно вдруг выдает Флюорит, заставляя Алмаз сначала опешить, а затем и вовсе слегка смутить. — Да, определенно, — добавляет та, как только, посмотрев на закатное небо позади Алмаз, возвращает взгляд на подругу. —А-ха, — радостно, со смешком, говорит Алмаз, на мгновение откинув голову назад. — А ты, — отзывается она, блаженно щурясь, — похожа на рассвет. — "Да, это определение все же больше подходит". — Похожа на рассвет самого теплого утра под самым нежным небом, когда звёзды едва-едва успевают скрыться за дымкой солнечных облаков. Сейчас время удивляться — и, естественно — смущаться приходит для Флюорит. — Снова вдохновение к "философии искусства"? — спустя какое-то время размышлений отвечая, как бы невзначай интересуется она, не придумав ничего лучше. — Ага, — кивает Алмаз, — ведь ты — самое настоящее искусство, — добавляет она, крайне довольно хихикнув, и, обхватив свои колени, подтягивает их к себе. Флюорит смотрит на подругу донельзя удивлённым взглядом, несколько раз медленно моргает и, как только до нее "доходит" чуть больше, резко, дёрнув, склоняет голову, чтобы свисающие пряди волос скрыли высшую степень смущения на ее лице, которую оно только может показать. По полю вместе с лёгкими дуновениями ветра разносится мягкий смех Алмаз, под предпоследними лучами солнца сверкающую ещё ярче и ещё краше. Да, они обе определенно готовы к каждому следующему дню, к каждому новому бледному рассвету и к каждому новому яркому закату. Готовы разбиваться и трескаться под действием касаний друг друга, готовы ломаться и собираться вновь, готовы обмениваться частями себя, отдавая другой, ведь полностью приросли и прикипели друг к другу сколами и трещинами болезненных и болящих тел и умов. Готовы ко всему и на все, лишь бы продолжать дышать, продолжать склеиваться по кусочкам и осколкам, чтобы поднимаясь из разрушенности и пронизывающей пустоты, вновь садится на траву рядом и смотреть в счастливое небо надежды, которое они разделяют.