***
Спустя сто семьдесят шесть лет после этого разговора Уильям Хоуксворт, историк искусства и скрипач-любитель, окинул беглым взглядом отведенную ему в деревенской гостинице комнату и удовлетворенно кивнул. — Да, это то, что нужно, — он поставил чемодан на пол, положил футляр со скрипкой на аккуратно застеленную одноместную кровать и повернулся к хозяину гостиницы, невысокому, плотно сбитому человечку с носом, похожим на картошку. — Так значит, договорились? Оплата за месяц вперед с учетом завтрака? — Конечно, конечно, — закивал хозяин. — Если вас все устраивает, условия остаются прежними. Вы будете платить картой или наличными? — Картой, если можно. Но мне понадобится чек. — Разумеется, разумеется… Они спустились на первый этаж, в паб, и хозяин исчез за прилавком. Несмотря на новейшие тенденции, его нечастые гости по-прежнему предпочитали расплачиваться «живыми» деньгами, и он так толком и не научился управляться с терминалом для оплаты картами. Уильям, однако, ничего не имел против ожидания. Он был слишком доволен тем, что наконец-то выбрался из Лондона, и с наслаждением впитывал в себя деревенскую атмосферу типичного английского захолустья, где замечают любого чужака, и где при этом он может чувствовать себя в абсолютной безопасности, ибо никому не придет в голову тратить на него свое драгоценное время. Месяц назад от него ушла жена. Ушла не просто так, а к другому — смазливому банкиру из Сити, который заработал на спекуляциях целое состояние и мог позволить себе купить все что угодно. Как ни странно, Уильям жену не винил. Синтия всегда была легкомысленной дурочкой, ветреной и непостоянной, интересующейся только материальными благами. Винил он себя — и за то, что женился, и за то, что позволил своему браку продлиться целых три года. Да, ему было уже тридцать пять, и большую часть жизни он был одинок, но все равно ему следовало проявить больше мудрости и раньше все это прекратить. Он еще не так стар и обязательно найдет ту единственную, что захочет разделить с ним жизнь, подарить ему дом и семью. А сейчас ему жизненно необходимо как следует отдохнуть. И перестать изводить себя мыслями о прошлом. То есть, конечно, мыслями о собственном прошлом. — Скажите, а Мередит-парк все так же заброшен? — спросил он у хозяина, когда тот, кряхтя, появился из-за прилавка, не слишком уверенно сжимая в руках старенький терминал. — А? — тот расфокусированным взглядом посмотрел на Уильяма, но нить разговора уловил достаточно быстро. — А, Мередит-парк!.. Да, сэр, все по-старому, — он вздохнул, позабыв о терминале. — Жалко, прям сердце кровью обливается. После войны последний герцог де Бёр еще старался держаться на плаву, но быстро выдохся. Продал особняк муниципалитету, а вы же знаете этих лейбористов, — он скривился, и Уильям улыбнулся. Консерватизм провинции уже давно стал притчей во языцех. — В общем, с тех пор особняк и хиреет. Позор, да и только. — Это точно, — согласился Уильям. Собственно, поэтому он и приехал. Его попросили оценить состояние Мередит-парка, чтобы фонд по восстановлению исторических памятников начал собирать нужную сумму для реставрации. Хозяину гостиницы он ничего не сказал, чтобы не создавать лишнего ажиотажа, но на завтра у него была назначена встреча с местным чиновником, который должен был показать ему особняк. — Но, наверное, его никогда и не восстановят, — словно прочитав его мысли, сказал вдруг старик. Уильям вздрогнул. — Прошу прощения?.. — Никто не восстановит Мередит-парк, — повторил хозяин. Вернувшись к возне с терминалом, он теперь методично тыкал в кнопки, возвращая его к жизни. — Слишком много воды с тех пор утекло. Прошлого просто так не воротишь. — Действительно… — пробормотал Уильям. Он никогда не мерз, а сейчас отчего-то поежился, и мурашки пробежали у него по спине, заставив зашевелиться волосы на затылке. Однако он не успел подумать о причинах этого явления — хозяин гостиницы с досадой бросил терминал на прилавок и просительно на него посмотрел. — Может быть, у вас все-таки найдутся наличные?***
Спустя несколько дней после приезда Гарриет в Мередит-парк установилась достаточно безветренная погода, и она попросила дворецкого герцогини де Бёр поставить на лужайке за домом несколько мишеней. Гарриет все еще не могла сосредоточиться на более спокойных занятиях, таких как чтение или вышивание, и решила, что упражнения в стрельбе из лука на свежем воздухе быстрее восстановят ее душевное равновесие. Несмотря на те воспоминания, что они с собой принесли. Стрела с мягким свистом вспорола воздух и вошла в мишень у самого края. Прищурившись, Гарриет слегка прикусила губу. Она недостаточно сконцентрировалась перед выстрелом, а ее мышцы позабыли, как следует правильно держать лук. Зато ее тело прекрасно помнило его тогдашнее прикосновение. Даже сквозь все юбки, что были на ней надеты, Гарриет почувствовала, как слегка дрогнула рука принца Эрнста, когда он чуть развернул ее, помогая принять нужную стойку. И его легкое дыхание на ее щеке… Не будь Гарриет к тому времени замужней женщиной, она наверняка бы покраснела как весенний мак. Но она знала правила игры, и те приемы, к которым прибегали мужчины вроде принца Эрнста для достижения своих целей, были ей хорошо известны. Только вот он не собирался ее совращать. Он понимал, что она была совсем не такой женщиной, что могла пополнить ряды его безликих легковерных любовниц без царя в голове. Гарриет не просто так носила титул герцогини и недаром стала одной из ближайших наперсниц королевы. Она была мудрой, уравновешенной, очень красивой и… царственной. Она не в меньшей степени, чем Виктория, была достойна того, чтобы стать королевской особой, и если бы только принц Эрнст не был так легкомыслен и глуп, они бы смогли стать настоящими сестрами. Но все сложилось совсем не так, и вот Гарриет очутилась здесь, в лишенном красок старом особняке, напротив мишени, в которую она хотела попасть, словно это могло бы возместить все те потери, что ей пришлось перенести. Горечь утраты снова в ней взыграла, Гарриет до предела натянула тетиву, испуганная стрела понеслась вперед и… пролетела мимо мишени, направившись куда-то в сторону примыкавшего к Мередит-парку леса. «Какая же я глупая», — смахнув со щеки непослушную слезу, Гарриет зашагала по холодной, безжизненной земле, выглядывая упавшую стрелу. Она была светло-орехового цвета и непременно выделилась бы на черном дерне, но отчего-то Гарриет не могла ее найти. Она отошла на несколько ярдов от мишени, разглядывая землю под ногами, но стрелы нигде не было видно. — Странно… — незаметно для себя пробормотала Гарриет. Неужели стрела упала где-то в лесу? Да нет, это невозможно — у нее ведь не было достаточно силы для такого выстрела. Но куда она тогда подевалась? По-прежнему не отрывая взгляда от земли, Гарриет незаметно для себя очутилась в лесу. Он был достаточно редким, поэтому риск заблудиться ей не грозил, но она об этом даже не подумала — слишком диковинной была загадка, с которой она столкнулась. Стрелы нигде не было видно. Не могла же она, в конце концов, раствориться в воздухе? Или от пережитых страданий у Гарриет разыгралась мигрень, из-за чего она ее просто не заметила? — Такого не может быть… — проронила Гарриет. Поежившись, она обхватила себя руками. Ей почему-то вдруг стало не по себе. Ранней весной солнце частенько игнорировало Мередит-парк, но сейчас его отсутствие заставило ее вздрогнуть. Все это было непостижимо и странно, и ей вдруг захотелось поскорее оказаться дома. Бог с ней, со стрелой. Видимо, она все-таки ее потеряла.***
— Знаете, мистер Хоуксворт, а вы первый за десять лет посетитель, что решил почтить нас своим присутствием, — молодой чиновник из муниципалитета, в круглых очках и дорогом пижонском костюме-двойке, придержал подмышкой свой планшет с записями по Мередит-парку и, повернув ключ в заржавелом замке, плечом толкнул дверь. По его сморщившемуся лицу Уильям понял, что он совсем не хочет заходить в заброшенный особняк в своем до блеска вычищенном костюме, но сочувствия не испытал — мистер Дженкинс прекрасно знал, куда направляется. — Меня это не удивляет, — не дожидаясь приглашения, он зашел в дом. Что ж, все было так, как и сказал хозяин гостиницы — позор, да и только. Ободранные стены, покосившаяся мебель в старых как мир чехлах, полусгнившие оконные рамы. И настолько толстый слой пыли, что еще несколько лет, и пол в Мередит-парке покроется серыми сугробами. — Я вообще не понимаю, чего это вдруг кто-то решил взяться за его восстановление, — самоуверенно заявил мистер Дженкинс, вслед за Уильямом проходя в гостиную. — Во всей стране пруд пруди таких домишек. Одним больше, одним меньше. — Неужели?.. — пробормотал Уильям. В гостиной, разумеется, не осталось ничего ценного, но на стенах до сих пор были ясно различимы те места, где висели картины. Несколько поломанных стульев валялось в углу, а одна стена была занавешена тяжелой портьерой, с которой пыль свисала, словно бахрома на платье мисс Хэвишем(1). — А вам известно, что в разные годы гостями герцогов де Бёр были Уильям Гладстон(2), Фридерик Шопен, Уильям Моррис(3) и Герберт Уэллс? — спросил Уильям, ища глазами рычаг, раздвигавший портьеры. — Не говоря уже о членах королевской семьи и многочисленных придворных. — Я республиканец, — высокомерно приосанился мистер Дженкинс. «Это заметно», — подумал Уильям. Рычаг нашелся у входной двери. Не долго думая, он потянул за него, и портьеры разъехались в стороны, осыпав их с мистером Дженкинсом вихрем серых «снежинок». — Да что вы такое вытворяете!.. — завопил чиновник, смешно морща нос и чихая. — Вы хоть знаете, сколько сейчас стоит химчистка?! — Знаю, — подтвердил Уильям, делая несколько шагов назад, чтобы лучше рассмотреть открывшееся их взорам старинное зеркало. — А вы знаете, сколько стоит это? — он кивнул головой в его сторону. — Понятия не имею! — недовольно выпятил губы мистер Дженкинс, тщетно пытаясь смахнуть с себя пыль. — Оно и к лучшему, — Уильям снова посмотрел на зеркало. — Имей вы представление о его ценности, уже давно продали бы его на черном рынке и открыли бы сеть собственных химчисток. В Японии, — для пущего эффекта добавил он. Чиновник так и не понял, шутит Уильям или нет, и лишь потряс возмущенно руками, после чего обиженно удалился, на ходу стряхивая с костюма пыль и бормоча какие-то невразумительные ребяческие оскорбления. Не обратив на него ровным счетом никакого внимания, Уильям медленно подошел к зеркалу и бережно коснулся его поверхности кончиками пальцев. Все было так, как он и предполагал. Это зеркало герцоги де Бёр приобрели в Турции — точнее, в Османской империи. Согласно семейному преданию, оно было способно приоткрывать двери в другой мир, но похоже, что столь интригующее свойство так ни разу себя и не проявило. Красивая сказка, не более. Уильям провел по зеркалу кончиком указательного пальца. Он только сейчас заметил, что на поверхности не было пыли. Конечно, оно было занавешено портьерами, но они прилегали к нему недостаточно плотно, чтобы сохранить его в таком виде, словно его недавно полировали. Уильям не без восхищения поцокал языком. Удивительные мастера были эти османы — не сумев удержать империю, они сохранили ее в произведениях искусства. Вот бы… — Ваша светлость?.. Он так резко обернулся, что поднял вокруг себя облако пыли. Это было довольно глупо, ведь зеркало показывало все, что происходило у него за спиной, и он совершенно точно никого не видел. И все-таки женский голос прозвучал так ясно, будто говорившая стояла рядом с ним. Неужели это мистер Дженкинс решил заняться чревовещанием? — Как банально, — Уильям покачал головой, сделав пару медленных выдохов, чтобы унять сердцебиение. И все же инстинктивно он прислушался, не двигаясь с места. В огромном доме царила многолетняя тишина, которую они с мистером Дженкинсом нарушили первыми за долгое время. Наверняка ему просто показалось. Спустя десять минут, уладив необходимые формальности (он договорился, что будет приходить каждый день, чтобы составить подробное описание Мередит-парка и его имущества), Уильям пешком возвращался в гостиницу. Он пересек длинную лужайку перед домом и свернул в лес. Стояла ранняя весна, деревья еще не успели покрыться листьями, и было довольно прохладно, но Уильям такую погоду любил — на холоде ему всегда лучше думалось. Сейчас, мысленно планируя предстоящие работы, он вдруг осознал, что впервые за долгое время перестал думать о Синтии и разводе. Наверное, это было хорошим знаком. Уильям усмехнулся, с наслаждением вдохнул свежий весенний воздух и вдруг услышал, как у него под ногами что-то хрустнуло. Опустив голову, он не без удивления понял, что переломил пополам стрелу. Светло-орехового цвета, она не была слишком острой и напоминала стрелы, которыми пользуются спортсмены-лучники. Уильям машинально поднял ее обломок. Судя по месту падения, она прилетела откуда-то из Мередит-парка. Неужели там проводили какие-то турниры?.. — Скажите, а никто из местных случайно не увлекается стрельбой из лука? — как бы между прочим спросил Уильям у хозяина гостиницы, вернувшись домой. Тот нахмурился, припоминая. — Нет, сэр, нету таких, — он покачал головой, смахивая с прилавка крошки. — А почему вы спрашиваете? — Да так… — Уильям неопределенно пожал плечами и сразу же сменил тему. — Могу ли я пообедать? Вы говорили, ваша жена по средам готовит рыбу в кляре. — Все верно, сэр, — закивал хозяин — ему было приятно, когда постояльцы вспоминали подобные детали. — Сейчас накрою вам стол, сэр. За обедом Уильям решил, что таинственная стрела не стоила его внимания. Наверняка ее обронил какой-нибудь прохожий, который, как и он сам, шел через лес.***
— Ваша светлость? Гарриет так глубоко задумалась, что обратила внимание на горничную герцогини де Бёр, только когда та приблизилась к ней на расстояние пары шагов и еще несколько раз ее окликнула. — О Боже, простите меня, — она приложила ко лбу тыльную сторону ладони и покачала головой. — Кажется, я задремала. «Кажется, я вам лгу», — пронеслось у нее в голове. Гарриет опустила руку и посмотрела в зеркало. Уже третий день подряд она проводила время пополудни в гостиной, занятая вышиванием, и то и дело бросала взгляды на висящее напротив зеркало. В этом не было ничего тщеславного. Гарриет не любовалась собой, не разглядывала свои платья, пытаясь найти в них несуществующие изъяны. Она смотрела на зеркало, потому что ей чудилось, будто кто-то смотрел сквозь него на нее. Это звучало абсурдно, но когда она сидела в этой гостиной, она всегда чувствовала чье-то присутствие, даже если была одна. Кто-то все время был рядом. Не призрак, чья неприкаянная душа жаждала успокоения, не полтергейст, что, согласно народным поверьям, проказничал и пугал добрых людей, а кто-то… настоящий. Сначала Гарриет думала, что это просто ее сердце создало эту иллюзию, отказываясь отпускать ее любовь к принцу Эрнсту, но потом поняла, что это было не так. Кем бы ни было это видение, оно точно не имело никакого отношения к ее ушедшей любви. — Ваша светлость, — неуверенно промолвила горничная. — Мистер Джонс хотел узнать, какими будут ваши распоряжения относительно ужина? Сейчас, когда ее светлость в отъезде, он подумал… — она запнулась. — Да, я понимаю, — Гарриет отогнала от себя остатки наваждения и как можно приветливее посмотрела на горничную. — Но я не думаю, что стоит что-то менять в вашем распорядке. Ужин в восемь вечера меня вполне устраивает. — Спасибо, ваша светлость. Я так и передам мистеру Джонсу, — горничная сделала книксен и поспешила покинуть гостиную. Несколько секунд Гарриет сидела, не меняя позы, будто все еще размышляла о чем-то, что сказала служанка, но затем машинально вернулась к своему вышиванию. Она взяла пяльцы, еще раз пересчитала стежки, но не спешила вновь воткнуть иголку в канву. Она опять это почувствовала. Чье-то присутствие по ту сторону зеркала. «Роберт говорил мне, что она привезла это зеркало откуда-то с Востока. Якобы его владелец пообещал ей, что с его помощью она сможет заглянуть в другой мир». Гарриет помотала головой. К чему ей другие миры? Она жила здесь, и у нее было все, о чем другие могли только мечтать. Титул, богатство, положение в обществе. У нее даже была настоящая любовь — и кто знает, может, когда-нибудь она снова выйдет замуж, снова кого-нибудь полюбит. Она ведь герцогиня, а герцогини ее возраста недолго остаются вдовами. Игла в ее пальцах пришла в движение, и на канве один за другим начали появляться новые стежки. Гарриет не считала себя искусной вышивальщицей, но эта работа выходила у нее совсем недурно. Цветы в массивном хрустальном вазоне распускались один за другим, и на миг ей почудилось, словно она слышит шелест их лепестков. Наверное, дело было в том, что Мередит-парк шаг за шагом погружался в настоящую весну. Воздух становился теплее, с далеких краев возвращались птицы, неземными песнями возвещая о пробуждении природы, а сад и прилегающий к парку лес с каждым днем наполнялись сочными живыми красками. Не прекращая работать, Гарриет улыбнулась. Она почти ощутила на губах теплое касание весны, и цветы, что она держала в руках, тихо запели. Это была нежная, далекая музыка — такой она никогда еще не слышала. Словно кто-то дунул на струны скрипки, и они заиграли сами, ведомые бестелесной ангельской рукой. Только спустя несколько минут Гарриет поняла, что музыка играла по-настоящему. Это действительно была скрипка, певучая, немного печальная, но столь прекрасная, что у нее на глазах едва не выступили слезы. Гарриет не заметила, как отложила вышивку и встала, пытаясь понять, где находился музыкант. В гостиной, кроме нее, никого не было, и она машинально вышла в коридор, но там музыка зазвучала тише. Гарриет вернулась в комнату и замерла перед зеркалом. Она все-таки была права. Теперь она это видела. Зеркало больше не показывало гостиную за ее спиной. Взгляду Гарриет предстало почти пустое помещение с серыми стенами и какой-то сломанной мебелью в углу. Но несмотря на его непривлекательность, оно выглядело живым. Сквозь окна проникал мягкий весенний свет, который падал на бледного мужчину с черными волосами, что стоял за спиной Гарриет и, прикрыв глаза, играл на скрипке. Несколько мгновений Гарриет смотрела на него, уверенная в том, что ей это снится. Она боялась пошевелиться, чтобы не спугнуть видение, но непохоже было, чтобы скрипач вообще заметил ее присутствие, настолько сильно он был погружен в музыку. Это продолжалось около минуты — а может быть, и целый век, и Гарриет уже подумала, что это мгновение не закончится никогда, но внезапно скрипач открыл глаза, их взгляды встретились в зеркале, и от изумления он выронил скрипку. Гарриет ахнула, инстинктивно прижав к губам ладонь, и быстро повернулась. Видение исчезло. Позади нее была все та же гостиная в доме герцогов де Бёр, в которой она час назад устроилась с вышиванием. Скрипач растворился в воздухе, забрав с собой музыку и весну. Гарриет вдруг вспомнила, как холодно было по вечерам в это время года, и взяла с дивана заранее приготовленную камеристкой шаль. Укутавшись поплотнее, она хотела было вернуться к работе, но сразу поняла, что больше не сможет на ней сосредоточиться. Невозможно было как ни в чем не бывало продолжать свои прежние занятия, когда она только что заглянула в другой мир.***
Уильям успел поймать скрипку и с трудом подавил вздох облегчения. Инструмент не был слишком дорогим, но это был подарок от матери, и он не хотел терять его из-за собственной неуклюжести и глупости. Хотя… Было ли это глупостью? Уильям отложил инструмент и подошел ближе к зеркалу. Он работал в Мередит-парке уже несколько недель и, поскольку работа была довольно кропотливой и отнимала много времени, чтобы отвлечься, он стал брать с собой скрипку. В гостинице он никому не хотел мешать своей игрой, а здесь его слушателями были только птицы, изредка с любопытством заглядывавшие в окна, чтобы удостовериться, что в доме все было в порядке. Однако через некоторое время Уильям поймал себя на мысли, что чем больше он играл, тем отчетливее ощущал, что в особняке есть кто-то еще. Не мыши или птицы, не забредший случайно лесной житель, а… человек. Женщина. Уильям никогда ее не видел и не слышал, но каким-то образом музыка, что он играл, тонким штрихом рисовала ее портрет, словно это она водила его смычок. Она была очень умна и образованна, несколько лет провела при дворе и занимала в обществе довольно высокое положение. А еще она была красива, но… печальна. Когда-то она полюбила всем сердцем, но ее избранник не смог соединить с ней свою жизнь. Поэтому она и оказалась в Мередит-парке, где залечивала свои душевные раны, коротая время за чтением и вышиванием. Когда в его голове впервые возник этот образ, Уильям решил, что у него просто разыгралось воображение. Он ведь посвятил свою жизнь изучению искусства, и вот его разум, устав пребывать в одиночестве, создал сентиментальную романтическую историю. Разве не это так раздражало в нем Синтию? Любовь к тому, что нельзя осязать, восхищение прошлым и равнодушие к материальным благам настоящего. Возможно, Уильям бы удовлетворился этим объяснением, если бы не одно обстоятельство. Та женщина, чей портрет соткала для него музыка, была не воображаемым идеалом поэта-романтика, а настоящим человеком. Она была индивидуальностью, со своим неповторимым характером и складом ума, и поэтому Уильям смог почувствовать ее присутствие. Это и делало ее реальной. По крайней мере, для него. А теперь он ее увидел. Играя на скрипке в гостиной, он часто закрывал глаза, но именно сегодня вдруг ощутил острую необходимость посмотреть в зеркало. И как только он это сделал, он поймал в отражении ее взгляд. Видение исчезло еще до того, как он подхватил скрипку, но Уильям очень хорошо запомнил ее лицо. Карие глаза, высокий лоб, аккуратный нос, словно выточенный из камня. И длинные волосы, уложенные по моде середины девятнадцатого века. Уильям ничуть не удивился ее викторианскому наряду. Он не зря был историком и сразу же ее узнал. Не без усилия заставив себя оторваться от зеркала, Уильям достал из рюкзака планшет и вышел в Интернет. Да, вот она — Гарриет Сазерленд-Левесон-Гоуэр, герцогиня Сазерлендская. Родилась двести семнадцать лет назад, была внучкой Джорджианы, герцогини Девонширской, которую столь патетично сыграла Кира Найтли в том костюмированном фильме(4). Уильям чуть пролистал статью. С августа тысяча восемьсот тридцать седьмого года по сентябрь тысяча восемьсот сорок первого года была правительницей гардеробной королевы Виктории, что ему было хорошо известно, но вот что было потом, он подзабыл… Уильям попытался пролистать статью дальше, но она зависла и не двигалась. Он нетерпеливо поводил пальцем по экрану еще несколько раз, но ничего не добился. Интернет здесь ловил из рук вон плохо. Уильям потушил экран планшета, убрал его обратно в рюкзак и вернулся к зеркалу. Может ли быть так, что османские мастера действительно создали предмет, помогавший путешествовать в другие миры? Мистер Дженкинс наверняка бы сказал, что он чокнулся, но Уильям был кем угодно, только не мистером Дженкинсом. Историки привыкли верить в то, чего они не видели, и основой для их веры были, в том числе, материальные свидетельства, бывшие отпечатками ушедшей эпохи. Один такой отпечаток сейчас находился прямо перед Уильямом, и если он будет достаточно внимательным… В левом нижнем углу вдруг что-то блеснуло. Уильям опустился на корточки и увидел золотую надпись, выведенную размашистым каллиграфическим почерком. Он изучил зеркало вдоль и поперек несколько дней назад и мог поклясться, что раньше ее здесь не было. Присмотревшись внимательнее, он прочел: «Время — это не река, в которую можно войти и плыть по течению. Время — это паутина, ткать которую можем лишь мы сами». Написано было по-английски, и Уильяма это не удивило. Кем бы ни был писавший, он не принадлежал к числу мастеров, создавших это зеркало. Теперь он наконец-то все понял. Пусть легенда родилась далеко на Востоке, реальностью ее делало только то, что произошло здесь, в Англии. Уильям встал и, не поворачиваясь, сделал несколько шагов назад. Его работа здесь была окончена. И пусть он не ведал, что ждало его впереди, теперь он точно знал, что был к этому готов.***
В ту последнюю ночь, проведенную в Мередит-парке, Гарриет приснилась музыка. Она услышала ее еще до того, как проснулась, словно звуки исходили из ее сердца, а не откуда-то извне. Это снова была та скрипка, только на этот раз она играла другую мелодию, светлую, очень хрупкую, почти хрустальную. И все же, слушая эту музыку, Гарриет все больше чувствовала себя в безопасности. Она никогда еще в своей жизни не была так уверена в том, что готовило ей будущее. Теперь все, через что ей пришлось пройти, было словно подернуто дымкой. Воспоминания о прежней любви к принцу Эрнсту больше не причиняли ей страданий. Музыка смягчила их, сгладила, превратила в теплый невесомый шар и спрятала его далеко в ее памяти. Гарриет знала, что всегда будет помнить о нем, но никогда больше не прольет ни одной слезы о том, кто отныне был частью ее прошлого. Гарриет встала, накинула на плечи халат и спустилась в гостиную. Стояла ясная лунная ночь, и в комнате было светло, как днем. Посмотрев в зеркало, Гарриет увидела скрипача. На этот раз он играл с открытыми глазами, и когда она подошла чуть ближе, он легонько ей улыбнулся. Гарриет медленно протянула руку и коснулась поверхности зеркала. Ее окутал теплый летний вихрь, все вокруг растворилось в полупрозрачных светлых красках, и она шагнула вперед, не закрывая глаз.***
— Так значит, он уехал, ничего не объяснив, и оставил все свои вещи? — мистер Дженкинс смерил хозяина гостиницы подозрительным взглядом. — Все верно, сэр, — подтвердил тот, протирая белоснежной салфеткой упитанную пивную кружку. — Мистер Хоуксворт только скрипку забрал. — Скрипку? — мистер Дженкинс скептически приподнял бровь и фыркнул. — Сумасшедший болван. И что я теперь должен сказать своему начальству? — Скажите, что они не ошиблись в выборе, — посоветовал хозяин. — Только настоящие знатоки времени способны не потеряться в его паутине, — загадочно пояснил он. Чиновник фыркнул и, поправив свои несуразные очки, не прощаясь вышел из гостиницы, держа подмышкой свой планшет. Хозяин усмехнулся и поставил кружку на место. Повесив салфетку на плечо, он еще раз посмотрел на статью о герцогине Сазерлендской, которую Уильям не смог прочесть до конца. Теперь она загружалась полностью. Короткий абзац, следующий за описанием того периода, когда герцогиня была правительницей гардеробной королевы Виктории, сообщал: «Без вести пропала весной тысяча восемьсот сорок седьмого года, будучи гостьей герцогини Кэтрин де Бёр из Мередит-парка».