Всё хорошо

Баночка с таблетками спрятана надёжно. Сумин может позаботиться об этом, излишне не напрягаясь. Джиншик никогда не роется в его вещах, считая, что личное пространство имеет место быть даже в отношениях. Это важно для него — доверие к друг другу. Чхве научился верить его словам. В конце концов, это так просто сделать, когда путь — тернистый и оставляющий глубокие царапины — уже проделан. Они учились постепенно, разговаривая как можно более откровенно и наблюдая изменения за собой. Изменения ради их отношений. Поэтому, когда Сумин обнаруживает свои разбросанные по кровати вещи, сердце колет от поднимающейся тревоги. Дело не в том, что ему хочется скрывать что-либо от Джиншика, точно нет. Он не сделал бы подобного никогда, не будь в этом нужды. Сидящий на диване Джиншик предельно ясно его игнорирует, поедая растаявший шоколад столовой ложкой. Он, кажется, даже не запивает. Пялит в телевизор так, словно ничего важнее глупой техники в его жизни больше нет. Сумину не остаётся ничего другого, как подойти и отобрать наполовину опустевший стаканчик. Он тяжело сглатывает, замечая, как опускается подбородок Хама, а нижняя губа выпячивается от очевидной обиды. Его глаза всё ещё следят за происходящим на экране — так кажется Сумину до тех пор, пока он не поворачивается к телевизору. Джиншик не следит за происходящим, он даже не моргает. Не пытается заставить верить в увлеченность сюжетом. — Шики? — аккуратно касаясь пальцами чужой щеки, шепчет Сумин. Он обнаруживает себя стоящим на коленях перед до того уставшем парнем, что это кажется чем-то ненормальным. Чхве знает, что они оба далеки от нормальности, а их отношения ни секунды не идеальны. Каждый проведённый вместе день — граница между адом и раем, и никто из них не знает, по какой причине миры пересекаются. Хотелось бы знать, почему неаккуратно брошенное слово может заставить мир вокруг становится серым, теряющим краски пространством, а происходящее вокруг ощущаться болью самых извращённых пыток. Обхватывая себя руками, в попытке спрятаться, убежать от разговора, Джиншик прикрывает глаза. Он знает, что этому не бывать. Ведь именно Хам учил Сумина откровениям — обучал заново доверять. — Я в порядке и у тебя всё хорошо... Ты говорил мне об этом, — его голос отдаёт хрипотцой, скрывающей проступающее отчаяние. — Но почему ты врёшь мне, я понять не могу. Я делаю всё возможное, я ведь справляюсь? Он слабеет на глазах, часто моргая, но не давая себе возможности показать слёзы. «Я ведь справляюсь» звучит вопросительно и Сумин замечает это, сжимая холодную ладошку. — Ты умница, ты правда справляешься, — слова из Чхве вылетают просто и быстро, ведь он ни капельки не сомневается, что это правда. Джиншик улыбается нервно, встречаясь мокрыми глазами с тревожным, но уверенным в сказанном взглядом. — Но ты врёшь мне. Ты продолжаешь мне лгать. Ты пьёшь таблетки и при этом говоришь мне, что я справляюсь? Так для чего тебе успокоительные, если со мной нет проблем! — голос Джиншика повышается, отдавая истерическими нотками. Сумин вздыхает и это простейшее действие заставляет Хама тревожиться лишь сильнее. Он не знает, как исправить случившееся. Если честно, Чхве совсем ничего не знает. Ему надоело чувствовать себя бесполезным, неспособным как-либо помочь самому дорогому для него, любимому человеку. — Объясни мне, что со мной не так, Сумин? Что я делаю не так? — шепчет, цепляясь за тёплые ладони и поднося к своему лицу. Сумину больно. Он не признается в том, как колет сердце в страхе, что вот, всего секунда — Джиншик хлопнет дверью, осознавая, что Чхве на самом-то деле ничего поменять не может. Сумину хочется взять и всё изменить. Хам в его мечтах — счастливый, ярко улыбающийся и ни секунды не задумывающийся о каких-либо трудностях. Но Сумин улыбается грустно, потираясь волосами о влажные щёки. Джиншик — это плачущий и прижимающийся холодным, влажным телом в отчаянном желании получить поддержку человек. И ему нужно принимать его таким, каким он является, а не жить в несбыточных мечтах. — Ты делаешь всё так, мой хороший... — хрипло бормочет Чхве, аккуратно целуя в уголок опущенных губ. Джиншик на это улыбается слабо, отталкивая бушующую внутри обиду на него и заливаясь слезами ещё сильнее в приступе охватившей вины на себя и свои поступки. — Я так виноват перед тобой, — слабо мычит в плечо, позволяя родным ладоням ласкающе обнимать. — Я обещаю, что буду больше есть. Но не наедаться так много, чтобы потом голодать... Я не буду больше закрываться от тебя в туалете, ты уже достаточно раз выбивал дверь. Поверишь, если я скажу, что мне её жаль? Сумин не верит. И нет, не в то, что ему жаль пострадавшей двери. Он не верит в то, что Джиншик прекратит это делать — запираться в ванной, сдирать горло пальцами, голодать или же наоборот есть в несколько раз больше, чем обычно. Но Сумин кивает, слабо смеясь и касается губами мягко, утягивая в короткий, солёный от слёз поцелуй. Дверь он сможет заменить так же, как и спрятать таблетки в менее очевидном месте. Так, чтобы Джиншик думал, что всё в порядке. Сумин хочет верить, что у них всё хорошо.